Евгений Александрович Федосов, "Полвека в авиации. Записки академика"
Оригинал взят у jlm_taurus в Евгений Александрович Федосов, "Полвека в авиации. Записки академика"
Последним фронтовым бомбардировщиком, который поступил на вооружение наших ВВС к моменту моего назначения заместителем начальника института, был Ил-28, но он тоже бомбил на дозвуковых скоростях. Позже был создан Як-28, который уже бомбил на сверхзвуковых скоростях. Этот самолет запустили в серию на Иркутском заводе, не проводя отработку режима бомбометания.
Более того, Як-28 стали поставлять в некоторые страны Варшавского договора: в Венгрию, Чехословакию, Польшу. И там при проведении учебного бомбометания возникла проблема попадания бомбы даже не в цель, а хотя бы в полигон. Территории этих стран весьма невелики, и под полигоны там отводились площади намного меньшие, чем у нас. Поэтому при бомбометании с высоты 9-10 тысяч метров, да еще на сверхзвуке, бомбы просто улетали за пределы полигона - настолько несовершенна была система бомбометания самолета.
Начался крупный скандал международного масштаба. Министр авиационной промышленности Петр Васильевич Дементьев вызвал меня к себе «на ковер» как заместителя начальника института, отвечающего за это направление, и сказал: - Пока не добьешься, чтобы летчики выполняли нормативы по точности бомбометания, в Москве не появляйся…
Главным конструктором прицела ОПБ-16, стоявшего на Як-28, был В. А. Хрусталев из ЦКБ «Геофизика». В этом ЦКБ создавалось прицельное оборудование, тепловые головки самонаведения ракет «воздух - воздух», Хрусталев же занимался бомбардировочными прицелами. Одновременно, в разгар космического «бума», он, если не ошибаюсь, делал и первые оптические системы ориентации для космических аппаратов.
И, поскольку это направление было очень престижным, быстро достиг больших высот - стал Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской премии, был награжден орденами и медалями, ходил, что называется, «грудь колесом», а тут вдруг неурядицы с каким-то бомбардировочным прицелом. Хотя он был намного более сложной технической системой, чем первичные системы оптической ориентации космических аппаратов.
В общем, прицел оказался главным виновником рассеивания бомб. А поскольку не было проведено полунатурное моделирование, необходимое математическое исследование, не было «наземной» отработки, то мы не сразу смогли определить, в чем же заключаются недоработки прицела. В ЦКБ просто изготовили прибор, как его замыслил конструктор, поставили на самолет и «погнали». Да еще приняли на вооружение, запустили в серию и стали бомбы кидать.
Поэтому я сразу попал в весьма сложную ситуацию и мне приходилось каждый понедельник садиться утром в самолет Ли-2 яковлевского КБ и лететь во Владимировку, а в пятницу возвращаться в Москву. Рейс в одну сторону длился больше пяти часов, а летали мы с экипажем заслуженного, опытного пилота Назарова, чей китель сплошь был увешан знаками о миллионах километров пройденных трасс. Самолет имел всего два кресла для пассажиров, остальное пространство фюзеляжа, как правило, забивалось какими-то ящиками и тюками, которые экипаж должен доставить к месту назначения.
Первый полет меня, откровенно говоря, слегка ошарашил. Как только мы взлетели и легли на курс, летчики вышли из пилотской кабины, быстро накрыли стол, нарезали помидоров, огурцов, достали бутылку водки и предложили выпить. Ну, я подумал, что грех отказываться, когда летишь первый раз в новом коллективе, - а мне, как позже оказалось, пришлось летать с ними почти год, - и подсел к экипажу.
Выпив две или три стопки, я решил посмотреть, что делается в кабине пилотов. Смотрю - она пустая, штурвалы ходят сами по себе и мы летим. Я почувствовал себя сразу как-то неуютно, озноб пробежал по спине… И вот в таком режиме, на автопилоте, мы летели почти до Волгограда. Дальше - смена ортодромий, летчик сменил автопилоту курс, ну, а посадку, естественно, экипаж произвел уже сам. Ли-2 был одним из самых надежных самолетов, прошел Великую Отечественную, работал в Арктике, Антарктиде и позволял проявлять к себе несколько панибратское отношение.
Во Владимировке все испытания Як-28 были поручены Второму управлению ГНИКИ ВВС, которое возглавлял Герой Советского Союза Сергей Григорьевич Дедух, заслуженный летчик-испытатель СССР. В то время в этом институте (или в/ч 15650, как его называли) работали очень квалифицированные специалисты, прошедшие школу двух поколений реактивной авиации. А поскольку объемы испытаний новой авиационной техники были значительными, то они стали поистине асами в своем деле, прекрасно понимающими все тонкости ремесла.
И вот я прилетел к ним сделать работу, в результате которой, по заданию министра, должен получить положительное заключение на режим бомбометания с Як-28. Любой ценой… С. Г. Дедух собрал своих штурманов-бомбардиров. Те выслушали меня и говорят: - Если хочешь, мы завтра же отбомбимся «по унту» и получим норматив, но заключения не будет.
Это означало, что если нужно, они могут прицелиться через остекление кабины по кончику мехового унта, в которых обычно летали экипажи. Большого преувеличения в таком заявлении не было - они отлично знали свой полигон, бомбоцель, определенные метки и могли в заданном режиме высоты и скорости полета отбомбиться с очень высокой точностью. А тогда существовал такой норматив: 0,8h + 0,08 v, где h - высота [км], v - скорость [км/час]. Умножаешь эти величины, складываешь и получаешь допустимое вероятное отклонение бомбы от цели или от центра рассеивания в метрах. Если ее удалось уложить в радиусе трех таких вероятных отклонений от центра, то считалось, что получен неплохой результат.
Вообще-то, норматив устанавливался не для испытания приборов, а для проверки квалификации штурмана-бомбардира, который должен был уметь бомбить именно с такой точностью и не ниже. Кстати, эта формула вырабатывалась для дозвуковых режимов полета, а Як-28 ведь был сверхзвуковой. Поэтому асы из Владимировки впервые столкнулись с бомбометанием со сверхзвука. И, естественно, возникали факторы, которые формула не учитывала, например, такие, как возмущение бомбы при выходе из отсека.
При этом возникает ряд очень сложных явлений, иногда бомба даже как бы прилипала к самолету, потому что, когда открывались створки люка, то возникал вихрь, который забрасывал бомбу, сошедшую с бомбодержателя, назад, в отсек - скорость-то какая. Ну, а когда она все же уходила под действием силы тяжести, то была сильно возмущена. На дозвуке бомбы тоже выходят из бомбоотсека с возмущением, но вызванное им рассеивание значительно меньше, чем «прицельное», зависящее от ошибки наложения перекрестия прицела на цель, от силы и направления ветра (который может на разных высотах иметь разную эпюру скоростей, поэтому этот фактор усредняется).
Да и сама бомба представляет собой довольно грубое литое изделие, к которому привариваются стабилизатор, крепежные ушки, то есть она аэродинамически несовершенна. На все это накладывается и ошибка выхода в плоскость сброса - так называемая ошибка боковой наводки, когда штурман выводит самолет на боевой курс. И в сумме все эти ошибки не должны уводить бомбу от цели на расстояние, превышающее норматив.
Естественно, когда мы начали работу с Як-28, штурманы заняли сугубо формальную позицию: дескать, у нас в техническом задании записан норматив, мы обязаны его выполнить. Без этого никакого положительного заключения и быть не может. Бомбили мы со средних высот в 5-8 км и на скоростях до 2М на разных режимах. Как оказалось, даже в круг с радиусом более километра бомбы не хотели ложиться, хотя, если следовать приведенной выше формуле, они должны были попадать в круг с радиусом 300 м. Иногда же улетали и за десять километров… И прежде всего надо было понять физику этих процессов, определить главную причину столь непредсказуемого поведения бомб.
А вот ошибка прицеливания, как выяснилось, и была главной причиной ухода бомб далеко за пределы нормы. Порождали ее две причины. Первая заключалась в том, что следящие системы решающего устройства ОПБ-16 имели плохую динамику- как бы замедленную реакцию, в результате чего возникали различные запаздывания. И при решении уравнений бомбометания и инструментовки таблиц, определяющих баллистику полета бомбы, возникали всякие временные и фазовые сдвиги, которые и приводили к ошибкам бомбометания.
