Ши-Рок
Великий Князь Изовергерд, Глава Ордена Книжных Точильщиков, владетельный сеньор семи замков в Долине, четырех крепостей на Холмах, Первый из рода Книжных Кит-ов-расов сидел в тени тента в походном складном кресле перед Планом пещеры Ши-рок, [Spoiler (click to open)]которая по старым сводкам из библиотеки его деда была туннелем. Но, что это такое и как это можно использовать, ни дед, ни тем более его покойный батюшка, не сообщили. План был выполнен чёрной тушью на плотной бумаге еще в стародавние времена и представлял собой оторванную часть от целого. Вторая половина была утеряна или, как говорят иные источники, попросту никогда не существовала.
Это был испуг. Старый-старый испуг, тянущийся из самого раннего начала. Время от времени испуг обжимал сердце испытанным в далеком детстве страхом. Совершенно одинокий малец четырех лет среди чужих детей и взрослых тёть. Пугался ли он до мокрых штанов? Нет, такого он не помнит. Только унылая тоска, поглощающая блеск солнца и радость каждого следующего дня, приходящего вместе с этим солнцем из-за темно-зеленого, почти черного, леса, зубчатым гребнем опоясавшего холмистую линию горизонта. Одиночество оставшегося без любимой матери ребенка легло на тельце и отразилось в глубине естества печатью безразличия и отрешенности. Это ещё не было испугом. Это было само по себе. Испугом стало ожидание повторения такого предательства вновь и вновь. Но сам он не считал это предательством. Только лишь каким-то образом получившимся действием любимого человека, родного и единственного. Только лишь несуразностью выбора матери для своего ребенка и такая же несуразность проводов ею сыночка в непонимаемое им путешествие на выездную дачу чужого детского сада. Обида? Это скорее огорчение, чем обида. И прощение, сразу же после этого. И растянувшееся с первых дней разлуки ожидание появления матери или кого-то из родных. Того же отца. Отец был суров. Но был любим им, почти так же, как и мама. Отец не был ещё понят настолько, чтобы без остатка желания сохранить себя раствориться в нем. Как это было с матерью. Хотя с матерью он был связан изначально. И физически не мог увидеть себя отдельно от неё.
Дни тянулись сами по себе, он жил сам по себе. Играл с другими детьми, совершал ошибки, поступки и как многие дети стоял за это в углу или нес иное наказание. Пронзительную остроту горечи почувствовал не сразу: вечером дня, когда к детям приехали родители. Все дети были счастливы и рады, но день подошел к концу. Судьба была горька именно в эти минуты, когда, попрощавшись с ним, родители скрылись за углом ограды из деревянного штакетника с облезающей краской. И пропали из поля зрения ребенка, оставив его в чуждом мире одного. Опять. Накатились слезы. Их было трудно сдержать внутри себя, и он убежал куда-то, где его не могли увидеть. Это была катастрофа. Этот вечер растянулся звуковой волной, чувством в груди, рябью в глазах. Запечатав в глубине памяти все события этой отправки в неизвестность: прощание с мамой и поездка в автобусе, томление одиночества первых дней. Запечатав всё как страх опасности, страх быть оставленным в аналогичных местах, где нет мамы, где нет его папы. Когда существует предлог для такого оставления. Предлог и объяснение ему этого события как неизбежность и вынужденная необходимость. Как данность. Став старше он не помнил слов матери или слов отца, сказанных ему на прощание вечером давно умершего дня. Он понял, что ему никуда не деться от такого расклада ситуации, что это рок. Судьба и проклятье. Его проклятье. И любовь к родителям как чувство в груди, как дыхание очищения, дарующее ему силы к существованию в чужой и местами агрессивной обстановке коллектива таких же как он очень маленьких детей. Иначе он не мог дышать, не мог прожить и дня, отравленного внутренним одиночеством, пропитавшим его существо отрешенностью и губительным безразличием к происходящей вокруг него несправедливости, так часто распространенной в среде воспитательниц, их любимчиков или даже просто их собственных детей, племянников или племянниц.
