Судьба - шлюха! Я поняла все об одиночестве человека. Это отравило мое детство...
Люблю эту безумно талантливую женщину, талантливую во всем - на сцене, в дружбе, в умении быть старухой....
В очередной раз перечитываю дневник Раневской, вернее собранные тексты ее попыток написать мемуары...
"... Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываюсь. Писать о себе плохо - не хочется. Хорошо - не прилично. Значит надо молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это постыдно. Как клоп на манишке.
В том, с какой бесцеремонностью ко мне пристают с требованием писать о себе, - есть бессердечие... Я знаю самое главное я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой отдачей..."
"... Все бронят меня за то, что я порвала книгу воспоминаний. Почему я так поступила?
Кто-то сказал, кажется, Стендаль: "Если у человека есть сердце, он нехочет, что бы его жизнь бросалась в глаза". И это решило судьбу книги. Когда она усыпала пол моей комнаты, - листья бумаги валялись обратной стороной, т.е. белыми, и было похоже, что это мертвые птицы. "Воспоминания" - невольная сплетня. О себе говорить неудобно (а очень хочется). "Воспоминания" - это от чего? У меня от одиночества смертного..."
"... На коленях матери газета: "... вчера в Баденвейлере скончался А.П. Чехов". В газете - фотография человека с добрым лицом. Бегу искать книгу А.П. Чехова. Нахожу, начинаю читать. Мне попалась "Скучная история". Я схватила книгу, побежала в сад, прочитала всю. Закрыла книжку. И на этом кончилось мое детство.
Я поняла все об одиночестве человека.
Это отравило мое детство.
... Мама знала многих, с кем он был знаком, у кого бывал. Я бегала к домику, где он родился, и читала там книги, сидя в саду..."
"... Несчастной я стала в 6 лет. Гувернантка повела меня в приезжий "зверинец". В маленькой комнате в клетке сидела худая лисица с человечьими глазами. Рядом на столе стояло корыто, в нем плавали 2 крошечных дельфина. Вошли пьяные, шумные оборванцы и стали тыкать в дельфиний глаз, из которого брызнула кровь.
Сейчас мне 76 лет. Все 70 лет я этим мучаюсь..."
"... Экстазов давно не испытываю.
Жизнь кончена, а я так и не узнала, что к чему..."
"... Стихи молодого поэта из Тулы (по радио). О Бог мой, за что мне такое!
По радио: "Таня - бригадирша, в ее светло-серых, карих глазах поблескивают искры трудового энтузиазма".
Боже мой, зачем я дожила до того, что бы слушать такое!"
"... Я не избалована вниманием к себе критиков, в особенности критикесс, которым стало известно, что я обозвала их "амазонками в климаксе".
"... Ну и лица мне попадаются, не лица, а личное оскорбление! В театр вхожу как в мусоропровод: фальш, жестокость, лицемерие. Ни одного честного слова, ни одного честного глаза! Карьеризм, подлость, алчные старухи!
... Тошно от театра. Дачный сортир. Обидно кончить свою жизнь в сортире..."
"... Для меня каждый спектакль - очередная репитиция. М.б., поэтому не умею играть одинаково. Иногда репетирую хуже, иногда лучше, но хорошо - никогда. После спектакля мучаюсь тем, что хорошо не играю.
Всегда удивляюсь когда хвалят.
Когда мне не дают роли в театре, чувствую себя пианистом, которому отрубили руки...
Больше всего любила человеческий талант. И всегда мне везло на бездарных.
Современный театр... Контора спектаклей. Директор - хрен-скиталец, руки в карманах. У него за кабинетом имеется клозетик. Сидит пьет чай. Потом ходит выписывать чай.
Театр катится в прпасть по коммерческим рельсам.
... Торговали душой, как пуговицами..."
"... Птицы дерутся, как актрисы из-за ролей.
Актриса хвастала безумным успехом у аудитории. Она говорила: "Меня рвали на части!" Я спросила: "А где вы выступали?"
Она гордо ответила: "В психиатрической клинике."
"... Старая харя не стала моей трагедией, - в 22 года я уже гримировалась старухой, и привыкла, и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: "Старухи, я любила вас, будьте бдительны!"
Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: "Я начала душиться только в старости".
Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки... Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо ДОБРЕТЬ с утра до вечера!"
"... Часто говорят: "Талант - это вера в себя". А по-моему, талант - это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой, своими недостатками, чего я, кстати, никогда не замечала в посредственности. Они иногда говорят о себе: "Сегодня я играл изумительно, как никогда! Вы знаете, какой я скромный? Вся Европа знат, какой я скромный!"
"... "Система", "система", а каким был Станиславский на сцене, не пишут, - не помнят или перемерли, а я помню, потому что такое не забывается до смертного часа. И теперь, через шесть десятков лет, он у меня перед глазами, как Чехов, как Чаплин, как Шаляпин. Я люблю в этой жизни людей фанатичных, неистовых в своей вере. Поклоняюсь таким.
Сейчас театр - дерьмо, им ведают приказчики, а домработницы в актрисы пошли. Как трудно без них дома, как трудно с ними в театре..."
"... Я - выкидыш Станиславского..."
