Птицы смерти в зените стоят - 1
Оригинал взят у hippy_end в Птицы смерти в зените стоят или Редкий пост от моего давнего Френда - (1)
У этого моего давнего Френда я как правило прочитываю не только все посты (которые он, увы, ставит достаточно редко), но и все комментарии, когда они мне попадают на глаза в других журналах
Так что рекомендую всем читателям моего журнала -- на мой взгляд, пост редкий и достоин того, чтобы читать его до конца
Оригинал взят у lex_divina в Птицы смерти в зените стоят
Обострённая реакция общественности на недавний теракт в метро Петербурга заставила меня вспомнить некоторые реалии блокады Ленинграда, особенно контрастно и рельефно выступившие на фоне пафосных заявлений о том, что мы вступаем в новую эру, что такого никогда не было и т.п.
Благо времени на подобные размышления за два с половиной часа дороги с работы домой оказалось вполне достаточно.
1.
В петербургской подземке прогремел всего лишь один взрыв, от которого погибло 14 человек и пострадало вчетверо больше.
За время блокады Ленинграда немецкая артиллерия выпустила по нему 150 000 снарядов. Из этого несложно вывести среднюю температуру по больнице - около 170 в день - но реальная интенсивность очень варьировалась. В зиму 1941-1942 годов, когда нацисты рассчитывали на скорое взятие города, которому было уготовано полное разрушение, на Ленинград в сутки обрушивалось несколько тысяч снарядов всех возможных калибров - вплоть до трети метра.
240-миллиметровая чехословацкая гаубица швыряла десятипудовые снаряды на расстояние до 18 километров. В каждом содержалось четверть центнера тротила - в 100 раз больше, чем рвануло позавчера на перегоне между «Сенной» и «Технологическим институтом».
Есть у нас мальчик (увы, один из многих) десяти лет, Петя Дьяконов. Во время одного артобстрела ему оторвало обе ручки. Мальчик долго лежал в больнице, его выхаживали врачи, мать приходила к нему так часто, как ей позволяла работа. Мальчик вылечился, пришел домой. Вместо рук у него были два обрубка. Как лелеяла его мать, как старалась скрасить его жизнь - инвалиду Отечественной войны десяти лет. Восьмого декабря мальчик был на улице - мама вела его в кино. Немец начал стрелять по городу. Мальчику оторвало левую ногу, и на глазах его убило мать.
Вот новая «победа» генерал-полковника Линдемана!
Берггольц О. Ф. Дневные звезды: говорит Ленинград / О.Ф. Берггольц. - Москва: Правда, 1990
Всё это, естественно, не включает бомбёжки города с воздуха - в первую очередь потому, что до 90% используемых в этих налётах бомб были не фугасными, а зажигательными, не дававшими кинематографичных взрывов, а просто вызывавшими масштабные возгорания. Разбавлять же их фугасными было необходимо для того, чтобы дежурившим по ночам на крышах горожанам было не так скучно бежать с вёдрами песка тушить очередную «зажигалку», которая вполне могла разорваться, убивая и калеча всё живое в радиусе десятков метров.
2.
Интересным и поучительным следствием теракта стало полное закрытие метрополитена на несколько часов, немедленно вызвавшее транспортный коллапс и многокилометровые людские караваны вдоль всех основных магистралей. Здесь нелишне будет напомнить, что во время Великой Отечественной войны метро в Северной столице не существовало вообще, а последний вид общественного транспорта, трамвай, прекратил свою работу в начале декабря 1941 года (автобусы и троллейбусы остановились ещё раньше из-за острейшего дефицита горючего, в котором отчаянно нуждался фронт).
Конечно, тогда город был меньше размером, но необходимость пройти до работы 5-10 километров встречалась сплошь и рядом. Везло тем, чьи учреждения переводились на казарменное положение, позволявшее жить и ночевать прямо на службе, экономя время и силы (да там и многие вопросы жизнеобеспечения решались централизованно), а если дома дети маленькие? Их на предприятии не поселишь, отдельные ясли могли себе позволить лишь крупнейшие из них, т.е. меньшинство.
3.