Дракон, лежа на полу своей пещеры, смотрел свой старый сон. Один из тех, что шли повторяющейся чередой, в которую время от времени добавлялись новые, свежие сны. Сон был простой, привычный, как обычно вначале неяркий, почти светло-серый. Краски натекали постепенно, плотность цвета нарастала вместе с контрастностью. И сон к концу, или правильнее сказать к началу завершения, обретал тёмную глубину и яркую сочность. Вначале он видел небо и облака, какие-то путешественники, скалы, моря, паруса. Суета людей вокруг убитого огромного животного, вытащенного ими из воды с большим трудом, но усилия их были умелыми. И теперь они сновали вокруг поверженной туши, суетились и лазали. Пытались справиться с нею, отрезать что-то и унести. Потом он видел костер, или костры среди островерхих и невысоких, темных в звездной ночи домов, много улыбок, танцы радостных людей. Слышалась нестройная песня, бубны с колокольчиками и барабаны. Пиликал какой-то инструмент с одной струной. Может с двумя. Он не стал рассматривать его досконально, как это делал раньше. Он искал что-то другое, важное и нужное. Необходимое, что нужно обязательно увидеть, или найти в этом сне. Наткнулся на площадку, вытоптанную поколениями аборигенов до состояния плоского и пыльного блина. На вставших в круг людей. Звуки барабанов-бубнов усилились, стали ощутимо ритмичны и даже мелодично запищала струна пиликалки. Взгляду его предстала женщина в танце, и он увлекся этим действом. Испытывая искомое в этом сне наслаждение, пришедшее от созерцания гибких движений, меняющихся изломов тонких рук, изгибов бедер. От игры теней и бликов форм молодой женщины, танцующей в неверном свете костра, горящего на краю площадки. Приковавшую его внимание линию пояса юбки, спущенную на бедра. Дарящую возможность рассматривать движения мягкого голого живота. Движения этой части тела в танце стали приближаться, увеличиваться, приближаться, и … Что-то выдернуло его из той реальности. Чудовищный ящер недовольно фыркнул в темноту своего глубокого жилища, вздохнул и выдохнул клочья копоти из ноздрей. Можно было разобрать нотки горечи в рокоте и сипении того, что было сейчас названо вздохом. Чудовище недовольным движением хвоста раскидало кости и прах, камни и железный хлам по поверхности высокого подземного зала. Он поднял голову на неожиданно длинной шее, расправил плечи передних лап, растопырил затёкшие крылья на сколько позволяла высота пещеры, а она позволяла, приподнял свой зад на полусогнутых задних конечностях. Замер на секунду. Засипел, втягивая тяжелый воздух лабиринта, изогнув шею вниз, задрав туповатый нос вверх. И открыл бледно-розовую, очень зубатую пасть. Раздался дикий рев, в котором был визг тысяч циркулярных пил, токарных станков и звон лопающихся струн стальных канатов, грохот разогреваемого реактивного двигателя и вой стартующих ракет ПВО наземного базирования. Пламя оранжево-красным комом вырвалось из глотки, пролетело до потолка, растеклось по нему и, капая тонкими нитями огня, собралось в горящие лужи на полу. Освещая огромный зал почти полностью, отбрасывая уродливую живую чёрную тень на стену. Когда всё утихло и эхо погасло в лабиринте пещерных ходов, ящер опустился, положил свою голову на передние лапы. Чешуйчатые веки коричнево-ореховых глаз сомкнулись, звероящер погрузился в состояние поиска своего старого сна. Светильники-лужи еще долго коптили на полу и потолке. Неуспевшие скрыться от неожиданного катаклизма летучие мыши и огромные тараканы валялись дымящимися угольками-головешками, в которых сообразно дыханию чудовища ритмично тлели остатки органики. Тысячи других обитателей зала уже давно убежали по стенам, потолкам и по полу, или улетели по коридорам лабиринта, стараясь не создавать большого шума.
Мальчишка болел. Плохо болел. Барабаны в голове стучали ритм-энд-блюз в самом тяжелом варианте, который он мог до этого слышать. Электрогитары шумными рывками набирали ритм и сбрасывали вниз, запиливая трелями соло-гитар картину горячки. Всю ночь его кидало в озноб и в жар. Потом было просто очень холодно и снова озноб, переходящий в жар. И так до самого утра он ходил по кругу, проваливаясь в Небытие и всплывая на поверхность Вселенной, тонущей в ритме тяжелого и жестокого рока. Чтобы провалиться опять в вишнёво-красную муть с вкраплениями пятен тьмы высокотемпературного кошмара. Потерять себя там до следующего всплытия наверх. Иногда он видел картины, каких-то людей, события текли своим чередом, неподвластные его вниманию и устремлению. Слабость его воли сопротивляться горячке была в самом факте погружений. Временами он приходил в себя, и мать поила его чаем из сушеной малины. Ягодки расплывались во рту, оставляя на зубах мелкие косточки, даря ребенку накопленную и сжатую в своей сути солнечную радость. После чая он опять проваливался в безумный багровый рок-н-ролл. Где опять что-то происходило, где он был кем-то, не понимая кем.
