val000
in
nad_suetoi
Подвижные картины
От emil-sokolskij
(Эмиль Сокольский)
Из Пушкинских Гор в Михайловское можно выйти коротким путём - через спрятанную в ближайшей сосновой роще турбазу: за нею широко разлеглось картофельное поле, которое падает глубоко вниз, в воздушно-необъятную долину. К этим далёким всхолмьям. к гребням лесов, деревеньке и длинному озеру, казалось, можно только слететь; но тропа размеренно, неторопливо истончаясь, удалялась вниз к выплеснутым из зелёного села Бугрово одиноким домикам. Село было старорусское, всё в радушных садах, дремлющее, безлюдное: будто жизнь здесь замерла ещё с пушкинских времён. А рядом - озеро с вышедшим к самому берегу сосновым лесом, уравновешивающее и навечно успокаивающее этот пейзаж... Там, за плотиной, суетилась речка Луговка - под надзором наседавшей на неё безоконной мельницы; вблизи темнел дом мельника - будто специально созданный для одинокого, бессемейного старика, - вот уже почуялась тень Александра Сергеевича; здесь он гулял, обдумывал свою «Русалку»…
За плотиной - в нарядный, добрый, по-пушкински сказочно еловый лес поднималась ухоженная песчаная дорога. Я вступил во владения Михайловского.
Усадебный дом не спешил показываться: давал время вжиться в мир, близкий по простым, виртуозно-метким и вдохновенным строкам. Посредине пути - прямо на дороге - встала избушка часовни, а к хозяйскому дому с круглой клумбой и старым вязом - уже совсем уверенно и настойчиво - приглашала еловая аллея.
И дом, и амбар, и дом няни с банькой были просты и скромны; поодаль спал длинный затенённый пруд с островом Уединения, а повыше, к еловому лесу, обратно к дому возвращала короткая аллея Керн, стиснутая крепкими липами.
Когда я ушёл за главный дом, к калитке - будто распахнулся занавес, и земля скатилась за рубеж пологого оврага потрясающими по красоте лугами, волнистыми холмами, ярко-синими петляющими пятнами речки Сороть в луговых травах - всё какое-то лениво-волнистое, плывущее, умилительно-русское! И как огромные синие глаза, смотрели в небо два озера: окруженные елями Маленец и разливное, как лиман, Кучане, на дальней оконечности которого скорее угадывался, чем виделся, то ли домик, то ли беседка, - призрак усадьбы Петровское. Сразу угадал я и Савкину горку - круглую, как стол, напротив, за мельницей, - куда и поспешил по первобытно-неприхотливой тропинке. И вдруг поймал себя на странном впечатлении: берега сочащейся в травах Сороти, волнистые дали за нею - плывут, двигаются, покачиваются! И вспомнил: «Везде передо мной подвижные картины…» Можно ли сказать лучше?
Всего каких-то двадцать минут - и я на возвышении, в усадьбе Осиповых-Вульф, петербургских друзей Пушкина; вот длинный многооконный дом в чешуйчатой крыше, с представительными белыми колоннами, прячущий в себе строгие аристократические комнаты…
В парке, походившем на лес, таилось много памятных уголков («зелёный зал», липовые аллеи, ель-шатёр, солнечные часы, «дуб уединённый»), но ничто не навевало такие романтические настроения, как «скамья Онегина»: отсюда, с площадки, клонящейся к обрыву, развернулась вся карта окрестностей, живая, дышащая, волнующая: ровный канал Сороти, просторный луг, исследуемый горсткой коров, деревушка вдали, подъём на уходящую к горизонту возвышенность…
***
Утром я снова пошёл в Михайловское - налюбоваться «подвижными картинами» да выбраться в Петровское - к предкам Пушкина.
Знатен был вход в усадьбу: яркий цветник ромбиком и две тёмные еловые аллеи, сдержан и деловит дом с четырьмя колоннами - только шпиль с флажком-флюгером выражал какое-то снисходительное озорство. Строги и богаты были комнаты (одна из них всё сказала о роде занятий Ганнибала, двоюродного деда Пушкина: с инструментарием по физике, астрономии и другим точным наукам, да макетом корабля).
И парк производил впечатление солидности! Небольшой, строго размеченный тупиковыми аллеями лип. Были в нём две достопримечательности: пруд с родником и двухэтажная беседка - та самая; её верхняя веранда закрывала дальние берега, и, приближаясь к ней по аллее, можно было лишь видеть, как в большой её арке играет голубое озеро. В этом было что-то курортно-беспечное.
В Михайловское я вернулся влажным берегом и, простившись с заколдованными далями, ушёл в пушкинский - из «Руслана и Людмилы» - лес.
