Слава Лобанков
Некролог? Да, ему бы очень понравилось.
С обилием высоких тирад и неуемной тоской оставшихся жить. Ему бы очень понравилось! Но он забыл бы о нем сразу. Намного больше его бы задела острая правда. Она бы потрясла и застряла бы в нем надолго, он бы оценил ее, восхищался бы, хвалил и цитировал. Слава Лобанков умер.
И мне хочется правды, меня он читал и цитировал, знал, что буду говорить ее в глаза. А я ценил его за эту оценку. За острый ум, точный взгляд. Слава меня восхищал, он все читал, хорошо разбирался в поэзии и публицистике, не мог досмотреть ни одного фильма до конца, он потрясал и пугал, и вызывал отвращение одновременно. Восхищенное отвращение..., завораживал неповторимой оригинальностью мышления, поступков. Ему было за 50, и он точно из разряда тех, которые подтверждают - возраст - это состояние души. Он был молод.
Помню в прошлом году в Киеве мы поселились на Крещатике, вышли на широкую улицу и началось. Сначала легко и смешно: Слава поучаствовал в митинге против русского языка и возглавил этот митинг, потом в митинге за русский язык и тоже привлек всеобщее внимание. Но это для разогрева, а потом он стал останавливать всех без исключения прохожих, полицейских, детей, старушек и общаться. Не пропускал никого! Любой позавидует! Правда. С одной стороны, он говорил им чушь полную, с другой - отойдешь и видишь: все улыбаются и никто не пытается улизнуть, потому что каждому он сразу отчего-то свой, не создавал неловкой ситуации, хотя вещи говорил прохожим бешено необычные.
Он поэт. Евтушенко оценил его творчество, сказал: пиши дальше. И я в это верю.
- Тебе дарую титул друга
За мой утраченный покой...
В сиянье солнечного круга
Чеканный полупрофиль твой…
Он, блестящий критик, конечно же, не мог стать поэтом, потому что не смог бы жить со своими творениями спокойно. Бешеный, возмутительный, ранимый, опасный, добрый и чуткий. Клоун и трагик одновременно.
Когда он сморкался тебе на штанину, то был крайне вежлив и тут же начинал вытирать ее той же рукой, в которую сморкался. Шмыгал, плевался… это все от рака, от которого и умер.
Любил общаться с бомжами, ходил в близких знакомых Жореса Алферова, приглашал в гости уголовников с вокзала, чтобы поиграть в нарды, возглавлял придуманную самим же организацию по отъему бюджетных денег у чиновников. Успешно. Делал это под прикрытием нобелевского фонда. Схему, по его словам, отладил сам Шаталов, гремевший в перестройку экономист. Фотографии с Президентом России в Славиной коллекции - настоящие, лидеров, президентов, королей и королев в этом альбоме много.
Я и сам ходил с ним на такое вот знакомство.
Штаны у Славы были дырявые - откровенно порванные, и сильно. Он их чем-то прикрывал. Вошел в крутой вуз просто человек с улицы в рваных штанах весьма сомнительной внешности и выстроил весь ректорат этого вуза. Минут за 20! Это был вуз, где учится дочь Собянина, а того только к власти привели, Слава решил околомосковских чинуш развести на свой гениальный товар-пустышку. Никаких документов или доказательств, просто человек с 8 классами (не знаю уж, правда ли это) построил академиков и проинструктировал, как жить дальше)
Ну да ладно. Много не расскажешь. Пишу на одном дыхании, за 20 минут, хочется, чтобы от души и честно.
Любил проституток. Не предохранялся, вроде бы был болен и, получается, заражал их. Безо всяких идей или помыслов на это. Наплевательски. Мог постирать вещи бездомного, которого сам же и привел, потому как интернатовец и старался помогать, а потом, не понравиться что - выгнать в сыром на мороз. Безо всяких там угрызений.
Монстр, одним словом.
Но вот когда мой друг обсуждал как Слава ужасен и как он плюется на собеседника во время разговора, я вдруг подумал и начал говорить, что он, наверное, больше всего из моих знакомых помог людям. По-всякому. И деньгами тоже.
Как-то ему принесли долг за землю, я случайно оказался рядом. Слава передал мне 20 тысяч долларов и попросил раздать тем, кому он скажет. Я-то там и впрямь оказался случайно и под раздачу не собирался попадать и не попал, а вот гости, видимо, были в курсе, так как дом был полон людей. Минут за 10 все деньги ушли, а когда стали калькулировать - то хорошо, что я записывал, потому что он позабыл что подарил 1,5 тысячи кому-то, только записи спасли меня от того, чтобы оправдываться. Позабыл, потому что правда дарил от всего сердца. Все отдал. Чуть-чуть себе на жизнь оставил. Я простыл - тут же снял с себя жилетку из настоящей овечки, которую долго и бережно выбирал себе. Она висит у меня…
Да черт бы его подери, Слава! Что ты за человек, а? Что и больно, и тяжело, и страшно о тебе говорить и никак нельзя смолчать? Ты и чистый, и бешено добрый, и честный, и страшный. Но только не коварный и не предатель, наверное так тебя воспитывали в детском доме.
Слава обожал евреев. Первая наша встреча началась с его фразы что-то в том духе, что все они достойны смерти… Он обожал ум, немедленно оценил, что я из 90 процентов его словесной каши смог отделить самую суть и понял, что это серьезно. Он очень хорошо понимал, что можно быть смешным и ответственным, веселым и серьезным. Это совместимо, конечно же!
Друзья мои часто видели только шута, а он и не противился, может оттого, что раньше работал клоуном.
Я помню, как на поминках в Доме журналиста свыше сотни тщеславных и именитых всякое слово брали обязательно и для того, чтобы рассказать о своих подвигах. Конечно же, друг друга они не слушали, а покойный Шмыгановский оказывался, порою, лишь поводом. Но было одно выступление, когда всех накрыла звенящая тишина. Говорил Слава. Он заплакал в конце, это была самая чистая и самая правдивая история о его друге, которому он тоже, кстати, помогал, чем мог.
Он часто прятался от нас. Мало, кто знает, почему. А я знаю. У него не было денег и он, развитый и все понимающий, стеснялся, что, наверное, не может ничего дать нам. Не дурак ли? детдомовское ли? Или просто не мог он, покоритель мира, быть на мели, на знаю…
Я знаю, что из всех речей он предпочел бы только честные и только от чистого сердца, умные и правдивые. Наверное, я, переполненный противоречиями и тоской утраты, напишу еще, не знаю, а может, просто буду хранить в себе.
До свидания, Слава!