Небольшое копьё он решил с самого начала похода не отдавать оруженосцу, а идти с ним наперевес, удерживая древко подмышкой правой руки. Так как оруженосец шел сзади с факелом и провизией на сутки пути, большой меч рыцарь оставил в ножнах на своем поясе, а в свободной руке нес другой меч: короткий, со стороны похожий на длинный кинжал. Огромный для человеческого роста бетонный туннель был старый и весьма вонючий. На плоском полу лежали какие-то обломки, палки. Спотыкаясь о мусор, рыцарь то и дело проклинал судьбу, называл имена каких-то людей. Оруженосец, наоборот, молча тащил свою ношу. Кости летучих мышей и хитиновая пыль хрустели под толстыми подошвами сапог. Сами летающие вампирчики шарахались от яркого света где-то вверху и закрывались перепончатыми лапами с головой, свисая на потолке кожаными кошельками. Шли двое по времени дольше, чем им говорили перед вылазкой. С самого начала путешествия туннель никуда не сворачивал и тянулся вглубь горного массива. Опускался вниз с каждым часом пути, не уменьшая высоты арочного свода, незаметно придавливая путешествующих своими тёмными сводами. В неверном свете факела казалось, что свод идет на расширение, но давление пещерного потолка на психику только увеличивалось. И даже казалось, что дышать труднее с каждым следующим шагом. Лишь только иногда проход внезапно расширялся до больших размеров залов. Пустых и гулких. Ничего, кроме мусора и грязи, путники там не находили.
Сны дракона проходили чередой отдельных рыбок, стайками мальков, щуками и сомами. Рыбы и рыбки важно плыли, перебирая плавниками в прозрачной прохладе материи снов. Он лежал в такие моменты очень спокойно, ровные подъемы и опускания огромной груди были почти незаметны. Крылья лежали плащом, сложенные на спине. Летучие мыши могли безопасно охотиться в зале. Не опасаясь за свою жизнь пикировать над корявой головой, подхватывая жирных тараканов с макушки или шеи чудовища. Но стоило им распищаться в своем диапазоне частот чуть больше обычного, и рыбки бросались врассыпную от истошного крика дерущихся или просто галдящих вампирёнышей, что приводило спящего в негодование от потери нити сна. Что могло принести очередную беду для всех обитателей зала. И для нежданных гостей тоже.
Последние уверенные шаги обреченных двигаться внутри горы по длинной и прямой как палка кишке привели к проему. По всем признакам это было начало искомого лабиринта, где их застало чудовищное эхо. Когда рыцарь услышал рев из глубины пещерного хода, в лицо чуть позже повеяло гарью. А сама копоть прилетела мелкими клочками, обдав затхлым теплом его вытаращенные глаза в зёве шлема с откинутым забралом. Колени его подогнулись от страха, и тогда он опёрся всем телом на древко копья. Они оба остановились в недоумении и страхе. Следующие шаги их уже были осторожны и неторопливы. Награда за вылазку или виселица за неповиновение - невысокие стимулы для спешки. О лабиринте (и почему именно лабиринт в конце туннеля, а не скажем колодец или выход с другой стороны?) почти ничего на брифинге не рассказали, так как никто не ходил в лабиринт. А кто ходил - не вернулся. Князь даже не скрывал от них этого факта, только нехорошо сверкнул злыми глазами на кавалеров Ордена, держа в руках кусок старой бумаги. Дорогой, по всей видимости, бумаги: плотной и с красивым чертежом. За такую можно было выторговать пару золотых, а не серебряных, монет у скупщиков древностей. Или виселицу. У князя. Демонстрация этого древнего предмета была демонстрацией приговора для обоих кавалеров. Задача, поставленная перед путешественниками владетельным князем, оставшимся снаружи - пройти лабиринт и вернуться с письменным подтверждением похода. Рассказать о том, как его пройти, составить карту этого прохода. Обязательно нанести метки на стены и соответствующие им места на карте лабиринта. К слову сказать, метки