«Три бурятских сфинкса», часть III. Амарсана Улзыутев: «Любое человечество пою»
(Окончание. Предыдущие главы: анонс, ч. I, ч. II).
О, что за человечество под шкурами живёт,
Охает под перьями, хохочет под чешуйками, орёт под чешуёй,
Какое человечество такое,
Живое человечество другое?
А. Улзытуев («Под шкурами»).
Особенность творчества Амарсаны Улзытуева в том, что он, в отличие от Аюшеева и Тумурова, привержен не свободному стиху, а анафоре - начальной рифме (о - охает). Анафора является его фирменным литературным методом, подвергнутым собственному теоретическому анализу¸ в то время как многие авторы используют её полуслучайно, не ставя перед собой такой системной задачи. Она служит определённым компромиссом между, с одной стороны, стихией бесформенности, а с другой - колониального рабства европейской рифмы. Оговоримся: Улзытуев сетует на то, что конечная рифма «колонизировала» не только азиатскую, но и русскую доевропейскую поэзию. Это важно для понимания его общечеловеческих устремлений:
«…русская поэтика её позаимствовала и в результате переноса европейского стиха на русскую почву, после двух веков русской поэзии, выплеснула с водой и младенца.
Речь идёт о существовании параллельно… прикладной поэзии, то есть о волшебной традиции заговоров и заклинаний, былин и плачей, гимнов и призываний. О традиции, собственно, и создавшей русскую поэзию». (Из авторского манифеста «К вопросу о конечном и бесконечном в русской поэзии»).
Поэт убеждён, что конечная рифма по своему происхождению реакционна и, кроме того, ограничивает строчку «закрытым финалом», не оставляет пространства для читательского сотворчества. Анафора же - «это идея конца насилия смерти, безальтернативности существования» (Манифест II: «Против рифмы и верлибра»). Амарсана высказывает свои идеи с оголённой бескомпромиссностью:
«…конечная рифма ради акустики, ради игры созвучий… зачастую низводит, по моему мнению, идею стиха до смыслового эрзаца. То есть искусственно «доращивает» эмоцию или мысль, а стихотворца превращает в «напёрсточника». Поэтому - долой обычную рифму и - заодно - долой хаос, дурную бесконечность свободного стиха!» («К вопросу о конечном и бесконечном в русской поэзии»).
В этой декларации, в обилии тире, в рваных, недоговоренных репликах захлёбывающегося оратора, чувствуется дыхание антиутопии «Мы» Евгения Замятина. Что-то освежающее через разрушение стены возвращение к древним, голым и волосатым людям. Думается, Улзытуев знаком с этим произведением. Если же нет, значит, высшая сила принесла ему порыв того же вдохновения, что и сто лет назад его предшественнику-новатору, писавшему о событиях будущего тысячелетия. Иначе как объяснить ветер гениальности в лучшем, на мой взгляд, стихотворении «Под шкурами»?
Любое человечество пою,
Слепое под землёй, немое, кольцами ревущее,
Сырое, окающее, космосами из себя плюющее,
Ночное, лазающее, ползущее, деревья жрущее…Дикое детство человечества, его звериная незрелость и чешуйчатая невинность, величие, и несовершенство двуногих влекут поэтического революционера с напряжёнными от горлового пения мышцами круглого азиатского лица. Я люблю, говорит он, именно диких, волосатых людей, хрипящих свои невнятные переклички в лесах и пещерах, несмотря на их варварство и благодаря ему. Я люблю его за искренность, за неурегулированность, неподчинение «конечной рифме» законов и предписаний. Люблю даже за свободу от морали:
Святое человечество люблю,
Светы их и мраки,
Раи их и ады,
Рои их богов, что горше Иеговы, пуще Будды, Иисуса слаще.Если мы ещё могли сомневаться в равной бережности Улзытуева ко всем народам и религиям, то вот оно, доказательство. Этими строками говорит сам ветер творческой свободы, он неподделен. Интернациональность Амарсаны выражена методом прямого параллелизма и в стихотворении «Поэт»:
Поэт - прежде всего рыцарь,
Поёт, потому что песнь его - битва…А как же ненавистный европоцентризм? Подождём удивляться.
Поэт - прежде всего самурай,
Поэтому каждая песнь его - харакири…Слову нужно отдаваться, как делу, особенно если это дело - смерть. По крайней мере, это поднимет слово на изначальную высоту.
…Поэт - прежде всего индеец,
Полёт его песен подобен полёту свободолюбивой стрелы…
…Поэт - прежде всего богатырь,
Поит с шелома, кормит с копья свои песни…Как же он может быть одновременно в четырёх исторически враждебных ипостасях? Может, если посмотреть с высоты человеческой зрелости на эти разномастные игрушки-солдатики. Может! Ибо все они символизируют борца.
В стихотворении «Эпоха» тоже речь идёт о борце. О девушке Искре из антитоталитарного произведения «Завтра была война» Бориса Васильева. С её прототипом, историческим отражением - Зоей Космодемьянской. Но с какой неожиданной стороны автор подходит к этой теме! Искра у него не борец за пресловутое светлое будущее, а подвижник «эры милосердия». О сороковом году, о котором все мы давно усвоили, сколь оно было кровожадно, Улзытуев говорит с мучительной нежностью, с горечью об упущенных нравственных возможностях:
Марш энтузиастов - как океан - так тревожно и сладко ещё бушует в СССР…
Это было, когда ещё звали друг друга - товарищ,
Эра милосердия должна была наступить вот-вот,
Эхо революции было в те дни ещё звонким, как девический смех,
Эх, а завтра - Великая Отечественная война.Где здесь хотя бы тень «совковой ностальгии»? Её нет, и к матери Искры отношение Амарсаны сочувственно-ироническое, чуть ли не психиатрическое:
Мама с Гражданской войны ещё до конца не пришла в себя,
Мало ей было с белыми воевать - теперь светлое будущее всего человечества строит…Однако он страдальчески твердит: его не нужно было строить, его нужно было отпустить, как океан, дать волю стихии добра и самопожертвования, дать дорогу дочерям. Они вывели бы страну из опасного, но многообещающего эксперимента на вольную дорогу, а не усадили бы её в воронок террора.
Несколько стихов спустя Улзытуев раскрывает страницу новой войны, в почти фольклорном плаче «Оживить ребёнка. Украина»:
Кто нашу Полиночку ухватил за бочок,
Кто нашу кровиночку утащил в лесок -
Щоб в орудийном прицеле - жили и пели,
Говорить и умирать хотели…Этой войне он современник. И успокаивает сегодняшнюю девочку посмертно, обращаясь к жуткой архаической колыбельной, тоже преступая своё же литературное кредо - и демонстративно обращаясь к отвергнутой конечной рифме:
Баюшки-баю,
Бездны мрачной на краю…Пусть «на краю» - необходимый корень разодранной Украины. Ведь можно было «запаковать» эту рифму внутрь строки! Но зачем? Жизнь девочки на самом деле кончена.
Амарсана Улзытуев, выведя решительное правило стихосложения, подтверждает его талантливым исключением.
***Закрыты последние страницы трёх книг. Три незаурядных бурятских поэта приподняли свои обложки, из-под занавесок формы приоткрыли содержание своих произведений. Но лишь делом (а в данном случае - словом) доказывается значимость и воздействие методов, лишь сюжет оправдывает форму. Загадочность повсеместного, благородство мудрости и неистовство добра прошли перед нами. Будем надеяться, они по праву дойдут до вечности.
Надежда НИЗОВКИНА, журнал «Байкал», № 2 (2017)