Избавиться от этих неприятностей можно было только «вылечив» следящие системы, улучшив их динамику и т. д. Это чисто приборная задача, решать которую должен был, конечно, главный конструктор В. А. Хрусталев. Поскольку приемку Як-28 на Иркутском авиазаводе закрыли, годовой план оказался под угрозой срыва, что могло привести к очень серьезным оргвыводам в отношении главного конструктора прицела, его тоже «выгнал» к нам министр - только оборонной промышленности, которому подчинялось ЦКБ «Геофизика», - С. А. Зверев.
В. А. Хрусталев приехал весь в наградах - с Золотой Звездой Героя Соцтруда, золотой медалью лауреата Ленинской премии, с прочими орденами и медалями… Но, как оказалось, большого психологического эффекта это ни на кого не произвело: во Владимировке видали многих корифеев, и ему быстро пришлось смирить гордыню и заняться доводкой своего изделия, в основном счетно-вычислительной части прицела. Хотя вначале он наотрез отказался верить в несовершенство своей конструкции.
Надо заметить, что ее плохая динамика сказывалась на таком тонком моменте, как учет скорости ветра. Ведь фактически в решении вопросов бомбометания участвует не воздушная, а путевая скорость. В полете измеряется только первая, а чтобы определить вторую, нужно еще учесть вектор ветра. Он определяется методом так называемой синхронизации, автором которого был Абрам Соломонович Деренковский, который работал в нашем институте. Во время Великой Отечественной войны он сделал прицел ОПБ-1Д (Д - означало Деренковский), в котором и реализовал свой метод. Это решение стало классическим и перешло во все векторные прицелы, которые строились по принципу, предложенному Деренковским.
Поэтому, чтобы как-то поставить на место Хрусталева, который вначале отрицал влияние своих вычислителей на сверхнормативное рассеивание бомб и упорно утверждал, что причина в чем-то другом и мы должны ее еще найти (это обычная позиция любого разработчика: сначала искать виновников на стороне, а не признавать свои ошибки), мне пришлось привезти во Владимировку А. С. Деренковского. Он очень не хотел лететь, так как панически боялся летать на самолетах и в конце концов приехал поездом.
Но когда он появился в испытательной бригаде, это произвело неожиданно сильный эффект среди штурманов. Оказалось, что во всех училищах, где их готовят, в учебных аудиториях висят на стенах портреты знаменитых вооруженцев, поскольку штурманы одновременно являются и бомбардирами. И портрет Деренковского тоже висел во всех училищах, поскольку его прицел сыграл очень большую роль в успешных действиях нашей бомбардировочной авиации в годы войны, в том числе на Ту-2.
Особенно ярким эпизодом в истории ОПБ-1Д стали налеты на Варшаву, когда перед взятием ее нашими войсками произошло народное восстание. Обстановка сложилась так, что часть домов занимали немцы, а часть - восставшие патриоты. Нашей авиации пришлось бомбить дома, занятые врагом, в густонаселенном городе, причем точность прицеливания была настолько высокой, что бомбы с Ту-2 ложились прямо на конкретный дом.
Эта операция принесла славу А. С. Деренковскому, и штурманы, впервые увидев живого классика - создателя ОПБ-1Д, очень почтительно отнеслись к нему. Меня это поразило, потому что для нас, в институте, Абрам Соломонович был обычным научным сотрудником. Он даже не занимал никакой высокой административной должности, а тут, при его появлении, все встали, хотя встречающие были в звании подполковника и выше.
Когда появился Хрусталев и увидел Деренковского, он сразу как-то сник, хотя Абрам Соломонович не произнес еще ни слова - просто сидел и слушал. Мы же, участники летных экспериментов, по очереди докладывали о результатах, полученных в процессе бомбометания с Як-28 на различных режимах. Тут Хрусталев решил взять инициативу в свои руки и обращается к Деренковскому: - Абрам Соломонович, вы же нас сами учили, что ветер надо мерять под собой…
Тот взглянул на него и говорит: - Да, конечно, под себя надо ходить, не под чужих.
Больше он не сказал ни слова, но этого было достаточно, чтобы уже на следующий день главный конструктор приехал безо всякого «золота» на груди и занялся делом. Но время было упущено, в срок мы не уложились. Тем не менее вычислительную часть прицела доработали, бомбы стали попадать в круг радиусом в несколько сотен метров, хотя этот показатель до норматива и не дотягивал. Работа по доводке прицела шла так медленно, потому что поиск причин рассеивания велся экспериментальным путем.
То есть мы не применяли методы моделирования, наземной отработки прицела, а пользовались технологиями сороковых годов, хотя шли уже шестидесятые. Конечно, столь примитивный подход был не к лицу авиационной промышленности такой державы, как СССР, - дедовскими методами, путем летных экспериментов определять приборные нелепости, которые были допущены разработчиками прицела. Но такое положение дел складывалось в результате политики Хрущева, когда к авиации повернулись спиной и Як-28 оставался фактически каким-то уцелевшим «осколком» от тех разработок, что велись до провозглашения ракетно-космической доктрины. Самолет успел попасть на вооружение стран Варшавского договора и его волей-неволей пришлось доводить.
Вторым фактором, снижавшим точность прицеливания ОПБ-16 (его выявили уже позже) оказалось влияние маятниковой коррекции. Дело в том, что прицел должен «держать» вертикаль. В качестве ее аналога использовался отвес в виде маятника, который был смонтирован в самом прицеле. А самолет постоянно находился в «фугоидном» движении, то есть шел по траектории длинной пологой волны. Он не выдерживал постоянную высоту и скорость, а летел по вытянутой синусоиде, что приводило к возникновению ускорений, которые, естественно, отклоняли этот маятник, сбивали вертикаль и влияли на величину рассеивания.
Летчик этого не чувствовал, а фугоида появлялась, потому что тяга двигателей не регулировалась и необходимо было вводить в контур управления автомат тяги. Его еще не было в природе и лишь позже его поставили на самолет. А пока мне пришлось писать инструкцию летчику, который должен был по обычным пилотажным приборам выдерживать заданные параметры полета, чтобы не возникали ускорения фугоиды.
Когда он это делал, еще одна из составляющих, которые влияли на рассеивание бомб, минимизировалась, и, в конце концов, после полутора лет работы, мы стали укладываться в норматив. Столь большой срок, как я говорил выше, был обусловлен тем, что мы отрабатывали прицел путем проведения летных испытаний. Это очень трудоемкий процесс: то хорошей погоды нет, то у летчиков политучеба, то самолеты на техобслуживание уходят… А в осенне-зимнем периоде дни, которые можно использовать для проведения продуктивных летных испытаний вообще можно пересчитать на пальцах. Поэтому результативность такого метода отработки вооружений очень низка. Тем не менее ОПБ-16 был окончательно принят в эксплуатацию, хотя положительное заключение по нему получить оказалось не так-то просто....
....Жестко регламентировались и два экономических показателя - фонд зарплаты и материальное обеспечение создания системы или разработки за счет бюджета. Нельзя было раздувать бесконечно фонд зарплаты, но и бюджетные деньги приходилось экономить. В чем была особенность последних? Я, как руководитель института, мог более или менее свободно распоряжаться их большими суммами, но не имел права подписать чек на пять рублей на покупку чего-то необходимого за наличные деньги.
Все в СССР принадлежало государству, и оно оплачивало нам всю выполненную работу по безналичному расчету. То есть, какое-то КБ условно, «по безналичке», перечисляет какую-то сумму денег за нашу работу, сделанную в его интересах. Я, в свою очередь, так же расплачиваюсь с теми, кто работал на нас - и в конце концов в финансовых недрах страны все эти расчеты сводятся воедино, позволяя обходиться нам без наличных денег.
Заработная плата же - это наличные, реально существующие деньги, которые должны были обеспечиваться товарами и услугами. Поэтому просто так «перекачать» безналичные, бюджетные деньги, в наличные, которыми выплачивалась зарплата, было недопустимо, за этим жестко следили.
Капитальное строительство и средства, отпускаемые на него, тоже жестко регламентировались, в первую очередь теми строительными мощностями страны и конкретного региона, которые можно было использовать при возведении какого-то объекта. Например, в Москве строительная индустрия в основном занимались созданием жилого фонда и подключить какую-то организацию к строительству промышленного объекта было практически невозможно.