На своём 14-километровом пути мне довелось подкрепить силы шоколадным батончиком, причём только в третьем по счёту магазине его цена не оказалась бессовестно завышенной. В блокадном Ленинграде я бы на аналогичном пути не нашёл нигде и ничего, кроме продмагов, обслуживание в которых осуществлялось исключительно по карточкам - и исключительно для населения, проживающего в близлежащих домах (иначе было бы невозможно планировать объёмы завоза продовольствия).
Впрочем, к моим услугам оказался бы чёрный рынок, где килограмм хлеба или картофеля продавался за среднюю месячную зарплату (800 рублей), а килограмм сливочного масла - ещё дороже. 35 граммов хлеба - не очень обильная прибавка к пайковой норме в 125-250 граммов, не правда ли?
К слову, получавшие минимальный паёк служащие и иждивенцы составляли большую часть населения города. Рабочие же и инженерно-технический персонал, равно как и партийная номенклатура, были привилегированным меньшинством. Кстати, не давайте цифрам этих граммов обмануть вас. Собственно хлеба в них было не больше половины. Остальное - неперевариваемые примеси и вода. На 24 сентября 1941 года хлеб на 40% состоял из солода, овса и шелухи, а позже целлюлозы (в разное время от 20 до 50%).
На эту муку мы возлагали большие надежды. Но как ее применение скажется на качестве хлеба, никто еще не знал. Трест хлебопечения получил задание использовать этот суррогат. Вскоре Н. А. Смирнов, он в это время возглавлял хлебопечение в городе, принес в Смольный буханку хлеба, выпеченную с примесью долгожданной целлюлозы. Это было событие. Собрались члены Военного совета, секретари горкома партии, ответственные работники Ленгорисполкома - всем хотелось знать, что же получилось. На вид хлеб был привлекательный, с румяной корочкой, а на вкус горьковато-травянистый.
- Сколько целлюлозной муки в хлебе? - спросил А. А. Кузнецов, тогда первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии.
- Десять процентов, - ответил Смирнов. Помолчав какое-то время, он сказал: - Этот суррогат хуже всех тех, что мы использовали ранее. Пищевая ценность целлюлозной муки крайне незначительна.
Павлов Д. В. Стойкость. - М.: Политиздат, 1983.
Но и эти 125 граммов нельзя просто пойти и взять в магазине. Знаменитые советские очереди, начавшие выходить за рамки разумного ещё в конце 30-х годов, в новой кризисной обстановке не только никуда не делись, но стали ещё отчаяннее. Казалось бы, не так уж сложно раздать хлеб, но поди-ка нарежь его быстро и точно, когда перед тобой стоит несколько сотен измождённых людей, каждый с разным набором карточек, и каждый обострённо следит, чтобы его не обвесили ни на грамм.
Внимание человека пригвождено к автоматическим весам с движущейся стрелкой. Отчасти потому, что его могут обмануть, главным образом потому, что он переживает иллюзию участия в жизненно важном процессе взвешивания. Нечто вроде игры на бегах, когда каждый бежит вместе с лошадью, уносящей его ставку, - хотя он неподвижен и бессилен повлиять на исход состязания. Стрелка делает первое размашистое движение, и, все сокращая охват, долго качается на фоне белого диска, ищет среди цифр себе место.
Вот заехала за нужную цифру, - это всегда неприятно: значит, продавщица непреклонным жестом отрежет прямоугольник от лежащего на весах куска. Хорошо, если стрелка не дотянула: значит, еще не все. Значит, будет еще кусок, может быть, довольно большой... нет, совсем маленький; странно, что такой маленький может выровнять стрелку. Психическое соучастие в процессе взвешивания хлеба сопровождается какой-то абсурдной и обреченной надеждой - что вот сегодня кусок почему-то будет больше, чем всегда.
Если продавщица сразу угадывает вес - это бесперспективно. Если довесок большой - тоже нехорошо, потому что до дома его нельзя трогать - такова блокадная этика. Лучше всего маленькие довески, которые как бы в счет не идут и по обычному праву на месте принадлежат получившему хлеб (даже если дома семья). Удачно, если их два, совсем маленьких. Довесок съесть можно, но отломать от пайка кусочек - крайне опасно; так по кусочку съедают все, не донеся до дома, до завтрака. И вместо завтрака дома будет только голодная скука. Лучше уж аккуратно отрезать ломтик ножом. Это сохраняет пайку непочатость первоначальной формы, прямую поверхность разреза - его защитный покров.
