Мы были врагами едва ли
Это была такая интуитивная, невербальная война. Война взглядов и движений бывает без споров и без армий: просто «взгляды» - глазами, «движения» - головами. Он не сказал мне ни одного дурного слова, а я его практически не критиковала. Да и не война, а так, напряжённость на границе. Всего лишь какая-то приезжая лазутчица подпортила картину мирной жизни консолидацию протестного актива. Но с тех пор у меня есть право говорить об этой фигуре не по учебнику.
Борис Немцов покинул многочисленный митинг, едва произнеся свою речь
Впервые я увидела Бориса Немцова в Улан-Удэ. 2 октября 2010 года он у нас выступил - сначала на митинге против отмены выборности мэра, а затем и на учредительной конференции бурятского отделения «Солидарности». Встречать вип-оппозиционера в аэропорт я не ездила (этим занимался Сергей Дамбаев), я в это время уговаривала коммунистов не кидаться на именитого демократа и не отбирать у него микрофон. Когда Немцов прибыл на площадь, микрофон не отобрали, зато сам вип-оратор ушёл с митинга сразу после своего выступления, даже не изображая интерес к повестке дня. Верноподданные организаторы потянулись за ним, забыв о полной площади народу.
На учредительной конференции я оказалась в его свите
Несмотря на то, что они увели с собой всю прессу, я митинга не покинула и присоединилась к випу только к концу его встречи с журналистами. Он всё примечал. Наверно, он заметил, как мы, несколько человек, подошли уже в конце его триумфа, не торопясь и не опуская глаз. Почувствовал, что не все гордились честью быть его свитой.
Он сам формировал отношение к себе. Споря с ведущим (Батодалаем Багдаевым) о регламенте, вип заявил примерно следующее: «Вы, кажется, хотите сказать что-то умнее меня? А я сюда столько летел!..» Да и в своём блоге, продолжая взятый тон, Немцов отметил, что «ведущий митинга что-то бубнил», хотя вообще-то Багдаев обладает мощным, акцентированным голосом и не склонен к бубнению.
Что же говорить о простой публике? Буряты горячо тянулись к випу за книжкой «Путин. Итоги» и за его прекрасными глазами, а он дарил народу автографы, но не уважение, познать местное население не стремился. Перед ним была, на его взгляд, всего лишь этническая провинция. В собеседниках он видел только лица монголоидного типа. Наивную жажду просвещённого диалога принимал как должное, не утруждая себя откликом. Агитацию же понимал как небрежную раздачу собственного печатного доклада, но сам был отмечен печатью чисто рыночного безразличия. А безразличие мертвит, оно исподволь делает из випа - труп. Только не все за это расплачиваются смертью земной, физической и насильственной.
После митинга, на учредительной конференции, каждый кандидат в сопредседатели «Солидарности» кратко говорил о себе. Немцов отнёсся ко мне вежливо и как бы оптимистично. Недолгое голосование состоялось, и собравшиеся потянулись к нему. Каждый жаждал получить автограф на экземпляре доклада «Путин. Итоги». Тут я снова ощутила себя в толпе верноподданных. Я была избрана сопредседателем «Солидарности», но всё ещё никак не могла ощутить этот древний инстинкт вассала перед графом автографом випа. Однако заставить себя протиснуться назад я не смогла. Какой-то заколдованный автоматизм протянул мою руку с «Итогами», и вип расписался. Этот автограф давно пропал, но до сих пор мне больно вспоминать тот стадный инстинкт, которому я в тот момент подчинилась.
Сразу после раздачи автографов Немцов удалился в гостиницу. Он не выпил ни кружки зелёного чая со своими «солидаристами», не попробовал наши сочные буузы, не взглянул на красоты Бурятии, даже те, что были под окном его номера, разве что Байкал заметил из иллюминатора. Выспался и улетел обратно (год спустя похожим образом повёл себя Путин). Сейчас это вызывает во мне смутное сожаление, ведь упущенного не вернёшь. Неузнанное осталось чужим для випа, новый, самобытный опыт обошёл его стороной. Если говорить прагматически, можно сделать вывод: для этого демократа не был интересен электорат огромной страны, по которой он путешествовал, с её культурными различиями и противоречивыми интересами, он не стремился узнавать новое из непосредственной жизни. Это обедняло его политическую стратегию, лишало мудрости.
С декабря 2011 года по февраль 2012-го я участвовала в работе оппозиционного оргкомитета, пропитанного вождизмом (впоследствии "Гражданского движения", заседания транслировались СОТВ). Не дожидаясь, пока будет свергнута действующая власть, верхушка оргкомитета захватила власть оппозиционную, насадила вождизм и единомыслие, морально слилась с Кремлём. Чья-то случайная фраза «Голосуют мандаты, гости не голосуют!» прозвучала как циничный девиз. Тогда я и выступила со статьёй «Что может сделать Антинавальный комитет?» (ныне заблокирована). Наш маленький одноимённый кружок сделать почти ничего не смог. Заседания оргкомитета шли в режиме нараставшей закрытости. Немцов не стремился к роли «главного диктатора», но упрочнял этот вождизм одним своим вальяжным расположением в кресле. Он был випом, хорошим, добротным випом из свиты нового, более грубого и амбициозного узурпатора путинской формации.
Цепь моей «интуитивной войны» замкнулась 31 января 2012 года. Придя в Сахаровский центр накануне митинга, судьбу которого собралась решать внесистемная элита, я увидела круглый стол, замкнутый кольцом прессы, а вокруг, как бы за оцеплением - массу «активистской мелочи», стоящей на ногах. Для тех, кто не сидел за круглым столом избранных, стульев не полагалось, абсолютное большинство присутствовавших окружали трон в качестве придворных. Випы не поднимались с мест, они даже не стремились говорить громко. Вопросы обсуждались ими в обстановке противоестественной интимности. Похоже было, что они принимали Сахаровский центр за кафешку, полусогнутых журналистов - за официантов, а толпу соратников - за мебель, расставленную где-то по углам. Пытаясь расслышать суть их обсуждений, я вытягивала голову вперёд. В какой-то момент меня заметил сидевший за вип-столом Борис Немцов. На всякий случай он улыбнулся мне прежней оптимистично-беспокойной улыбкой. Казалось, изображая адресную приветливость, он хочет сгладить возможный протест со стороны такого радикального элемента. Я слегка откачнулась назад и нахмурилась, демонстративно передавая своё возмущение. Чем ещё, кроме преувеличенного жеста, я могла бы высказать свою позицию там, где свободу слова свели к пантомиме? Тогда он тоже нахмурился и на какое-то мгновенье помрачнел. Последний живой взгляд Немцова остался в моей памяти именно таким - разочарованным и помрачневшим.
Насильственная смерть придаёт значение всему случайно-человеческому в погибшем и смягчает острые углы политических тезисов. Но именно смерть наводит на сомнения: живёшь ли ты каждую секунду так, чтобы не было жаль, если как раз она окажется последней? И что застынет в твоём последнем взгляде: благополучная вальяжность «опального лидера», уверенность в своей неприкосновенности - или что-то более порядочное, трезвое и критическое по отношению к своему пути?