Поэтому утверждение, что в советское время на оборонную тематику выделялись «немереные» деньги, мягко говоря, не соответствует истине. Деньги были четко ограничены объемом услуг и товаров, а также производственными мощностями. И Госплан СССР, который увязывал все эти проблемы, создал многослойную систему разных валют: бюджетные деньги, с которыми можно было более-менее свободно обращаться, фонд зарплаты, регламентируемый очень жестко; средства Стройбанка, из которого финансировалось строительство…
А потом уже шла собственно валюта: первой категории - доллары, фунты стерлингов и др., второй категории - стран Варшавского Договора и третьей - развивающихся стран. Каждый вид денег имел свою цену и был в принципе неконвертируемым. Нельзя было фонд зарплаты «перекачать» в бюджет или из бюджета перебросить деньги в этот фонд, так же как средства, отпущенные на капстроительство, использовать на что-то другое… Это не допускалось, благодаря чему и была сбалансирована экономика. А когда стали допускать вольности на четко разгороженном «финансовом поле», началась гиперинфляция, которая и разрушила эту экономическую систему в период правления М. С. Горбачева…
...Главным конструктором этого стенда выступил А. С. Деренковский, который в свое время разработал знаменитый бомбардировочный прицел ОПБ-1Д. Как человек с оригинальной конструкторской жилкой, он быстро создал в чертеже этот подшипник, но требования, которые предъявлял к чистоте и точности сферической поверхности, исчислялись в единицах микрон.
Поэтому, когда я вызвал начальника производства Ивана Александровича Мурылева и показал ему чертежи, он тут же сказал, что это невозможно сделать, потому что нет таких инструментов, которыми можно было бы замерить сферическую поверхность с точностью до одного микрона, и он за такую работу не возьмется. Ну, Иван Александрович был весьма пожилой, а значит, на наш взгляд, консервативный человек, мы же - молодые, горячие…
Поэтому я вызвал к себе токаря Коптева, который мог, как говорится, и блоху подковать. Он принадлежал к поколению рабочих старого закала, о которых справедливо говорили, что они - истинные Мастера своего дела… У нас в институте вообще собрался цвет рабочего класса - бывшие оружейники, люди, которые работали со стрелково-пушечным оружием, где требовалась хорошая смекалка и золотые руки. Коптев посмотрел на чертежи и решил, что должен подумать. Придя через три дня, он сказал: - Я берусь это сделать. Но вы должны мне заплатить. За обычную зарплату я за такую работу не возьмусь.
И назвал, по тем временам, очень большую сумму - пять тысяч рублей, что, конечно, ни в какие ворота не лезло, поскольку мы находились на жесткой тарифной сетке и по рабочему, и по инженерному составу. Оставалось одно - заплатить Коптеву за его работу, как за рационализаторское предложение, но и при таком подходе за любое из них полагались суммы намного меньшие, чем он запросил. Я пошел к начальнику института В. А. Джапаридзе (который, кстати, очень хорошо относился к рабочему классу), и он сказал: - Ну, что ж, если сделает подшипник, соберем все деньги, что планировались для рационализаторов и изобретателей и заплатим одному человеку. Работа, похоже, того стоит.
Коптев приступил к делу: на токарном станке из чугуна выточил «притиры», затем грубо - эту сферу и начал ее притирать, на ощупь, кончиками пальцев оценивая размеры. Когда он закончил работу, перед нами встал вопрос, а как проверить точность изготовления? Коптев же стоял на том, что все размеры выдержаны до микрона. В конце концов ответ нашел Деренковский: - Это очень просто проверить. Когда мы соберем подшипник и дадим воздух, то сфера в нем должна висеть неподвижно. Если же он ошибся, сфера будет прецессировать, вращаться за счет неравномерности обтекания воздушным потоком. Ведь, в конце концов, наша задача - избежать воздействия паразитных сил, которые на эту сферу могут действовать.
Собрали, дали воздух, сфера всплыла и, как вкопанная, остановилась! Деньги Коптеву были заплачены, а я до сих пор не могу понять, как можно вручную, без измерительного инструмента, на ощупь, с такой высочайшей точностью выточить очень сложную деталь. Но таков уж был класс мастерства рабочих нашего института и многих других предприятий, НИИ и КБ.
...Мы столкнулись с серьезными трудностями при отработке программного обеспечения. Эта проблема возникла давно, потому что первые бортовые цифровые машины не позволяли использовать языки высокого уровня, обладали ограниченными возможностями по объему памяти и быстродействию и чтобы «упаковать» в них нужную программу, требовалось немалое искусство программиста. Эти люди, которые кодировали алгоритмы управления, занимались упаковкой, должны были иметь очень высокую квалификацию, как программисты-системщики.
И что же? Они быстро осознали некую свою «кастовость» и стали диктовать условия руководителям работ. Чтобы поднять цену своего труда, они старались как можно меньше документировать процесс программирования, держать его в собственной памяти, что вскоре стало узким местом при работе над МиГ-31. Наш коллектив быстро раскусил такую тактику, и мы предприняли ряд попыток создать автоматизированные системы программирования, проверки программ, выпустить ГОСТы…
Это не вызвало большого энтузиазма в рядах разработчиков программ, они не очень охотно нас поддерживали в подобных начинаниях. Только в 90-е годы нам удалось создать систему нужных стандартов, когда мы перешли на языки высокого уровня, получили быстродействующие машины, и программирование из искусства превратилось в ремесло. Американцам было проще - они опережали нас в создании электронной базы, а мы, с худшим оборудованием, вынуждены были действовать по принципу «голь на выдумку хитра». И в математике мы поэтому вышли на уровень искусства. Так что МиГ-31 как бы подстегнул процесс создания сложных программных комплексов.
....Поездка в Норвегию оставила неизгладимое впечатление на всю жизнь. Мы все впервые выезжали за рубеж, и это, конечно, играло определенную роль в восприятии, но Норвегия вместе со Швецией в то время демонстрировала достижения «скандинавского социализма». В Норвегии уже много лет у власти были левые, что привело к значительным социальным достижениям.
В стране было бесплатное среднее образование, бесплатные учебники, завтраки для учащихся, бесплатный транспорт в школьных автобусах от порога дома до школы и обратно, бесплатное медицинское обслуживание и очень незначительный разрыв между нижним и верхним уровнем зарплаты. Все население Норвегии, по существу, принадлежало к «среднему» классу. Богатые в Норвегии не приживались, так как налоги на их доходы строились по прогрессивной шкале, и свыше некоторого уровня все уходило в бюджет. Даже знаменитый норвежец Тур Хейердал жил в Италии, так как все его доходы от фильмов и книг, описывающих его научные путешествия, были бы в Норвегии отобраны через налоги.
Все это создавало в Норвегии очень благоприятную обстановку при полном отсутствии социальной напряженности. Правительство тщательно отслеживало уровень жизни в северной и южной частях Норвегии (Норвегия вытянута вдоль Скандинавского полуострова с юга на север с резкой разницей климатических условий). Если уровень жизни на севере падал по сравнению с югом, правительство применяло сразу ряд мер по созданию налоговых льгот, выдаче кредитов, необходимых субсидий и т. д., чтобы избежать возможной миграции населения с севера на юг. Мы в начале проехали по южной части Норвегии от Осло до Ставангера, затем посетили Берген, из которого вернулись в Осло через центральную горную часть Норвегии. Страна по своей живописности действительно соответствует названию «северная Швейцария».
В те времена поездки за рубеж оформлялись через выездной отдел ЦК КПСС с прохождением специального инструктажа и подписанием документов об ознакомлении с правилами поведения при пребывании за рубежом и дачей соответствующих обязательств их соблюдения. Нас весьма удивили и позабавили слова инструктора ЦК, который собрал нас перед отъездом: «Ребята, Норвегия - это сказочная страна. Вам повезло. Вы побываете в коммунизме».
Действительно, Норвегия по своему высокому уровню жизни поражала даже работников ЦК КПСС.
Мне по долгу службы приходилось довольно тесно соприкасаться с партийным аппаратом, и я был свидетелем его морального и идейного разложения. Этот процесс стал заметным уже после смерти Сталина, хотя основная причина была в однопартийности. Когда у правящей партии нет оппонента в лице политического противника, она отрывается от своих корней, вырождается и в конечном счете приводит к тоталитарному режиму.
