О влиянии масла на разжигание межнациональной розни
Традиционное вступление: тут будет висеть рассказ моего брата, потому что он после военной контузии человек непостоянный - то удалит, то ещё чего похуже. А я постоянный. Да и нравится мне эта мемуарина - в смысле, автобиографический очерк.
Масло
Приперся Писатель. - Ох, - говорит, - где был я вчера - не пойму, хоть убей... Башка трещит, денег - ни копья. Воровать страшно, работать - лень... Дай что-нибудь пожрать , да пойду я в интернет бороться с кровавым путинским режимом.
Все-таки, не зря он Писатель. Вот так вот, мимоходом, в два предложения описать эпоху - не всякому дано.
- Холодильник знаешь где стоит, - говорю. - Вперед.
- А что у нас с маслом? - кричит. - Сливочного масла нет?
Да кто же будучи в здравом уме такое станет держать дома. Сливочное масло - страшная штука. Впрочем, это не очень очевидно даже для меня, придется пояснить.
Шел девяносто шестой год, я проходил курс молодого бойца в военном училище.
Кормили нас, мягко говоря, скудно, этому способствовали карантин, армейские реформы и заведующий столовой - греческий прапорщик Иссиди.
С утра он подгонял свои жигули поближе к рабочему месту и весь день трудолюбиво забивал их свертками и тюками.
- А вы, товарищ прапорщик, не охренели? - вежливо интересовались полуголодные курсанты.
- Семья большая, зарплата маленькая. И вообще - кругом, марш, боец! - отвечал он.
В рамках толерантности, наверное, стоит оговориться. Фамилия прапорщика могла быть любой: Луценко, Мамедов, Сенкевич, Иванов. Прапорщики вообще не имеют права на национальность. Как писал Кастанеда: у прапорщика нет ни родины, ни чести, ни достоинства, есть только служба, с которой нужно все унести.
Однажды мой сокурсник - Игорь, вскрыл его машину и приволок оттуда брусок сливочного масла, килограмма на два.
- Ништячок, поедим! - обрадовался взводный.
Взводного откровенно не любили. Он и еще несколько гвардейцев пришли в училище со срочной службы и пытались установить свои порядки. Стирать чужие портянки откровенно не хотелось, пару раз, ночью, его решительно не поняли.
К чести взводного, после непониманий, он бодро рапортовал, - синяки? Так это я, товарищ капитан, подскользнулся и упал. Встал - голова закружилась, снова упал.
- Да я, блять, погляжу, у вас тут просто каток! - возмущался курсовой офицер. - За ночь подскользнулось пятнадцать человек. Во избежание дальнейших несчастных случаев, приказываю: отсыпать территорию летнего лагеря песком. В личное, естественно, время.
После дня беготни наступает время самоподготовки. Все валяются, кто куда упал и только наша рота бодро снует с ведрами песка. Вот и как его было после этого любить?
- Дедушкам масло жрать неположено, - характерно растягивая слова, ответил ему Игорь. - И вообще - я украл, мне решать, с кем делить.
Откуда-то начали подтягиваться гвардейцы. Вокруг Игоря скучковались местные.
Я в тот день числился дневальным по роте. Согласно инструкциям следовало бы поднять тревогу и вызывать караул, но сэрце не приемлет инструкций ,- да ты что, наших же бьют!
Минут через десять прибежал караул и растащил тех из нас, кто еще мог ходить.
- А ничего так вышло, - думал я потом, бегая по особистам и подписывая бумаги на отчисление. Предать воинский долг за кусок масла - чем не вариант...
Девяностые понтовались во всю. Отчисленный вместе со мной Игорь подался к бандитам и собирал дань с таксистов. Фортуна улыбалась ему во всю металлокерамику: приятным бонусом в таксистах оказался уволенный в запас прапорщик.
Кажется, за право стоять на площадке, таксисты платили по сто баксов с носа: бывший прапорщик платил двести.
- Русский - греку - брат навека. Греция подарила нам Сократа и Аристотеля, диалектику и софистику, - говорил Игорь. - А что подарил нам прапорщик Иссиди? А он у нас масло спиздил. Во имя торжества исторической справедливости - с тебя две сотни.
Локальный русско-греческий конфликт на этом себя, увы, не исчерпал.
Скучали с ним как-то в баре за бутылкой водки.