Гинзбург Л.Я. Записки блокадного человека
Более опытные покупатели знают, что следить следует и за количеством отрываемых карточек - нечистый на руку продавец может прихватывать лишние, позже присваивая «сэкономленное» продовольствие себе. Всё это происходит на уличном морозе (нет и речи о том, чтобы дверь магазина закрылась) и почти в полной темноте - окна заколочены досками или заложены кирпичом для защиты от осколков. Освещается помещение жалким дрожащим огоньком керосиновой лампы, позволяющей без очереди получить продукты тем, кто принесёт для неё керосин.
Но это тяжёлый обмен горючего на время - ведь тогда в полной темноте на целый месяц останутся твои домашние. Ведь в квартирах окна тоже заколочены, заложены фанерой после того, как ещё осенью были выбиты от постоянных обстрелов и бомбёжек. Любое отверстие, любая щель, позволяющая проникать свету, будет означать и отток драгоценного тепла. Причём свет будет поступать лишь коротким зимним северным днём, а тридцатиградусный мороз будет затекать в квартиру круглосуточно.
Электричества в домах, разумеется, нет давно, его едва хватает на обеспечение оборонных предприятий, хлебозаводов и других стратегически важных объектов.
4.
И каждый вечер после обессиливающей работы, после многочасовых очередей по беспощадно обстреливаемым улицам ленинградцы возвращались в свои тёмные и промороженные берлоги, которые и квартирами-то назвать было трудно. Вполне обычной была минусовая температура в них (то есть ниже, чем холодильнике). Попробуйте отдохнуть и набраться сил в спальне, где оставленная в ведре вода за пару часов превращается в лёд. Разумеется, спать придётся не раздеваясь, да ещё и обложившись всеми найденными одеялами, а то и матрасом.
Покоя той зимой не было никогда. Даже ночью. Казалось бы, ночью тело должно было успокоиться. Но, в сущности, даже во сне продолжалась борьба за тепло. Не то чтобы людям непременно было холодно - для этого они наваливали на себя слишком много вещей. Но именно поэтому тело продолжало бороться. Наваленные вещи тяжко давили, и - хуже того - они скользили и расползались. Чтобы удержать эту кучу, нужны были какие-то малозаметные, но, в конечном счете, утомительные мускульные усилия.
Нужно было приучить себя спать неподвижно, собранно, особым образом подвернув ногу, которая придерживала основу сооружения. Иначе все сразу с неудержимой жестокостью могло поползти на пол. И тогда в темноте, в убийственном холоде придется опять кое-как громоздить сооружение, совсем уже шаткое и негодное. Нельзя было раскинуть руки или приподнять колени под одеялом, или вдруг повернуться, уткнув лицо в подушку. То есть тело и нервы полностью никогда не отдыхали.
Гинзбург Л.Я. Записки блокадного человека
5.
Особо не залёживайтесь - продажа хлеба начинается в шесть утра, но очереди к булочным вырастают намного раньше.
Выстраивалась очередь у магазинов еще задолго до их открытия. Несмотря на комендантский час и введение осадного положения, в ноябре-декабре 1941 года, очередь часто занимали с ночи. Особенно очереди удлинились в конце декабря 1941 года, когда ждали «новогодних» выдач. Одна из блокадниц «с 25-го с 10 часов вечера стояла всю ночь и весь день 26/ХII и вечером ушла ни с чем со слезами» - отметим, что морозы тогда достигали 22-24 градусов.
Яров С.В. Повседневная жизнь блокадного Ленинграда - М.: Молодая гвардия, 2013.