Я был членом КПСС с 1955 года, вступив в нее после окончания комсомольского возраста и уже работая в НИИ. Это был естественный процесс для моего поколения. В начальных классах школы - вступление в октябрята, потом в пионеры, затем в комсомол. Вступая в члены КПСС, я ни минуты не сомневался в этом шаге и не думал ни о какой последующей карьере.
Я был аспирантом и мечтал о чисто научной работе в среднем звене, не выше руководителя лаборатории. Родители мои были беспартийные, большинство родственников тоже. Но в нашей чисто интеллигентской семье никогда не было диссидентских настроений. Отец был начальником лаборатории в Институте мерзлотоведения АН СССР, а мать - учительницей географии. Отец умер от туберкулеза в 1943 году, когда мне было 14 лет, и мы с матерью жили довольно бедно на ее жалкую учительскую зарплату.
Отец матери в царской России был военным и имел чин полковника, два ее брата воевали на стороне белых и были расстреляны большевиками, родные сестры были репрессированы в 1938 году как жены «врагов народа» и отсидели в лагерях до 1953 года. Так что восторгаться политическим режимом в нашей семье не было причин. Но партия отождествлялась с вертикалью власти в государстве, а в моем окружении всегда был культ высокого патриотизма.
Назначение на тот или иной руководящий пост у нас в институте - будь то начальник сектора, лаборатории или отделения - никак не связывалось с партийностью, а только с профессионализмом. Такова была моя политика и политика моих предшественников - первого руководителя института П. Я. Залесского, а затем и В. А. Джапаридзе. Безусловно, на пост руководителя оборонного предприятия мог быть назначен только член КПСС, так как это была номенклатура ЦК КПСС, но вступая в партию, я и мысли не имел о каком-то особом карьерном росте.
Теперь очень часто обвиняют людей, вступавших в КПСС, в карьеризме, либо наоборот - оправдывают свое собственное вступление тем, что иначе они лишались творческого роста. Это неправда. 20-миллионная армия коммунистов СССР состояла далеко не из самых худших людей, наоборот, в своей массе это были лучшие люди, элита страны. Но среди этих миллионов был, наверное, где-то один миллион работников партаппарата и их «обслуги». Вот здесь и наблюдалось довольно сильное загнивание, хотя я бы и этих людей остерегся обвинять поголовно в разложении. Среди них были и вполне честные и порядочные люди, преданные своему делу.
Кстати, в засорении партаппарата карьеристами были повинны и мы, директора предприятий. У нас в институте была большая партийная организация, более 1000 человек, партбюро института имело права райкома, и секретарь должен был быть освобожденным. Обычно его кандидатуру по требованию райкома партии должен был подобрать директор. От меня требовали, чтобы это был человек с достаточным авторитетом, из ведущих научных работников и не старше тридцати лет.
Последнее требование плохо совмещалось с требованием ведущего научного работника, но обычно это «возрастное» условие было более весомым. Я всегда просил, чтобы нам разрешили избрать не освобожденного от основной деятельности секретаря. В этом случае всегда можно было уговорить научного работника один-два года «поработать» секретарем. Но требование райкома было непреклонным - только освобожденный, так как он проходил по штатному расписанию райкома партии. Молодой возраст предполагал его дальнейший рост уже в составе партаппарата.
Конечно, ни один более или менее уважающий себя научный работник не соглашался уйти с основной, любимой, интересной и творческой работы на работу секретаря парткома. Это означало, по существу, дисквалификацию, особенно в нашей бурно развивающейся отрасли. Согласия можно было добиться только от человека достаточно средних возможностей, который понимал, что ему в науке «не светит», а партийную карьеру построить можно. Он давал согласие. Так в партаппарат попадали середняки, «троечники».
Они-то и образовывали среду, из которой рекрутировался руководящий эшелон государства. Эта среда состояла из различных «кланов» и «команд» того или иного партийного босса. Они вечно интриговали друг против друга, ведя подковерную борьбу: то «приднепровская» команда, то «свердловская», то «ленинградская», и этому не было конца. Противно было смотреть на всю эту камарилью. Поэтому среди народа партаппарат не пользовался уважением. Все держалось на страхе.
Но я не могу «бросить камень» в партийных специалистов, которые отвечали за обороноспособность страны. Например, очень хорошо работал аппарат Военно-промышленной комиссии Совмина СССР. Он был немногочисленным - всего около ста человек, но квалификация этих людей была настолько высокой, что они координировали работу тысяч НИИ, КБ, организаций и предприятий девяти министерств. Между этими отраслями постоянно шло «перетягивание одеяла» на себя, и нужно было обладать большим талантом, чтобы интересы «девятки» примирить без ущерба для дела.
Мне долго пришлось работать с Николаем Сергеевичем Строевым, который вел авиационное направление, а до этого многие годы был начальником ЛИИ им. М. М. Громова. Он прекрасно знал все этапы создания летательных аппаратов и, будучи человеком осторожным, вдумчивым, никогда не принимал скоропалительных решений, досконально не разобравшись в вопросе и не выслушав всех, кто был причастен к нему. Может, эта позиция со стороны выглядела немного консервативной, но всегда себя оправдывала - ошибок Строев почти не совершал, так же как и другие его коллеги.
Этот стиль пронизывал всю деятельность ВПК сверху донизу. Мне рассказывали чиновники, что самым трудным было доложить какой-то проект решения председателю комиссии Леониду Васильевичу Смирнову. Ведь что это значило - подготовить такое решение? Надо не просто его написать, самое главное заключалось в том, чтобы проект решения согласовать со всей «девяткой» и учесть интересы авиапрома, радиопромышленности, электронной, промышленности боеприпасов и так далее. Часто в эту цепочку втягивались и гражданские отрасли, начиная с химии, машиностроения, металлургии... И вот один человек должен был понять суть вопроса, изучить всех и вся, кто был к нему причастен, увязать пути его решения в едином комплексе и сформулировать в виде документа, который бы удовлетворял все заинтересованные стороны.
...Однажды мне тоже пришлось писать постановление правительства о развитии авиационного вооружения. Я «создал» первый вариант, согласовал его на всех уровнях вплоть до министра П. В. Дементьева и принес в ВПК к Борису Николаевичу Ворожцову, который курировал нашу тематику. Он прочитал мой документ и сказал, что это бред какой-то. И начал мне показывать, где я ошибся. Пусть во многом это были чисто бюрократические «закавыки» - где-то неточная формулировка, нечетко срок указан, размыта ответственность, - но я понял, что каждую эту нечеткость надо исправлять, поскольку иначе начнутся кривотолки и породят безответственность тех, кто должен будет это решение выполнять.
Поэтому мне пришлось переписать документ заново, пройти еще раз цепочку согласований вплоть до министра и снова принести его Ворожцову. Он, прочитав мое творение, опять меня обругал, но теперь речь уже шла о стилистике и грамматике. В общем, после третьего моего варианта он сказал:
- Ну, тебе ничего поручить нельзя…
И начал цветными остро отточенными карандашами исправлять текст, убирая и добавляя целые абзацы. Вот тут я понял, что такое государственный чиновник. Ворожцов живет этим делом, и его «чиновничество» - высшего класса. Это человек, который привык готовить документ государственного значения. А в нем недопустимо малейшее противоречие или двусмысленность.
Мне пришлось многие годы наблюдать за работой чиновников высших эшелонов, начиная с аппарата сталинской эпохи, потом хрущевской, брежневской, горбачевской, ельцинской эпох. И должен отметить, что шла неумолимая их деградация. Недаром сейчас слово «чиновник» приобрело чуть ли не ругательный оттенок. А это - трагедия государства, потому что неточно сформулированное постановление, решение правительства или другой высокой инстанции потом обязательно скажется в производстве необоснованно большими затратами, срывом сроков и т. д. Создание грамотного документа - это искусство, и к сожалению, оно потеряно в России к началу нового тысячелетия. И сейчас ей остро не хватает именно грамотных, классных, профессиональных бюрократов - людей, умеющих важнейшие задачи загонять в рамки точных документов.
Молниеносный развал Советского Союза в какой-то мере объясняется тем, что партаппарат предал свои бывшие идеалы, предал рядовых членов и в конце концов «троечники» развалили великую державу. В стране же не нашлось здоровых сил, чтобы противостоять этому. Большинство народа было обмануто «демократическими» лозунгами. Безусловно, страна требовала перемен. Переход на цивилизованную современную рыночную экономику был бы благом для нее, но для этого не надо было разваливать государство. От этого развала пострадали народы бывшего Советского Союза. Выиграла только кучка бывшей партийной элиты и криминалитет.