О, наш любимый бар, как скудны были его убранства, какая живая и непосредственная атмосфэра всеобщего братства царила там. Сколько лилось водки, вина и напрасной крови. А после - мировую и снова братья навсегда.
У нас там был открыт почти неограниченный кредит. Хозяйка инструктировал барменов, - этим - можно давать в долг. Кристально честные ребята: как наворуют денег, так обязательно отдают.
Зашли несколько смуглых мужчин. Присели к скучающим в поисках халявы девицам.
- Вот, - сказал Игорь. - Ознакомься: это родственники прапорщика Иссиди. Ведут себя неподобающим образом, нарушают порядок покоя и кадрят наших баб.
- Не заводись, - говорю. - Мое природное миролюбие подсказывает: их больше. Побьют. Да и вообще - к чему?
- Да конечно ни к чему, - согласился он. - Ты прав, совершенно ни к чему.
Уже после драки приехал его профсоюз. Речь держал глава.
- Игорь, - сказал он. - Это же коммерсанты, они нам платят за безопасность, а вы их бьете. Зачем?
- А затем, - сказал Игорь, - что в России должны жить мы - Славяне.
И злобно прищурился всем своим треугольным, совершенно калмыцким лицом.
- С тобой понятно, - сказал Мастер. - Макс?
- Ага, - говорю, дергая себя за бороду, - так все и есть. Только мы, только Славяне. Высокие, светловолосые и голубоглазые...
Встретились с Игорем лет через двенадцать на старом нашем районе, в летнем кафе.
Он - верен себе, только вернулся с третьей ходки. На ключицах звезды, наполеоновские планы на четвертую посадку.
Ну и я, так. Выпить, поговорить. Не виделись давно.
Сидели по пиву. В городе потушили солнце, над столами зажгли фонари. Перешли на водку и пересели так, чтоб с улицы нас не было видно.
- Слушай, - спрашивает. - А кафе это вроде как греков? Нужно бы с ними этот вопрос обсудить. Тут когда-то детский садик был, я в него ходил. Теперь наливайка - нехорошо...
- Игорь, - говорю. - Двенадцать лет прошло, а ты опять про свое масло.
- Какое, - удивляется, - масло? Причем тут масло?
- И правда - думаю, - может, действительно, масло тут ни при чем?
(с) bydylai.
Масло
Приперся Писатель. - Ох, - говорит, - где был я вчера - не пойму, хоть убей... Башка трещит, денег - ни копья. Воровать страшно, работать - лень... Дай что-нибудь пожрать , да пойду я в интернет бороться с кровавым путинским режимом.
Все-таки, не зря он Писатель. Вот так вот, мимоходом, в два предложения описать эпоху - не всякому дано.
- Холодильник знаешь где стоит, - говорю. - Вперед.
- А что у нас с маслом? - кричит. - Сливочного масла нет?
Да кто же будучи в здравом уме такое станет держать дома. Сливочное масло - страшная штука. Впрочем, это не очень очевидно даже для меня, придется пояснить.
Шел девяносто шестой год, я проходил курс молодого бойца в военном училище.
Кормили нас, мягко говоря, скудно, этому способствовали карантин, армейские реформы и заведующий столовой - греческий прапорщик Иссиди.
С утра он подгонял свои жигули поближе к рабочему месту и весь день трудолюбиво забивал их свертками и тюками.
- А вы, товарищ прапорщик, не охренели? - вежливо интересовались полуголодные курсанты.
- Семья большая, зарплата маленькая. И вообще - кругом, марш, боец! - отвечал он.
В рамках толерантности, наверное, стоит оговориться. Фамилия прапорщика могла быть любой: Луценко, Мамедов, Сенкевич, Иванов. Прапорщики вообще не имеют права на национальность. Как писал Кастанеда: у прапорщика нет ни родины, ни чести, ни достоинства, есть только служба, с которой нужно все унести.
Однажды мой сокурсник - Игорь, вскрыл его машину и приволок оттуда брусок сливочного масла, килограмма на два.
- Ништячок, поедим! - обрадовался взводный.
Взводного откровенно не любили. Он и еще несколько гвардейцев пришли в училище со срочной службы и пытались установить свои порядки. Стирать чужие портянки откровенно не хотелось, пару раз, ночью, его решительно не поняли.