уже имелись в большом количестве на древнем бетоне лабиринта. Назвать их именно метками было нельзя - это были рисунки, кем-то до них оставленные на стенах огромного прохода. Оруженосец вынужден был просить рыцаря останавливаться всякий раз и подержать факел, пока он перенесет эти рисунки в большую амбарную книгу, которую ему вручили капелланы князя. Будь они трижды прокляты со своей жадностью и дотошностью к экипировке. Собрали все самые высохшие в каптёрке Ордена Книжных Точильщиков рисовальные принадлежности. Заправили их спиртом, воняющим дешёвым самогоном, перед тем как положить в мешок. Теперь этот самогон скатывался с концов фло-мастеров цветными каплями и растекался неловкими кляксами по зеленоватой на свету, но серой в пещерной мгле, бумаге в Описательной Книге. Ещё и такое имя для этого дневника придумали, можно подумать! Набор запасных факелов повис на спине вязанкой дров, оттягивал плечи оруженосцу и мешал сосредоточиться на рисовании. Рыцарь на просьбу остановиться обречённо кивал головой, ставил копьё к стене, держал правой рукой факел и терпеливо ждал, когда его помощник, высунув кончик языка, закончит старательно выводить каракули, стоя при этом на одном колене.
Дракон встряхнулся. Не вставая, потянулся, опустил голову на лапы. Чуткие летуны кружили над ним, тараканы суетились по его туше. Полупрозрачные рыбы возобновили своё движение по кругу. Путь снов в который раз пеленает дракона.
Страх и немощь, нежелание двинуться или шевельнуть членами тела. Сложенный из мозаики эмоций коктейль внутреннего наполнения. Плохое понимание себя и нежелание понимать других. Отец держит за руку. Горечь слез обиженного маленького ребенка, боль падения коленями на асфальт перрона, гул ударившейся головы о незамеченное, когда засмотрелся в сторону, случайное препятствие - железный столб. Потом вот это. Дно берега под ногами. Резко ушедшее вниз... Вода, попавшая в носоглотку, брызги, захлебывающийся вдох, мельтешение рук и ног, гул залитых водой ушей. Страх из-за потерянной под ногами опоры. Берег перед глазами: вот он рядом, но не достать. Не зацепиться за него руками: он не приближается и недоступен для тела, только для глаз. Отчаяние и страх, борьба с паникой, и обида за несправедливость положения. Что-то тяжелое наваливается на глаза. Белый, блеклый свет смотрит через чёрную подзорную трубу, свёрнутую из куска тьмы, на сознание тонущего в отчаянии ребенка. На какой-то миг моё сознание тоже сужается навалившейся чёрнотой до круглого окошка. И мы смотрим друг на друга несколько мгновений тишины через общую, вращающуюся вокруг нас, чёрную тьму. Потом тихий шорох бурлящей под руками воды прорывается в сознание, расширяя Вселенную обратно до привычного размера. Берег почти рядом, ноги кончиками пальцев трогают песок обрывистого дна, трогают-толкают-отталкивают тело к спасению. Руки подтягивают тело в траву. Я дрожу от нервного напряжения, но другим видятся только мурашки переохлаждения на летнем ветерке. Качающаяся Вселенная не спешит вставать на своё обычное место. Солнце светит всё там же и всё так же горячо. Я на земле. Я не хочу смотреть на отца. Он всё время наблюдал за мной, расставив ноги на зеленой кромке берега этого проклятого водоема с предательски крутым дном, ушедшим сразу же из-под ног, как только я вошел в воду. Я всегда люблю играть в воде. Но сейчас страх вырвался из кольца воли. Поднялся с живота до груди и придвинулся вплотную к горлу. Душит меня слезами отчаяния. Я опускаю голову на сложенные руки, упертые локтями в коленки. Не хочу этого больше. Не могу больше ничего, я выдохся полностью. Я не выбираю это состояние немощи, пришедшее от безразличия и безучастности моего папы. Оно само накрывает меня целиком, без моего согласия и сопротивления души. Я не прошу пощады. Я снова ощущаю свое ничтожество и внутреннюю ущербность.