Последним фронтовым бомбардировщиком, который поступил на вооружение наших ВВС к моменту моего назначения заместителем начальника института, был Ил-28, но он тоже бомбил на дозвуковых скоростях. Позже был создан Як-28, который уже бомбил на сверхзвуковых скоростях. Этот самолет запустили в серию на Иркутском заводе, не проводя отработку режима бомбометания.
Более того, Як-28 стали поставлять в некоторые страны Варшавского договора: в Венгрию, Чехословакию, Польшу. И там при проведении учебного бомбометания возникла проблема попадания бомбы даже не в цель, а хотя бы в полигон. Территории этих стран весьма невелики, и под полигоны там отводились площади намного меньшие, чем у нас. Поэтому при бомбометании с высоты 9-10 тысяч метров, да еще на сверхзвуке, бомбы просто улетали за пределы полигона - настолько несовершенна была система бомбометания самолета.
Начался крупный скандал международного масштаба. Министр авиационной промышленности Петр Васильевич Дементьев вызвал меня к себе «на ковер» как заместителя начальника института, отвечающего за это направление, и сказал: - Пока не добьешься, чтобы летчики выполняли нормативы по точности бомбометания, в Москве не появляйся…
Главным конструктором прицела ОПБ-16, стоявшего на Як-28, был В. А. Хрусталев из ЦКБ «Геофизика». В этом ЦКБ создавалось прицельное оборудование, тепловые головки самонаведения ракет «воздух - воздух», Хрусталев же занимался бомбардировочными прицелами. Одновременно, в разгар космического «бума», он, если не ошибаюсь, делал и первые оптические системы ориентации для космических аппаратов.
И, поскольку это направление было очень престижным, быстро достиг больших высот - стал Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской премии, был награжден орденами и медалями, ходил, что называется, «грудь колесом», а тут вдруг неурядицы с каким-то бомбардировочным прицелом. Хотя он был намного более сложной технической системой, чем первичные системы оптической ориентации космических аппаратов.
В общем, прицел оказался главным виновником рассеивания бомб. А поскольку не было проведено полунатурное моделирование, необходимое математическое исследование, не было «наземной» отработки, то мы не сразу смогли определить, в чем же заключаются недоработки прицела. В ЦКБ просто изготовили прибор, как его замыслил конструктор, поставили на самолет и «погнали». Да еще приняли на вооружение, запустили в серию и стали бомбы кидать.
Поэтому я сразу попал в весьма сложную ситуацию и мне приходилось каждый понедельник садиться утром в самолет Ли-2 яковлевского КБ и лететь во Владимировку, а в пятницу возвращаться в Москву. Рейс в одну сторону длился больше пяти часов, а летали мы с экипажем заслуженного, опытного пилота Назарова, чей китель сплошь был увешан знаками о миллионах километров пройденных трасс. Самолет имел всего два кресла для пассажиров, остальное пространство фюзеляжа, как правило, забивалось какими-то ящиками и тюками, которые экипаж должен доставить к месту назначения.
Первый полет меня, откровенно говоря, слегка ошарашил. Как только мы взлетели и легли на курс, летчики вышли из пилотской кабины, быстро накрыли стол, нарезали помидоров, огурцов, достали бутылку водки и предложили выпить. Ну, я подумал, что грех отказываться, когда летишь первый раз в новом коллективе, - а мне, как позже оказалось, пришлось летать с ними почти год, - и подсел к экипажу.
Выпив две или три стопки, я решил посмотреть, что делается в кабине пилотов. Смотрю - она пустая, штурвалы ходят сами по себе и мы летим. Я почувствовал себя сразу как-то неуютно, озноб пробежал по спине… И вот в таком режиме, на автопилоте, мы летели почти до Волгограда. Дальше - смена ортодромий, летчик сменил автопилоту курс, ну, а посадку, естественно, экипаж произвел уже сам. Ли-2 был одним из самых надежных самолетов, прошел Великую Отечественную, работал в Арктике, Антарктиде и позволял проявлять к себе несколько панибратское отношение.
Во Владимировке все испытания Як-28 были поручены Второму управлению ГНИКИ ВВС, которое возглавлял Герой Советского Союза Сергей Григорьевич Дедух, заслуженный летчик-испытатель СССР. В то время в этом институте (или в/ч 15650, как его называли) работали очень квалифицированные специалисты, прошедшие школу двух поколений реактивной авиации. А поскольку объемы испытаний новой авиационной техники были значительными, то они стали поистине асами в своем деле, прекрасно понимающими все тонкости ремесла.
И вот я прилетел к ним сделать работу, в результате которой, по заданию министра, должен получить положительное заключение на режим бомбометания с Як-28. Любой ценой… С. Г. Дедух собрал своих штурманов-бомбардиров. Те выслушали меня и говорят: - Если хочешь, мы завтра же отбомбимся «по унту» и получим норматив, но заключения не будет.
Это означало, что если нужно, они могут прицелиться через остекление кабины по кончику мехового унта, в которых обычно летали экипажи. Большого преувеличения в таком заявлении не было - они отлично знали свой полигон, бомбоцель, определенные метки и могли в заданном режиме высоты и скорости полета отбомбиться с очень высокой точностью. А тогда существовал такой норматив: 0,8h + 0,08 v, где h - высота [км], v - скорость [км/час]. Умножаешь эти величины, складываешь и получаешь допустимое вероятное отклонение бомбы от цели или от центра рассеивания в метрах. Если ее удалось уложить в радиусе трех таких вероятных отклонений от центра, то считалось, что получен неплохой результат.
Вообще-то, норматив устанавливался не для испытания приборов, а для проверки квалификации штурмана-бомбардира, который должен был уметь бомбить именно с такой точностью и не ниже. Кстати, эта формула вырабатывалась для дозвуковых режимов полета, а Як-28 ведь был сверхзвуковой. Поэтому асы из Владимировки впервые столкнулись с бомбометанием со сверхзвука. И, естественно, возникали факторы, которые формула не учитывала, например, такие, как возмущение бомбы при выходе из отсека.
При этом возникает ряд очень сложных явлений, иногда бомба даже как бы прилипала к самолету, потому что, когда открывались створки люка, то возникал вихрь, который забрасывал бомбу, сошедшую с бомбодержателя, назад, в отсек - скорость-то какая. Ну, а когда она все же уходила под действием силы тяжести, то была сильно возмущена. На дозвуке бомбы тоже выходят из бомбоотсека с возмущением, но вызванное им рассеивание значительно меньше, чем «прицельное», зависящее от ошибки наложения перекрестия прицела на цель, от силы и направления ветра (который может на разных высотах иметь разную эпюру скоростей, поэтому этот фактор усредняется).
Да и сама бомба представляет собой довольно грубое литое изделие, к которому привариваются стабилизатор, крепежные ушки, то есть она аэродинамически несовершенна. На все это накладывается и ошибка выхода в плоскость сброса - так называемая ошибка боковой наводки, когда штурман выводит самолет на боевой курс. И в сумме все эти ошибки не должны уводить бомбу от цели на расстояние, превышающее норматив.
Естественно, когда мы начали работу с Як-28, штурманы заняли сугубо формальную позицию: дескать, у нас в техническом задании записан норматив, мы обязаны его выполнить. Без этого никакого положительного заключения и быть не может. Бомбили мы со средних высот в 5-8 км и на скоростях до 2М на разных режимах. Как оказалось, даже в круг с радиусом более километра бомбы не хотели ложиться, хотя, если следовать приведенной выше формуле, они должны были попадать в круг с радиусом 300 м. Иногда же улетали и за десять километров… И прежде всего надо было понять физику этих процессов, определить главную причину столь непредсказуемого поведения бомб.
А вот ошибка прицеливания, как выяснилось, и была главной причиной ухода бомб далеко за пределы нормы. Порождали ее две причины. Первая заключалась в том, что следящие системы решающего устройства ОПБ-16 имели плохую динамику- как бы замедленную реакцию, в результате чего возникали различные запаздывания. И при решении уравнений бомбометания и инструментовки таблиц, определяющих баллистику полета бомбы, возникали всякие временные и фазовые сдвиги, которые и приводили к ошибкам бомбометания.