К чести взводного, после непониманий, он бодро рапортовал, - синяки? Так это я, товарищ капитан, подскользнулся и упал. Встал - голова закружилась, снова упал.
- Да я, блять, погляжу, у вас тут просто каток! - возмущался курсовой офицер. - За ночь подскользнулось пятнадцать человек. Во избежание дальнейших несчастных случаев, приказываю: отсыпать территорию летнего лагеря песком. В личное, естественно, время.
После дня беготни наступает время самоподготовки. Все валяются, кто куда упал и только наша рота бодро снует с ведрами песка. Вот и как его было после этого любить?
- Дедушкам масло жрать неположено, - характерно растягивая слова, ответил ему Игорь. - И вообще - я украл, мне решать, с кем делить.
Откуда-то начали подтягиваться гвардейцы. Вокруг Игоря скучковались местные.
Я в тот день числился дневальным по роте. Согласно инструкциям следовало бы поднять тревогу и вызывать караул, но сэрце не приемлет инструкций ,- да ты что, наших же бьют!
Минут через десять прибежал караул и растащил тех из нас, кто еще мог ходить.
- А ничего так вышло, - думал я потом, бегая по особистам и подписывая бумаги на отчисление. Предать воинский долг за кусок масла - чем не вариант...
Девяностые понтовались во всю. Отчисленный вместе со мной Игорь подался к бандитам и собирал дань с таксистов. Фортуна улыбалась ему во всю металлокерамику: приятным бонусом в таксистах оказался уволенный в запас прапорщик.
Кажется, за право стоять на площадке, таксисты платили по сто баксов с носа: бывший прапорщик платил двести.
- Русский - греку - брат навека. Греция подарила нам Сократа и Аристотеля, диалектику и софистику, - говорил Игорь. - А что подарил нам прапорщик Иссиди? А он у нас масло спиздил. Во имя торжества исторической справедливости - с тебя две сотни.
Локальный русско-греческий конфликт на этом себя, увы, не исчерпал.
Скучали с ним как-то в баре за бутылкой водки.
О, наш любимый бар, как скудны были его убранства, какая живая и непосредственная атмосфэра всеобщего братства царила там. Сколько лилось водки, вина и напрасной крови. А после - мировую и снова братья навсегда.
У нас там был открыт почти неограниченный кредит. Хозяйка инструктировал барменов, - этим - можно давать в долг. Кристально честные ребята: как наворуют денег, так обязательно отдают.
Зашли несколько смуглых мужчин. Присели к скучающим в поисках халявы девицам.
- Вот, - сказал Игорь. - Ознакомься: это родственники прапорщика Иссиди. Ведут себя неподобающим образом, нарушают порядок покоя и кадрят наших баб.
- Не заводись, - говорю. - Мое природное миролюбие подсказывает: их больше. Побьют. Да и вообще - к чему?
- Да конечно ни к чему, - согласился он. - Ты прав, совершенно ни к чему.
Уже после драки приехал его профсоюз. Речь держал глава.
- Игорь, - сказал он. - Это же коммерсанты, они нам платят за безопасность, а вы их бьете. Зачем?
- А затем, - сказал Игорь, - что в России должны жить мы - Славяне.
И злобно прищурился всем своим треугольным, совершенно калмыцким лицом.
- С тобой понятно, - сказал Мастер. - Макс?
- Ага, - говорю, дергая себя за бороду, - так все и есть. Только мы, только Славяне. Высокие, светловолосые и голубоглазые...
Встретились с Игорем лет через двенадцать на старом нашем районе, в летнем кафе.
Он - верен себе, только вернулся с третьей ходки. На ключицах звезды, наполеоновские планы на четвертую посадку.
Ну и я, так. Выпить, поговорить. Не виделись давно.
Сидели по пиву. В городе потушили солнце, над столами зажгли фонари. Перешли на водку и пересели так, чтоб с улицы нас не было видно.
- Слушай, - спрашивает. - А кафе это вроде как греков? Нужно бы с ними этот вопрос обсудить. Тут когда-то детский садик был, я в него ходил. Теперь наливайка - нехорошо...
- Игорь, - говорю. - Двенадцать лет прошло, а ты опять про свое масло.
- Какое, - удивляется, - масло? Причем тут масло?
- И правда - думаю, - может, действительно, масло тут ни при чем?
(с) bydylai.