Это тянется эхом волны вечного ожидания, ставшего привычным с дальнего Начала, почти невидимого из далёкого, трудно различимого Прошлого. Неразборного и непонятного ожидания, горького вкуса в груди мальчишки, застрявшего у него там навсегда.
Дракон заворочался в пещерном зале, громко рыкнул, не открывая глаз, и сжал пасть. Из щели крепко захлопнутых век нитью протекла слеза, скатилась росою по щиткам морды. Рассыпалась в пыль, упав на чешую сложенных лап.
Теперь уже пошли вторые сутки поиска выхода из лабиринта. На пройденном повороте лабиринта они решили отдохнуть. Время они считали по горению факелов. По прикидкам сталось оных только на обратный путь. Рыцарь устал нести в постоянном ожидании опасности своё копьё и малый меч, от напряжения плечи его отсохли и дрожали руки. Вынужденный нести на поясе болтающийся и бьющий по ногам большой меч, рыцарь проклял тот день, когда согласился идти сюда без слуги. Тогда оруженосец нес бы этот бестолковый в пещере меч, а слуга нес бы факелы и провизию. Правда провизия на троих была бы больше и весила больше, пришлось бы часть факелов отдать оруженосцу. И в итоге меч время от времени пришлось бы нести рыцарю: оруженосец не был рабом. Смысла в слуге не наблюдалось вообще: он мог убежать сразу при первом же громком шорохе в темноте вместе с провизией и факелами. Князь, видать, по этим же соображениям запретил брать слуг. Оруженосец тоже вымотался тащить всю походную снарягу на себе, но терпеливо молчал. Фло-мастеровые наброски воняли самогоном сильнее, чем сами заправленные рисовальные принадлежности, провоцируя желание перекусить. Но еды становилось всё меньше, а желание перекусить, как водится, возникало всё чаще. Обмакнув кисточку в литровую жестянку с прикрученной крышкой, оруженосец намазал белой краской очередную большую цифирь и стрелку на стене перед углом и после угла поворота. Если вы решили, что рыцарь старше своего оруженосца, то вы ошиблись. Оруженосец был много старше своего рыцаря. Беднее одет, и некрасивые морщины пересекали его уставшее щетинистое лицо. Возраст рыцаря можно было определить условно по тому факту, что на верхней губе у него не было усов, а лишь первые намеки на их скорое появление. Что именно толкало вперед этих двоих столь разных людей, вампиру-крылану, наблюдающему за ними уже несколько часов, понять было сложно, почти невозможно. Они молча и терпеливо идут и идут, каждый выполняя свою работу. Темнота быстро раскрывает свои объятия перед рыцарем и столь же охотно смыкает их за спиной оруженосца. Оба, освещенные шаром света факела во мгле пещеры, плыли как два сознания в бесконечной глубине Космоса, оторвавшиеся от своих звездных домов и заблудившиеся в клубящемся вакууме тьмы. По мере удаления оба слились в одно освещённое пятно. Тьма обретала плотность и вкус, осаждающийся на пересохших губах. Разложив догоревшие факелы и собранный на полу мусор, оруженосец и рыцарь запалили костер, откинулись уставшими спинами к стенам отдохнуть после скудной трапезы. Рыцарь провалился в сон почти сразу. Оруженосец просто прикрыл глаза, стараясь сохранять внимание на фильтрации шума костра от звуков, доносящихся из неосвещенного пространства. Тем не менее, и он не смог сохранить контроль над своей усталостью.
Они осторожно вошли в помещение с двумя факелами и оружием в руках. Оруженосец держал малый меч, Рыцарь после недолгих колебаний решил оставить себе копьё. Когда двое кавалеров вошли в зал, они обнаружили в самом центре помещения со сводчатым потолком скелет чудовищных размеров с длинной шеей и столь же длинным хвостом. Скелет был прикован длинной массивной цепью за кости левой задней лапы. Цепь кончалась толстым кольцом в центре зала. Череп с большими клыками валялся на боку. По периметру стены круглого как барабан зала на высоте четырех метров шла кайма в виде волнистой тройной линии неопределённого пыльного цвета. Под ней на оштукатуренной стене были нарисованы разнообразные стилизованные стайки рыбок, большие рыбины, которые водятся в глубоких реках, и рыбы поменьше. Больше всего исследователей пугала шевелящаяся тень на стене, отбрасываемая факелами. Казалось, что в игре бликов пламени на стене ничего странного нет. Но, в какой-то момент они одновременно увидели, что на них смотрит огромный темный ящер, вокруг него порхают мелкие тени, стаи рыб и всякая иная непонятная живность. Но этот момент был кратким, так как, напугавшись увиденного, кавалеры-исследователи переглянулись. Посмотрели опять. На встающую и обретающую объем тушу с горящими недобрым светом точками глаз. Воины закричали вмиг осипшими голосами и побежали обратно по лабиринту мимо оставленного у входа баула, мотыляя факелами и оружием, топая сапогами и звеня амуницией.