Избавиться от этих неприятностей можно было только «вылечив» следящие системы, улучшив их динамику и т. д. Это чисто приборная задача, решать которую должен был, конечно, главный конструктор В. А. Хрусталев. Поскольку приемку Як-28 на Иркутском авиазаводе закрыли, годовой план оказался под угрозой срыва, что могло привести к очень серьезным оргвыводам в отношении главного конструктора прицела, его тоже «выгнал» к нам министр - только оборонной промышленности, которому подчинялось ЦКБ «Геофизика», - С. А. Зверев.
В. А. Хрусталев приехал весь в наградах - с Золотой Звездой Героя Соцтруда, золотой медалью лауреата Ленинской премии, с прочими орденами и медалями… Но, как оказалось, большого психологического эффекта это ни на кого не произвело: во Владимировке видали многих корифеев, и ему быстро пришлось смирить гордыню и заняться доводкой своего изделия, в основном счетно-вычислительной части прицела. Хотя вначале он наотрез отказался верить в несовершенство своей конструкции.
Надо заметить, что ее плохая динамика сказывалась на таком тонком моменте, как учет скорости ветра. Ведь фактически в решении вопросов бомбометания участвует не воздушная, а путевая скорость. В полете измеряется только первая, а чтобы определить вторую, нужно еще учесть вектор ветра. Он определяется методом так называемой синхронизации, автором которого был Абрам Соломонович Деренковский, который работал в нашем институте. Во время Великой Отечественной войны он сделал прицел ОПБ-1Д (Д - означало Деренковский), в котором и реализовал свой метод. Это решение стало классическим и перешло во все векторные прицелы, которые строились по принципу, предложенному Деренковским.
Поэтому, чтобы как-то поставить на место Хрусталева, который вначале отрицал влияние своих вычислителей на сверхнормативное рассеивание бомб и упорно утверждал, что причина в чем-то другом и мы должны ее еще найти (это обычная позиция любого разработчика: сначала искать виновников на стороне, а не признавать свои ошибки), мне пришлось привезти во Владимировку А. С. Деренковского. Он очень не хотел лететь, так как панически боялся летать на самолетах и в конце концов приехал поездом.
Но когда он появился в испытательной бригаде, это произвело неожиданно сильный эффект среди штурманов. Оказалось, что во всех училищах, где их готовят, в учебных аудиториях висят на стенах портреты знаменитых вооруженцев, поскольку штурманы одновременно являются и бомбардирами. И портрет Деренковского тоже висел во всех училищах, поскольку его прицел сыграл очень большую роль в успешных действиях нашей бомбардировочной авиации в годы войны, в том числе на Ту-2.
Особенно ярким эпизодом в истории ОПБ-1Д стали налеты на Варшаву, когда перед взятием ее нашими войсками произошло народное восстание. Обстановка сложилась так, что часть домов занимали немцы, а часть - восставшие патриоты. Нашей авиации пришлось бомбить дома, занятые врагом, в густонаселенном городе, причем точность прицеливания была настолько высокой, что бомбы с Ту-2 ложились прямо на конкретный дом.
Эта операция принесла славу А. С. Деренковскому, и штурманы, впервые увидев живого классика - создателя ОПБ-1Д, очень почтительно отнеслись к нему. Меня это поразило, потому что для нас, в институте, Абрам Соломонович был обычным научным сотрудником. Он даже не занимал никакой высокой административной должности, а тут, при его появлении, все встали, хотя встречающие были в звании подполковника и выше.
Когда появился Хрусталев и увидел Деренковского, он сразу как-то сник, хотя Абрам Соломонович не произнес еще ни слова - просто сидел и слушал. Мы же, участники летных экспериментов, по очереди докладывали о результатах, полученных в процессе бомбометания с Як-28 на различных режимах. Тут Хрусталев решил взять инициативу в свои руки и обращается к Деренковскому: - Абрам Соломонович, вы же нас сами учили, что ветер надо мерять под собой…
Тот взглянул на него и говорит: - Да, конечно, под себя надо ходить, не под чужих.
Больше он не сказал ни слова, но этого было достаточно, чтобы уже на следующий день главный конструктор приехал безо всякого «золота» на груди и занялся делом. Но время было упущено, в срок мы не уложились. Тем не менее вычислительную часть прицела доработали, бомбы стали попадать в круг радиусом в несколько сотен метров, хотя этот показатель до норматива и не дотягивал. Работа по доводке прицела шла так медленно, потому что поиск причин рассеивания велся экспериментальным путем.
То есть мы не применяли методы моделирования, наземной отработки прицела, а пользовались технологиями сороковых годов, хотя шли уже шестидесятые. Конечно, столь примитивный подход был не к лицу авиационной промышленности такой державы, как СССР, - дедовскими методами, путем летных экспериментов определять приборные нелепости, которые были допущены разработчиками прицела. Но такое положение дел складывалось в результате политики Хрущева, когда к авиации повернулись спиной и Як-28 оставался фактически каким-то уцелевшим «осколком» от тех разработок, что велись до провозглашения ракетно-космической доктрины. Самолет успел попасть на вооружение стран Варшавского договора и его волей-неволей пришлось доводить.
Вторым фактором, снижавшим точность прицеливания ОПБ-16 (его выявили уже позже) оказалось влияние маятниковой коррекции. Дело в том, что прицел должен «держать» вертикаль. В качестве ее аналога использовался отвес в виде маятника, который был смонтирован в самом прицеле. А самолет постоянно находился в «фугоидном» движении, то есть шел по траектории длинной пологой волны. Он не выдерживал постоянную высоту и скорость, а летел по вытянутой синусоиде, что приводило к возникновению ускорений, которые, естественно, отклоняли этот маятник, сбивали вертикаль и влияли на величину рассеивания.
Летчик этого не чувствовал, а фугоида появлялась, потому что тяга двигателей не регулировалась и необходимо было вводить в контур управления автомат тяги. Его еще не было в природе и лишь позже его поставили на самолет. А пока мне пришлось писать инструкцию летчику, который должен был по обычным пилотажным приборам выдерживать заданные параметры полета, чтобы не возникали ускорения фугоиды.
Когда он это делал, еще одна из составляющих, которые влияли на рассеивание бомб, минимизировалась, и, в конце концов, после полутора лет работы, мы стали укладываться в норматив. Столь большой срок, как я говорил выше, был обусловлен тем, что мы отрабатывали прицел путем проведения летных испытаний. Это очень трудоемкий процесс: то хорошей погоды нет, то у летчиков политучеба, то самолеты на техобслуживание уходят… А в осенне-зимнем периоде дни, которые можно использовать для проведения продуктивных летных испытаний вообще можно пересчитать на пальцах. Поэтому результативность такого метода отработки вооружений очень низка. Тем не менее ОПБ-16 был окончательно принят в эксплуатацию, хотя положительное заключение по нему получить оказалось не так-то просто....
....Жестко регламентировались и два экономических показателя - фонд зарплаты и материальное обеспечение создания системы или разработки за счет бюджета. Нельзя было раздувать бесконечно фонд зарплаты, но и бюджетные деньги приходилось экономить. В чем была особенность последних? Я, как руководитель института, мог более или менее свободно распоряжаться их большими суммами, но не имел права подписать чек на пять рублей на покупку чего-то необходимого за наличные деньги.
Все в СССР принадлежало государству, и оно оплачивало нам всю выполненную работу по безналичному расчету. То есть, какое-то КБ условно, «по безналичке», перечисляет какую-то сумму денег за нашу работу, сделанную в его интересах. Я, в свою очередь, так же расплачиваюсь с теми, кто работал на нас - и в конце концов в финансовых недрах страны все эти расчеты сводятся воедино, позволяя обходиться нам без наличных денег.
Заработная плата же - это наличные, реально существующие деньги, которые должны были обеспечиваться товарами и услугами. Поэтому просто так «перекачать» безналичные, бюджетные деньги, в наличные, которыми выплачивалась зарплата, было недопустимо, за этим жестко следили.
Капитальное строительство и средства, отпускаемые на него, тоже жестко регламентировались, в первую очередь теми строительными мощностями страны и конкретного региона, которые можно было использовать при возведении какого-то объекта. Например, в Москве строительная индустрия в основном занимались созданием жилого фонда и подключить какую-то организацию к строительству промышленного объекта было практически невозможно.