- У нас был такой большой двор, и нужно было стороной как-то обойти домика полтора, и там была булочная. Я помню, мы стояли в очереди с вечера, стояли сутками, напяливали на себя абсолютно все. А мама не могла, в общем-то, двигаться, она скорей как-то ослабла. Она все время грела мне кирпичи, у нас на «буржуечке» всегда лежали кирпичики, два или три. Я устраивала себе на грудь теплый кирпич, чтобы согреваться. Помню - замерзну, приползу домой, мне дадут другой кирпич, и я опять, у меня сил было больше, уползаю вместе с кирпичом. Помню, что мама меня просто обогревала этими кирпичами. Ну, в конце концов я получала своим по сто двадцать пять граммов хлеба и возвращалась домой.
Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга
Зимой все, напротив того, было логично. В магазине стояла тьма, непроходимая теснота, гул голосов, угрожающий и молящий. Продавцы из-за прилавка боролись с толпой. Зимой были дни, когда окончательно замерзли в городе трубы и воду возили из проруби. Пекарни стали давать меньше нормы. С четырех, с пяти утра, в темноте, на морозе, сотни людей стояли в очереди за хлебом.
Человек вспоминает вдруг, как он стоял в первый раз. Стоял и думал о том, что достигнуть цели все равно невозможно, невероятно (он не ел ничего со вчерашнего супа). Но тут же он думал, что даже если этому предстоит продолжаться еще пять, шесть или семь часов, то все-таки время всегда идет и непременно пройдут эти пять или шесть часов - какой бы мучительной неподвижностью они ни наполнились для отдельного человека, - что, значит, время само донесет его до цели.
Булочная была тогда на углу, а до булочной - заколоченный досками магазин с длинной вывеской: мясо, зелень, дичь. За полтора часа он прошел слово «мясо», он прошел «зе» и надолго застрял под буквой «л». В очереди материализовалась огромная идея куска хлеба, а вывеска воплотила инфернальное томление очереди.
Хлеба зимой могло не хватить (потом это опять наладилось), очереди имели смысл. Но были и другие очереди - порождение голодного безумия. В день объявления выдачи жиров и «кондитерских изделий» часам к пяти утра у магазина уже стояла толпа. Люди претерпевали все муки многочасовой очереди, зная, что в десять-одиннадцать в магазине будет уже пусто.
Зимние дистрофические очереди были жутко молчаливы.
Зимой никого ни о чем нельзя было спрашивать, любой вопрос был вожделенным предлогом для дикого, разряжающего злобу и муку ответа.
Гинзбург Л.Я. Записки блокадного человека
Вы вздыхаете, ёжитесь от мысли о том, чтобы стоять несколько часов на пронизывающем морозе ради 125 граммов хлеба? Радуйтесь, если удастся получить хотя бы их. На заводе им. Молотова во время выдачи 31 декабря 1941 г. продовольственных карточек скончалось в очереди 8 человек [Стенограмма сообщения Соколова Г.Я.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 117. Л. 4.]. А в конце января 1942 года из-за полного отключения электричества остановились хлебозаводы. Многотысячные вереницы истощённых людей выстраивались к прилавкам магазинов, в которых не было ничего. Что им оставалось, кроме слабой надежды на завоз хлеба - вечером, ночью, хоть когда-нибудь?..
- В эти три дня тяжелые я одну ночь почувствовала - умираю. У меня длинная слюна бесконечная была. Рядом лежала девочка, моя дочка. Я чувствую, что в эту ночь я должна умереть. Но поскольку я верующая (я это скрывать не буду), я стала на колени в темноте ночью и говорю: «Господи! Пошли мне, чтобы я до утра дожила, чтобы ребенок меня не увидел мертвую. Потом ее возьмут в детское учреждение, а вот чтобы она меня мертвой не увидела».
Я пошла на кухню. Это было в чужой квартире (мы там жили, мой дом на улице Комсомола, пятьдесят четыре, был разбомблен). Пошла на кухню и - откуда силы взялись - отодвинула столы. И за столом нахожу (вот перед богом говорю) бумагу из-под масла сливочного, валяется там еще три горошины и шелуха от картошки. Я с такой жадностью это поднимаю: это оставлю, я завтра суп сварю. А бумагу себе запихиваю в рот. И мне кажется, что из-за этой бумаги я дожила.
Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга
В конце концов хлебозаводы запитали от генераторов военных кораблей, стоявших в русле Невы. Всё это время немецкая авиация не прекращала наносить по ним удары.