* Оригинальный пост
(Снимок Дмитрия Балакирева dimabalakirev)
Содержание
(Эмиль Сокольский)
Из Пушкинских Гор в Михайловское можно выйти коротким путём - через спрятанную в ближайшей сосновой роще турбазу: за нею широко разлеглось картофельное поле, которое падает глубоко вниз, в воздушно-необъятную долину. К этим далёким всхолмьям. к гребням лесов, деревеньке и длинному озеру, казалось, можно только слететь; но тропа размеренно, неторопливо истончаясь, удалялась вниз к выплеснутым из зелёного села Бугрово одиноким домикам. Село было старорусское, всё в радушных садах, дремлющее, безлюдное: будто жизнь здесь замерла ещё с пушкинских времён. А рядом - озеро с вышедшим к самому берегу сосновым лесом, уравновешивающее и навечно успокаивающее этот пейзаж... Там, за плотиной, суетилась речка Луговка - под надзором наседавшей на неё безоконной мельницы; вблизи темнел дом мельника - будто специально созданный для одинокого, бессемейного старика, - вот уже почуялась тень Александра Сергеевича; здесь он гулял, обдумывал свою «Русалку»…
За плотиной - в нарядный, добрый, по-пушкински сказочно еловый лес поднималась ухоженная песчаная дорога. Я вступил во владения Михайловского.
Усадебный дом не спешил показываться: давал время вжиться в мир, близкий по простым, виртуозно-метким и вдохновенным строкам. Посредине пути - прямо на дороге - встала избушка часовни, а к хозяйскому дому с круглой клумбой и старым вязом - уже совсем уверенно и настойчиво - приглашала еловая аллея.
И дом, и амбар, и дом няни с банькой были просты и скромны; поодаль спал длинный затенённый пруд с островом Уединения, а повыше, к еловому лесу, обратно к дому возвращала короткая аллея Керн, стиснутая крепкими липами.
Когда я ушёл за главный дом, к калитке - будто распахнулся занавес, и земля скатилась за рубеж пологого оврага потрясающими по красоте лугами, волнистыми холмами, ярко-синими петляющими пятнами речки Сороть в луговых травах - всё какое-то лениво-волнистое, плывущее, умилительно-русское! И как огромные синие глаза, смотрели в небо два озера: окруженные елями Маленец и разливное, как лиман, Кучане, на дальней оконечности которого скорее угадывался, чем виделся, то ли домик, то ли беседка, - призрак усадьбы Петровское. Сразу угадал я и Савкину горку - круглую, как стол, напротив, за мельницей, - куда и поспешил по первобытно-неприхотливой тропинке. И вдруг поймал себя на странном впечатлении: берега сочащейся в травах Сороти, волнистые дали за нею - плывут, двигаются, покачиваются! И вспомнил: «Везде передо мной подвижные картины…» Можно ли сказать лучше?
Всего каких-то двадцать минут - и я на возвышении, в усадьбе Осиповых-Вульф, петербургских друзей Пушкина; вот длинный многооконный дом в чешуйчатой крыше, с представительными белыми колоннами, прячущий в себе строгие аристократические комнаты…
В парке, походившем на лес, таилось много памятных уголков («зелёный зал», липовые аллеи, ель-шатёр, солнечные часы, «дуб уединённый»), но ничто не навевало такие романтические настроения, как «скамья Онегина»: отсюда, с площадки, клонящейся к обрыву, развернулась вся карта окрестностей, живая, дышащая, волнующая: ровный канал Сороти, просторный луг, исследуемый горсткой коров, деревушка вдали, подъём на уходящую к горизонту возвышенность…
***
Утром я снова пошёл в Михайловское - налюбоваться «подвижными картинами» да выбраться в Петровское - к предкам Пушкина.
Знатен был вход в усадьбу: яркий цветник ромбиком и две тёмные еловые аллеи, сдержан и деловит дом с четырьмя колоннами - только шпиль с флажком-флюгером выражал какое-то снисходительное озорство. Строги и богаты были комнаты (одна из них всё сказала о роде занятий Ганнибала, двоюродного деда Пушкина: с инструментарием по физике, астрономии и другим точным наукам, да макетом корабля).
И парк производил впечатление солидности! Небольшой, строго размеченный тупиковыми аллеями лип. Были в нём две достопримечательности: пруд с родником и двухэтажная беседка - та самая; её верхняя веранда закрывала дальние берега, и, приближаясь к ней по аллее, можно было лишь видеть, как в большой её арке играет голубое озеро. В этом было что-то курортно-беспечное.
В Михайловское я вернулся влажным берегом и, простившись с заколдованными далями, ушёл в пушкинский - из «Руслана и Людмилы» - лес.
* Оригинальный пост
(Снимок Дмитрия Балакирева dimabalakirev)
Содержание