Поэтому утверждение, что в советское время на оборонную тематику выделялись «немереные» деньги, мягко говоря, не соответствует истине. Деньги были четко ограничены объемом услуг и товаров, а также производственными мощностями. И Госплан СССР, который увязывал все эти проблемы, создал многослойную систему разных валют: бюджетные деньги, с которыми можно было более-менее свободно обращаться, фонд зарплаты, регламентируемый очень жестко; средства Стройбанка, из которого финансировалось строительство…
А потом уже шла собственно валюта: первой категории - доллары, фунты стерлингов и др., второй категории - стран Варшавского Договора и третьей - развивающихся стран. Каждый вид денег имел свою цену и был в принципе неконвертируемым. Нельзя было фонд зарплаты «перекачать» в бюджет или из бюджета перебросить деньги в этот фонд, так же как средства, отпущенные на капстроительство, использовать на что-то другое… Это не допускалось, благодаря чему и была сбалансирована экономика. А когда стали допускать вольности на четко разгороженном «финансовом поле», началась гиперинфляция, которая и разрушила эту экономическую систему в период правления М. С. Горбачева…
...Главным конструктором этого стенда выступил А. С. Деренковский, который в свое время разработал знаменитый бомбардировочный прицел ОПБ-1Д. Как человек с оригинальной конструкторской жилкой, он быстро создал в чертеже этот подшипник, но требования, которые предъявлял к чистоте и точности сферической поверхности, исчислялись в единицах микрон.
Поэтому, когда я вызвал начальника производства Ивана Александровича Мурылева и показал ему чертежи, он тут же сказал, что это невозможно сделать, потому что нет таких инструментов, которыми можно было бы замерить сферическую поверхность с точностью до одного микрона, и он за такую работу не возьмется. Ну, Иван Александрович был весьма пожилой, а значит, на наш взгляд, консервативный человек, мы же - молодые, горячие…
Поэтому я вызвал к себе токаря Коптева, который мог, как говорится, и блоху подковать. Он принадлежал к поколению рабочих старого закала, о которых справедливо говорили, что они - истинные Мастера своего дела… У нас в институте вообще собрался цвет рабочего класса - бывшие оружейники, люди, которые работали со стрелково-пушечным оружием, где требовалась хорошая смекалка и золотые руки. Коптев посмотрел на чертежи и решил, что должен подумать. Придя через три дня, он сказал: - Я берусь это сделать. Но вы должны мне заплатить. За обычную зарплату я за такую работу не возьмусь.
И назвал, по тем временам, очень большую сумму - пять тысяч рублей, что, конечно, ни в какие ворота не лезло, поскольку мы находились на жесткой тарифной сетке и по рабочему, и по инженерному составу. Оставалось одно - заплатить Коптеву за его работу, как за рационализаторское предложение, но и при таком подходе за любое из них полагались суммы намного меньшие, чем он запросил. Я пошел к начальнику института В. А. Джапаридзе (который, кстати, очень хорошо относился к рабочему классу), и он сказал: - Ну, что ж, если сделает подшипник, соберем все деньги, что планировались для рационализаторов и изобретателей и заплатим одному человеку. Работа, похоже, того стоит.
Коптев приступил к делу: на токарном станке из чугуна выточил «притиры», затем грубо - эту сферу и начал ее притирать, на ощупь, кончиками пальцев оценивая размеры. Когда он закончил работу, перед нами встал вопрос, а как проверить точность изготовления? Коптев же стоял на том, что все размеры выдержаны до микрона. В конце концов ответ нашел Деренковский: - Это очень просто проверить. Когда мы соберем подшипник и дадим воздух, то сфера в нем должна висеть неподвижно. Если же он ошибся, сфера будет прецессировать, вращаться за счет неравномерности обтекания воздушным потоком. Ведь, в конце концов, наша задача - избежать воздействия паразитных сил, которые на эту сферу могут действовать.
Собрали, дали воздух, сфера всплыла и, как вкопанная, остановилась! Деньги Коптеву были заплачены, а я до сих пор не могу понять, как можно вручную, без измерительного инструмента, на ощупь, с такой высочайшей точностью выточить очень сложную деталь. Но таков уж был класс мастерства рабочих нашего института и многих других предприятий, НИИ и КБ.
...Мы столкнулись с серьезными трудностями при отработке программного обеспечения. Эта проблема возникла давно, потому что первые бортовые цифровые машины не позволяли использовать языки высокого уровня, обладали ограниченными возможностями по объему памяти и быстродействию и чтобы «упаковать» в них нужную программу, требовалось немалое искусство программиста. Эти люди, которые кодировали алгоритмы управления, занимались упаковкой, должны были иметь очень высокую квалификацию, как программисты-системщики.
И что же? Они быстро осознали некую свою «кастовость» и стали диктовать условия руководителям работ. Чтобы поднять цену своего труда, они старались как можно меньше документировать процесс программирования, держать его в собственной памяти, что вскоре стало узким местом при работе над МиГ-31. Наш коллектив быстро раскусил такую тактику, и мы предприняли ряд попыток создать автоматизированные системы программирования, проверки программ, выпустить ГОСТы…
Это не вызвало большого энтузиазма в рядах разработчиков программ, они не очень охотно нас поддерживали в подобных начинаниях. Только в 90-е годы нам удалось создать систему нужных стандартов, когда мы перешли на языки высокого уровня, получили быстродействующие машины, и программирование из искусства превратилось в ремесло. Американцам было проще - они опережали нас в создании электронной базы, а мы, с худшим оборудованием, вынуждены были действовать по принципу «голь на выдумку хитра». И в математике мы поэтому вышли на уровень искусства. Так что МиГ-31 как бы подстегнул процесс создания сложных программных комплексов.
....Поездка в Норвегию оставила неизгладимое впечатление на всю жизнь. Мы все впервые выезжали за рубеж, и это, конечно, играло определенную роль в восприятии, но Норвегия вместе со Швецией в то время демонстрировала достижения «скандинавского социализма». В Норвегии уже много лет у власти были левые, что привело к значительным социальным достижениям.
В стране было бесплатное среднее образование, бесплатные учебники, завтраки для учащихся, бесплатный транспорт в школьных автобусах от порога дома до школы и обратно, бесплатное медицинское обслуживание и очень незначительный разрыв между нижним и верхним уровнем зарплаты. Все население Норвегии, по существу, принадлежало к «среднему» классу. Богатые в Норвегии не приживались, так как налоги на их доходы строились по прогрессивной шкале, и свыше некоторого уровня все уходило в бюджет. Даже знаменитый норвежец Тур Хейердал жил в Италии, так как все его доходы от фильмов и книг, описывающих его научные путешествия, были бы в Норвегии отобраны через налоги.
Все это создавало в Норвегии очень благоприятную обстановку при полном отсутствии социальной напряженности. Правительство тщательно отслеживало уровень жизни в северной и южной частях Норвегии (Норвегия вытянута вдоль Скандинавского полуострова с юга на север с резкой разницей климатических условий). Если уровень жизни на севере падал по сравнению с югом, правительство применяло сразу ряд мер по созданию налоговых льгот, выдаче кредитов, необходимых субсидий и т. д., чтобы избежать возможной миграции населения с севера на юг. Мы в начале проехали по южной части Норвегии от Осло до Ставангера, затем посетили Берген, из которого вернулись в Осло через центральную горную часть Норвегии. Страна по своей живописности действительно соответствует названию «северная Швейцария».
В те времена поездки за рубеж оформлялись через выездной отдел ЦК КПСС с прохождением специального инструктажа и подписанием документов об ознакомлении с правилами поведения при пребывании за рубежом и дачей соответствующих обязательств их соблюдения. Нас весьма удивили и позабавили слова инструктора ЦК, который собрал нас перед отъездом: «Ребята, Норвегия - это сказочная страна. Вам повезло. Вы побываете в коммунизме».
Действительно, Норвегия по своему высокому уровню жизни поражала даже работников ЦК КПСС.
Мне по долгу службы приходилось довольно тесно соприкасаться с партийным аппаратом, и я был свидетелем его морального и идейного разложения. Этот процесс стал заметным уже после смерти Сталина, хотя основная причина была в однопартийности. Когда у правящей партии нет оппонента в лице политического противника, она отрывается от своих корней, вырождается и в конечном счете приводит к тоталитарному режиму.
Я был членом КПСС с 1955 года, вступив в нее после окончания комсомольского возраста и уже работая в НИИ. Это был естественный процесс для моего поколения. В начальных классах школы - вступление в октябрята, потом в пионеры, затем в комсомол. Вступая в члены КПСС, я ни минуты не сомневался в этом шаге и не думал ни о какой последующей карьере.