Окончание читайте в
http://hippy-end.livejournal.com/1408685.html
У этого моего давнего Френда я как правило прочитываю не только все посты (которые он, увы, ставит достаточно редко), но и все комментарии, когда они мне попадают на глаза в других журналах
Так что рекомендую всем читателям моего журнала -- на мой взгляд, пост редкий и достоин того, чтобы читать его до конца
Оригинал взят у lex_divina в Птицы смерти в зените стоят
Обострённая реакция общественности на недавний теракт в метро Петербурга заставила меня вспомнить некоторые реалии блокады Ленинграда, особенно контрастно и рельефно выступившие на фоне пафосных заявлений о том, что мы вступаем в новую эру, что такого никогда не было и т.п.
Благо времени на подобные размышления за два с половиной часа дороги с работы домой оказалось вполне достаточно.
1.
В петербургской подземке прогремел всего лишь один взрыв, от которого погибло 14 человек и пострадало вчетверо больше.
За время блокады Ленинграда немецкая артиллерия выпустила по нему 150 000 снарядов. Из этого несложно вывести среднюю температуру по больнице - около 170 в день - но реальная интенсивность очень варьировалась. В зиму 1941-1942 годов, когда нацисты рассчитывали на скорое взятие города, которому было уготовано полное разрушение, на Ленинград в сутки обрушивалось несколько тысяч снарядов всех возможных калибров - вплоть до трети метра.
240-миллиметровая чехословацкая гаубица швыряла десятипудовые снаряды на расстояние до 18 километров. В каждом содержалось четверть центнера тротила - в 100 раз больше, чем рвануло позавчера на перегоне между «Сенной» и «Технологическим институтом».
Есть у нас мальчик (увы, один из многих) десяти лет, Петя Дьяконов. Во время одного артобстрела ему оторвало обе ручки. Мальчик долго лежал в больнице, его выхаживали врачи, мать приходила к нему так часто, как ей позволяла работа. Мальчик вылечился, пришел домой. Вместо рук у него были два обрубка. Как лелеяла его мать, как старалась скрасить его жизнь - инвалиду Отечественной войны десяти лет. Восьмого декабря мальчик был на улице - мама вела его в кино. Немец начал стрелять по городу. Мальчику оторвало левую ногу, и на глазах его убило мать.
Вот новая «победа» генерал-полковника Линдемана!
Берггольц О. Ф. Дневные звезды: говорит Ленинград / О.Ф. Берггольц. - Москва: Правда, 1990
Всё это, естественно, не включает бомбёжки города с воздуха - в первую очередь потому, что до 90% используемых в этих налётах бомб были не фугасными, а зажигательными, не дававшими кинематографичных взрывов, а просто вызывавшими масштабные возгорания. Разбавлять же их фугасными было необходимо для того, чтобы дежурившим по ночам на крышах горожанам было не так скучно бежать с вёдрами песка тушить очередную «зажигалку», которая вполне могла разорваться, убивая и калеча всё живое в радиусе десятков метров.
2.
Интересным и поучительным следствием теракта стало полное закрытие метрополитена на несколько часов, немедленно вызвавшее транспортный коллапс и многокилометровые людские караваны вдоль всех основных магистралей. Здесь нелишне будет напомнить, что во время Великой Отечественной войны метро в Северной столице не существовало вообще, а последний вид общественного транспорта, трамвай, прекратил свою работу в начале декабря 1941 года (автобусы и троллейбусы остановились ещё раньше из-за острейшего дефицита горючего, в котором отчаянно нуждался фронт).
Конечно, тогда город был меньше размером, но необходимость пройти до работы 5-10 километров встречалась сплошь и рядом. Везло тем, чьи учреждения переводились на казарменное положение, позволявшее жить и ночевать прямо на службе, экономя время и силы (да там и многие вопросы жизнеобеспечения решались централизованно), а если дома дети маленькие? Их на предприятии не поселишь, отдельные ясли могли себе позволить лишь крупнейшие из них, т.е. меньшинство.
3.