Как много хочется цитировать и цитировать... Одинокая, не признанная, гонимая... Судьба - шлюха!!!
В очередной раз перечитываю дневник Раневской, вернее собранные тексты ее попыток написать мемуары...
"... Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываюсь. Писать о себе плохо - не хочется. Хорошо - не прилично. Значит надо молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это постыдно. Как клоп на манишке.
В том, с какой бесцеремонностью ко мне пристают с требованием писать о себе, - есть бессердечие... Я знаю самое главное я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой отдачей..."
"... Все бронят меня за то, что я порвала книгу воспоминаний. Почему я так поступила?
Кто-то сказал, кажется, Стендаль: "Если у человека есть сердце, он нехочет, что бы его жизнь бросалась в глаза". И это решило судьбу книги. Когда она усыпала пол моей комнаты, - листья бумаги валялись обратной стороной, т.е. белыми, и было похоже, что это мертвые птицы. "Воспоминания" - невольная сплетня. О себе говорить неудобно (а очень хочется). "Воспоминания" - это от чего? У меня от одиночества смертного..."
"... На коленях матери газета: "... вчера в Баденвейлере скончался А.П. Чехов". В газете - фотография человека с добрым лицом. Бегу искать книгу А.П. Чехова. Нахожу, начинаю читать. Мне попалась "Скучная история". Я схватила книгу, побежала в сад, прочитала всю. Закрыла книжку. И на этом кончилось мое детство.
Я поняла все об одиночестве человека.
Это отравило мое детство.
... Мама знала многих, с кем он был знаком, у кого бывал. Я бегала к домику, где он родился, и читала там книги, сидя в саду..."
"... Несчастной я стала в 6 лет. Гувернантка повела меня в приезжий "зверинец". В маленькой комнате в клетке сидела худая лисица с человечьими глазами. Рядом на столе стояло корыто, в нем плавали 2 крошечных дельфина. Вошли пьяные, шумные оборванцы и стали тыкать в дельфиний глаз, из которого брызнула кровь.
Сейчас мне 76 лет. Все 70 лет я этим мучаюсь..."
"... Экстазов давно не испытываю.
Жизнь кончена, а я так и не узнала, что к чему..."
"... Стихи молодого поэта из Тулы (по радио). О Бог мой, за что мне такое!
По радио: "Таня - бригадирша, в ее светло-серых, карих глазах поблескивают искры трудового энтузиазма".
Боже мой, зачем я дожила до того, что бы слушать такое!"
"... Я не избалована вниманием к себе критиков, в особенности критикесс, которым стало известно, что я обозвала их "амазонками в климаксе".
"... Ну и лица мне попадаются, не лица, а личное оскорбление! В театр вхожу как в мусоропровод: фальш, жестокость, лицемерие. Ни одного честного слова, ни одного честного глаза! Карьеризм, подлость, алчные старухи!
... Тошно от театра. Дачный сортир. Обидно кончить свою жизнь в сортире..."
"... Для меня каждый спектакль - очередная репитиция. М.б., поэтому не умею играть одинаково. Иногда репетирую хуже, иногда лучше, но хорошо - никогда. После спектакля мучаюсь тем, что хорошо не играю.
Всегда удивляюсь когда хвалят.
Когда мне не дают роли в театре, чувствую себя пианистом, которому отрубили руки...
Больше всего любила человеческий талант. И всегда мне везло на бездарных.
Современный театр... Контора спектаклей. Директор - хрен-скиталец, руки в карманах. У него за кабинетом имеется клозетик. Сидит пьет чай. Потом ходит выписывать чай.
Театр катится в прпасть по коммерческим рельсам.
... Торговали душой, как пуговицами..."
"... Птицы дерутся, как актрисы из-за ролей.
Актриса хвастала безумным успехом у аудитории. Она говорила: "Меня рвали на части!" Я спросила: "А где вы выступали?"
Она гордо ответила: "В психиатрической клинике."
"... Старая харя не стала моей трагедией, - в 22 года я уже гримировалась старухой, и привыкла, и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: "Старухи, я любила вас, будьте бдительны!"
Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: "Я начала душиться только в старости".
Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки... Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо ДОБРЕТЬ с утра до вечера!"
"... Часто говорят: "Талант - это вера в себя". А по-моему, талант - это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой, своими недостатками, чего я, кстати, никогда не замечала в посредственности. Они иногда говорят о себе: "Сегодня я играл изумительно, как никогда! Вы знаете, какой я скромный? Вся Европа знат, какой я скромный!"
"... "Система", "система", а каким был Станиславский на сцене, не пишут, - не помнят или перемерли, а я помню, потому что такое не забывается до смертного часа. И теперь, через шесть десятков лет, он у меня перед глазами, как Чехов, как Чаплин, как Шаляпин. Я люблю в этой жизни людей фанатичных, неистовых в своей вере. Поклоняюсь таким.
Сейчас театр - дерьмо, им ведают приказчики, а домработницы в актрисы пошли. Как трудно без них дома, как трудно с ними в театре..."
"... Я - выкидыш Станиславского..."
Как много хочется цитировать и цитировать... Одинокая, не признанная, гонимая... Судьба - шлюха!!!