Я был аспирантом и мечтал о чисто научной работе в среднем звене, не выше руководителя лаборатории. Родители мои были беспартийные, большинство родственников тоже. Но в нашей чисто интеллигентской семье никогда не было диссидентских настроений. Отец был начальником лаборатории в Институте мерзлотоведения АН СССР, а мать - учительницей географии. Отец умер от туберкулеза в 1943 году, когда мне было 14 лет, и мы с матерью жили довольно бедно на ее жалкую учительскую зарплату.
Отец матери в царской России был военным и имел чин полковника, два ее брата воевали на стороне белых и были расстреляны большевиками, родные сестры были репрессированы в 1938 году как жены «врагов народа» и отсидели в лагерях до 1953 года. Так что восторгаться политическим режимом в нашей семье не было причин. Но партия отождествлялась с вертикалью власти в государстве, а в моем окружении всегда был культ высокого патриотизма.
Назначение на тот или иной руководящий пост у нас в институте - будь то начальник сектора, лаборатории или отделения - никак не связывалось с партийностью, а только с профессионализмом. Такова была моя политика и политика моих предшественников - первого руководителя института П. Я. Залесского, а затем и В. А. Джапаридзе. Безусловно, на пост руководителя оборонного предприятия мог быть назначен только член КПСС, так как это была номенклатура ЦК КПСС, но вступая в партию, я и мысли не имел о каком-то особом карьерном росте.
Теперь очень часто обвиняют людей, вступавших в КПСС, в карьеризме, либо наоборот - оправдывают свое собственное вступление тем, что иначе они лишались творческого роста. Это неправда. 20-миллионная армия коммунистов СССР состояла далеко не из самых худших людей, наоборот, в своей массе это были лучшие люди, элита страны. Но среди этих миллионов был, наверное, где-то один миллион работников партаппарата и их «обслуги». Вот здесь и наблюдалось довольно сильное загнивание, хотя я бы и этих людей остерегся обвинять поголовно в разложении. Среди них были и вполне честные и порядочные люди, преданные своему делу.
Кстати, в засорении партаппарата карьеристами были повинны и мы, директора предприятий. У нас в институте была большая партийная организация, более 1000 человек, партбюро института имело права райкома, и секретарь должен был быть освобожденным. Обычно его кандидатуру по требованию райкома партии должен был подобрать директор. От меня требовали, чтобы это был человек с достаточным авторитетом, из ведущих научных работников и не старше тридцати лет.
Последнее требование плохо совмещалось с требованием ведущего научного работника, но обычно это «возрастное» условие было более весомым. Я всегда просил, чтобы нам разрешили избрать не освобожденного от основной деятельности секретаря. В этом случае всегда можно было уговорить научного работника один-два года «поработать» секретарем. Но требование райкома было непреклонным - только освобожденный, так как он проходил по штатному расписанию райкома партии. Молодой возраст предполагал его дальнейший рост уже в составе партаппарата.
Конечно, ни один более или менее уважающий себя научный работник не соглашался уйти с основной, любимой, интересной и творческой работы на работу секретаря парткома. Это означало, по существу, дисквалификацию, особенно в нашей бурно развивающейся отрасли. Согласия можно было добиться только от человека достаточно средних возможностей, который понимал, что ему в науке «не светит», а партийную карьеру построить можно. Он давал согласие. Так в партаппарат попадали середняки, «троечники».
Они-то и образовывали среду, из которой рекрутировался руководящий эшелон государства. Эта среда состояла из различных «кланов» и «команд» того или иного партийного босса. Они вечно интриговали друг против друга, ведя подковерную борьбу: то «приднепровская» команда, то «свердловская», то «ленинградская», и этому не было конца. Противно было смотреть на всю эту камарилью. Поэтому среди народа партаппарат не пользовался уважением. Все держалось на страхе.
Но я не могу «бросить камень» в партийных специалистов, которые отвечали за обороноспособность страны. Например, очень хорошо работал аппарат Военно-промышленной комиссии Совмина СССР. Он был немногочисленным - всего около ста человек, но квалификация этих людей была настолько высокой, что они координировали работу тысяч НИИ, КБ, организаций и предприятий девяти министерств. Между этими отраслями постоянно шло «перетягивание одеяла» на себя, и нужно было обладать большим талантом, чтобы интересы «девятки» примирить без ущерба для дела.
Мне долго пришлось работать с Николаем Сергеевичем Строевым, который вел авиационное направление, а до этого многие годы был начальником ЛИИ им. М. М. Громова. Он прекрасно знал все этапы создания летательных аппаратов и, будучи человеком осторожным, вдумчивым, никогда не принимал скоропалительных решений, досконально не разобравшись в вопросе и не выслушав всех, кто был причастен к нему. Может, эта позиция со стороны выглядела немного консервативной, но всегда себя оправдывала - ошибок Строев почти не совершал, так же как и другие его коллеги.
Этот стиль пронизывал всю деятельность ВПК сверху донизу. Мне рассказывали чиновники, что самым трудным было доложить какой-то проект решения председателю комиссии Леониду Васильевичу Смирнову. Ведь что это значило - подготовить такое решение? Надо не просто его написать, самое главное заключалось в том, чтобы проект решения согласовать со всей «девяткой» и учесть интересы авиапрома, радиопромышленности, электронной, промышленности боеприпасов и так далее. Часто в эту цепочку втягивались и гражданские отрасли, начиная с химии, машиностроения, металлургии... И вот один человек должен был понять суть вопроса, изучить всех и вся, кто был к нему причастен, увязать пути его решения в едином комплексе и сформулировать в виде документа, который бы удовлетворял все заинтересованные стороны.
...Однажды мне тоже пришлось писать постановление правительства о развитии авиационного вооружения. Я «создал» первый вариант, согласовал его на всех уровнях вплоть до министра П. В. Дементьева и принес в ВПК к Борису Николаевичу Ворожцову, который курировал нашу тематику. Он прочитал мой документ и сказал, что это бред какой-то. И начал мне показывать, где я ошибся. Пусть во многом это были чисто бюрократические «закавыки» - где-то неточная формулировка, нечетко срок указан, размыта ответственность, - но я понял, что каждую эту нечеткость надо исправлять, поскольку иначе начнутся кривотолки и породят безответственность тех, кто должен будет это решение выполнять.
Поэтому мне пришлось переписать документ заново, пройти еще раз цепочку согласований вплоть до министра и снова принести его Ворожцову. Он, прочитав мое творение, опять меня обругал, но теперь речь уже шла о стилистике и грамматике. В общем, после третьего моего варианта он сказал:
- Ну, тебе ничего поручить нельзя…
И начал цветными остро отточенными карандашами исправлять текст, убирая и добавляя целые абзацы. Вот тут я понял, что такое государственный чиновник. Ворожцов живет этим делом, и его «чиновничество» - высшего класса. Это человек, который привык готовить документ государственного значения. А в нем недопустимо малейшее противоречие или двусмысленность.
Мне пришлось многие годы наблюдать за работой чиновников высших эшелонов, начиная с аппарата сталинской эпохи, потом хрущевской, брежневской, горбачевской, ельцинской эпох. И должен отметить, что шла неумолимая их деградация. Недаром сейчас слово «чиновник» приобрело чуть ли не ругательный оттенок. А это - трагедия государства, потому что неточно сформулированное постановление, решение правительства или другой высокой инстанции потом обязательно скажется в производстве необоснованно большими затратами, срывом сроков и т. д. Создание грамотного документа - это искусство, и к сожалению, оно потеряно в России к началу нового тысячелетия. И сейчас ей остро не хватает именно грамотных, классных, профессиональных бюрократов - людей, умеющих важнейшие задачи загонять в рамки точных документов.
Молниеносный развал Советского Союза в какой-то мере объясняется тем, что партаппарат предал свои бывшие идеалы, предал рядовых членов и в конце концов «троечники» развалили великую державу. В стране же не нашлось здоровых сил, чтобы противостоять этому. Большинство народа было обмануто «демократическими» лозунгами. Безусловно, страна требовала перемен. Переход на цивилизованную современную рыночную экономику был бы благом для нее, но для этого не надо было разваливать государство. От этого развала пострадали народы бывшего Советского Союза. Выиграла только кучка бывшей партийной элиты и криминалитет.