На своём 14-километровом пути мне довелось подкрепить силы шоколадным батончиком, причём только в третьем по счёту магазине его цена не оказалась бессовестно завышенной. В блокадном Ленинграде я бы на аналогичном пути не нашёл нигде и ничего, кроме продмагов, обслуживание в которых осуществлялось исключительно по карточкам - и исключительно для населения, проживающего в близлежащих домах (иначе было бы невозможно планировать объёмы завоза продовольствия).
Впрочем, к моим услугам оказался бы чёрный рынок, где килограмм хлеба или картофеля продавался за среднюю месячную зарплату (800 рублей), а килограмм сливочного масла - ещё дороже. 35 граммов хлеба - не очень обильная прибавка к пайковой норме в 125-250 граммов, не правда ли?
К слову, получавшие минимальный паёк служащие и иждивенцы составляли большую часть населения города. Рабочие же и инженерно-технический персонал, равно как и партийная номенклатура, были привилегированным меньшинством. Кстати, не давайте цифрам этих граммов обмануть вас. Собственно хлеба в них было не больше половины. Остальное - неперевариваемые примеси и вода. На 24 сентября 1941 года хлеб на 40% состоял из солода, овса и шелухи, а позже целлюлозы (в разное время от 20 до 50%).
На эту муку мы возлагали большие надежды. Но как ее применение скажется на качестве хлеба, никто еще не знал. Трест хлебопечения получил задание использовать этот суррогат. Вскоре Н. А. Смирнов, он в это время возглавлял хлебопечение в городе, принес в Смольный буханку хлеба, выпеченную с примесью долгожданной целлюлозы. Это было событие. Собрались члены Военного совета, секретари горкома партии, ответственные работники Ленгорисполкома - всем хотелось знать, что же получилось. На вид хлеб был привлекательный, с румяной корочкой, а на вкус горьковато-травянистый.
- Сколько целлюлозной муки в хлебе? - спросил А. А. Кузнецов, тогда первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии.
- Десять процентов, - ответил Смирнов. Помолчав какое-то время, он сказал: - Этот суррогат хуже всех тех, что мы использовали ранее. Пищевая ценность целлюлозной муки крайне незначительна.
Павлов Д. В. Стойкость. - М.: Политиздат, 1983.
Но и эти 125 граммов нельзя просто пойти и взять в магазине. Знаменитые советские очереди, начавшие выходить за рамки разумного ещё в конце 30-х годов, в новой кризисной обстановке не только никуда не делись, но стали ещё отчаяннее. Казалось бы, не так уж сложно раздать хлеб, но поди-ка нарежь его быстро и точно, когда перед тобой стоит несколько сотен измождённых людей, каждый с разным набором карточек, и каждый обострённо следит, чтобы его не обвесили ни на грамм.
Внимание человека пригвождено к автоматическим весам с движущейся стрелкой. Отчасти потому, что его могут обмануть, главным образом потому, что он переживает иллюзию участия в жизненно важном процессе взвешивания. Нечто вроде игры на бегах, когда каждый бежит вместе с лошадью, уносящей его ставку, - хотя он неподвижен и бессилен повлиять на исход состязания. Стрелка делает первое размашистое движение, и, все сокращая охват, долго качается на фоне белого диска, ищет среди цифр себе место.
Вот заехала за нужную цифру, - это всегда неприятно: значит, продавщица непреклонным жестом отрежет прямоугольник от лежащего на весах куска. Хорошо, если стрелка не дотянула: значит, еще не все. Значит, будет еще кусок, может быть, довольно большой... нет, совсем маленький; странно, что такой маленький может выровнять стрелку. Психическое соучастие в процессе взвешивания хлеба сопровождается какой-то абсурдной и обреченной надеждой - что вот сегодня кусок почему-то будет больше, чем всегда.
Если продавщица сразу угадывает вес - это бесперспективно. Если довесок большой - тоже нехорошо, потому что до дома его нельзя трогать - такова блокадная этика. Лучше всего маленькие довески, которые как бы в счет не идут и по обычному праву на месте принадлежат получившему хлеб (даже если дома семья). Удачно, если их два, совсем маленьких. Довесок съесть можно, но отломать от пайка кусочек - крайне опасно; так по кусочку съедают все, не донеся до дома, до завтрака. И вместо завтрака дома будет только голодная скука. Лучше уж аккуратно отрезать ломтик ножом. Это сохраняет пайку непочатость первоначальной формы, прямую поверхность разреза - его защитный покров.
Гинзбург Л.Я. Записки блокадного человека
Более опытные покупатели знают, что следить следует и за количеством отрываемых карточек - нечистый на руку продавец может прихватывать лишние, позже присваивая «сэкономленное» продовольствие себе. Всё это происходит на уличном морозе (нет и речи о том, чтобы дверь магазина закрылась) и почти в полной темноте - окна заколочены досками или заложены кирпичом для защиты от осколков. Освещается помещение жалким дрожащим огоньком керосиновой лампы, позволяющей без очереди получить продукты тем, кто принесёт для неё керосин.
Но это тяжёлый обмен горючего на время - ведь тогда в полной темноте на целый месяц останутся твои домашние. Ведь в квартирах окна тоже заколочены, заложены фанерой после того, как ещё осенью были выбиты от постоянных обстрелов и бомбёжек. Любое отверстие, любая щель, позволяющая проникать свету, будет означать и отток драгоценного тепла. Причём свет будет поступать лишь коротким зимним северным днём, а тридцатиградусный мороз будет затекать в квартиру круглосуточно.
Электричества в домах, разумеется, нет давно, его едва хватает на обеспечение оборонных предприятий, хлебозаводов и других стратегически важных объектов.
4.
И каждый вечер после обессиливающей работы, после многочасовых очередей по беспощадно обстреливаемым улицам ленинградцы возвращались в свои тёмные и промороженные берлоги, которые и квартирами-то назвать было трудно. Вполне обычной была минусовая температура в них (то есть ниже, чем холодильнике). Попробуйте отдохнуть и набраться сил в спальне, где оставленная в ведре вода за пару часов превращается в лёд. Разумеется, спать придётся не раздеваясь, да ещё и обложившись всеми найденными одеялами, а то и матрасом.
Покоя той зимой не было никогда. Даже ночью. Казалось бы, ночью тело должно было успокоиться. Но, в сущности, даже во сне продолжалась борьба за тепло. Не то чтобы людям непременно было холодно - для этого они наваливали на себя слишком много вещей. Но именно поэтому тело продолжало бороться. Наваленные вещи тяжко давили, и - хуже того - они скользили и расползались. Чтобы удержать эту кучу, нужны были какие-то малозаметные, но, в конечном счете, утомительные мускульные усилия.
Нужно было приучить себя спать неподвижно, собранно, особым образом подвернув ногу, которая придерживала основу сооружения. Иначе все сразу с неудержимой жестокостью могло поползти на пол. И тогда в темноте, в убийственном холоде придется опять кое-как громоздить сооружение, совсем уже шаткое и негодное. Нельзя было раскинуть руки или приподнять колени под одеялом, или вдруг повернуться, уткнув лицо в подушку. То есть тело и нервы полностью никогда не отдыхали.
Гинзбург Л.Я. Записки блокадного человека
5.
Особо не залёживайтесь - продажа хлеба начинается в шесть утра, но очереди к булочным вырастают намного раньше.
Выстраивалась очередь у магазинов еще задолго до их открытия. Несмотря на комендантский час и введение осадного положения, в ноябре-декабре 1941 года, очередь часто занимали с ночи. Особенно очереди удлинились в конце декабря 1941 года, когда ждали «новогодних» выдач. Одна из блокадниц «с 25-го с 10 часов вечера стояла всю ночь и весь день 26/ХII и вечером ушла ни с чем со слезами» - отметим, что морозы тогда достигали 22-24 градусов.
Яров С.В. Повседневная жизнь блокадного Ленинграда - М.: Молодая гвардия, 2013.
- У нас был такой большой двор, и нужно было стороной как-то обойти домика полтора, и там была булочная. Я помню, мы стояли в очереди с вечера, стояли сутками, напяливали на себя абсолютно все. А мама не могла, в общем-то, двигаться, она скорей как-то ослабла. Она все время грела мне кирпичи, у нас на «буржуечке» всегда лежали кирпичики, два или три. Я устраивала себе на грудь теплый кирпич, чтобы согреваться. Помню - замерзну, приползу домой, мне дадут другой кирпич, и я опять, у меня сил было больше, уползаю вместе с кирпичом. Помню, что мама меня просто обогревала этими кирпичами. Ну, в конце концов я получала своим по сто двадцать пять граммов хлеба и возвращалась домой.
Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга
Зимой все, напротив того, было логично. В магазине стояла тьма, непроходимая теснота, гул голосов, угрожающий и молящий. Продавцы из-за прилавка боролись с толпой. Зимой были дни, когда окончательно замерзли в городе трубы и воду возили из проруби. Пекарни стали давать меньше нормы. С четырех, с пяти утра, в темноте, на морозе, сотни людей стояли в очереди за хлебом.
Человек вспоминает вдруг, как он стоял в первый раз. Стоял и думал о том, что достигнуть цели все равно невозможно, невероятно (он не ел ничего со вчерашнего супа). Но тут же он думал, что даже если этому предстоит продолжаться еще пять, шесть или семь часов, то все-таки время всегда идет и непременно пройдут эти пять или шесть часов - какой бы мучительной неподвижностью они ни наполнились для отдельного человека, - что, значит, время само донесет его до цели.
Булочная была тогда на углу, а до булочной - заколоченный досками магазин с длинной вывеской: мясо, зелень, дичь. За полтора часа он прошел слово «мясо», он прошел «зе» и надолго застрял под буквой «л». В очереди материализовалась огромная идея куска хлеба, а вывеска воплотила инфернальное томление очереди.
Хлеба зимой могло не хватить (потом это опять наладилось), очереди имели смысл. Но были и другие очереди - порождение голодного безумия. В день объявления выдачи жиров и «кондитерских изделий» часам к пяти утра у магазина уже стояла толпа. Люди претерпевали все муки многочасовой очереди, зная, что в десять-одиннадцать в магазине будет уже пусто.
Зимние дистрофические очереди были жутко молчаливы.
Зимой никого ни о чем нельзя было спрашивать, любой вопрос был вожделенным предлогом для дикого, разряжающего злобу и муку ответа.
Гинзбург Л.Я. Записки блокадного человека
Вы вздыхаете, ёжитесь от мысли о том, чтобы стоять несколько часов на пронизывающем морозе ради 125 граммов хлеба? Радуйтесь, если удастся получить хотя бы их. На заводе им. Молотова во время выдачи 31 декабря 1941 г. продовольственных карточек скончалось в очереди 8 человек [Стенограмма сообщения Соколова Г.Я.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 117. Л. 4.]. А в конце января 1942 года из-за полного отключения электричества остановились хлебозаводы. Многотысячные вереницы истощённых людей выстраивались к прилавкам магазинов, в которых не было ничего. Что им оставалось, кроме слабой надежды на завоз хлеба - вечером, ночью, хоть когда-нибудь?..
- В эти три дня тяжелые я одну ночь почувствовала - умираю. У меня длинная слюна бесконечная была. Рядом лежала девочка, моя дочка. Я чувствую, что в эту ночь я должна умереть. Но поскольку я верующая (я это скрывать не буду), я стала на колени в темноте ночью и говорю: «Господи! Пошли мне, чтобы я до утра дожила, чтобы ребенок меня не увидел мертвую. Потом ее возьмут в детское учреждение, а вот чтобы она меня мертвой не увидела».
Я пошла на кухню. Это было в чужой квартире (мы там жили, мой дом на улице Комсомола, пятьдесят четыре, был разбомблен). Пошла на кухню и - откуда силы взялись - отодвинула столы. И за столом нахожу (вот перед богом говорю) бумагу из-под масла сливочного, валяется там еще три горошины и шелуха от картошки. Я с такой жадностью это поднимаю: это оставлю, я завтра суп сварю. А бумагу себе запихиваю в рот. И мне кажется, что из-за этой бумаги я дожила.
Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга
В конце концов хлебозаводы запитали от генераторов военных кораблей, стоявших в русле Невы. Всё это время немецкая авиация не прекращала наносить по ним удары.
Окончание читайте в
http://hippy-end.livejournal.com/1408685.html