Раздался рёв двигателя реактивного самолета, вперемешку с криком срывающихся со стапелей минометных ракет, с визгом тысяч дисковых пил и токарных станков. Облако бушующего пламени оранжево-красной струи догнало врагов. Толкнуло их спины вперед, кувыркнуло через головы, накрыло полностью и ушло дальше по кривому коридору со сводчатым потолком, потрескивая фейверками в китайском небе. Останки воинов остались лежать на грязном полу среди догорающих мелких животных и пыли в углах коридора. Накалившаяся сталь доспехов рыцаря отсвечивала темно-красным, кольчуга оруженосца местами расплавилась и застыла восковыми потеками на боку обугленного тела. Огромная туша, порыкивая и не останавливаясь, прошла над ними, лязг растягиваемой цепи прекратился. Монстр умолк, потом явно застонал от напряжения. Постоял, опустив долу свою корявую голову. Попятился назад. Принюхался к остаткам того, что помешало его сну. Войдя задом в зал, он зарычал на цепь, что удерживала его ногу. Замотал головой и, мыча в бессилии, прошелся вдоль круглой стены своей тюремной камеры. Через некоторое время он, тяжко вздыхая, лег на пол и уложил голову на сложенные перед собой передние лапы со страшными кривыми когтями. Тараканы прошуршали по полу к нему и начали забираться под его складки. Летучие мыши попробовали осторожно пикировать над его головой в поисках очередных жирных трофеев. Вся поднятая и несгоревшая пыль успела осесть на старое место. Рыбки и рыбины включили свой бесконечный хоровод в прозрачной прохладе сна. Но что-то было не так. Что-то выбилось из круговорота. Это заставило одного таракана засеменить в сторону от дракона, но он не смог сообщить никому увиденное в своем диапазоне ощущений, так как был раздавлен движением звена цепи, закрепленной на лапе укладывающегося чудовища. Эта деталь ускользнула из внимания Системы привычного круговорота построения Сна. Никто, кроме раздавленного таракана, в этой Системе не заметил, что дракон не сомкнул свои карие с ореховыми точками глаза. Он внимательно смотрел на то, как рыбки кружат, двигаясь мертвенными голографическими тенями посреди его камеры, как снуют и двигают длинными усами тараканы, трогая ими всё на своем пути. Как кружат крылья летучих вампиров, мельтеша вверх-вниз и выпадая из общей гармонии плавности движения, Всё это убаюкивающим образом должно было привести заключенного в летаргическую беспамятность. Как это всегда приводило. Глаза чудовища блестели угольками в свете догорающего за углом баула врагов.
Необнаруженная никем жёсткая уверенность в глазах, неизвестная мысль тлела в глубине этих глаз. Засипел вдыхаемый через глубокие ноздри тяжёлый воздух лабиринта. Хоровод теней не сбавил своего темпа. Не заметили перемены, мечущиеся в выборе своих очередных жертв, летучие мыши. И только тараканы, жирные и бестолковые опять что-то уловили, но не смогли ничего понять. Дракон громко крякнул, подняв корявую бошку. Все привычно заметались перед его глазами, привлекая внимание, переводя зрительные реакции на себя, шурша кожистыми крыльями, махая плавниками-опахалами, крутя хороводы-карусели снов. Тараканы засуетились внизу, не умея ничего другого. Чудовище захотело рассмеяться, не разжимая зубов, но у него наружу вышел только хрюк. Это еще больше его рассмешило, и тогда, скалясь мордой, дракон приподнял тушу и плюнул на лежащую перед ним железную цепь. Пламя растеклось жидкостью по центру пола, сметая в стороны и стреляя искрами лопающихся от жара тараканов. Рыбы бросились врассыпную и спрятались в тенях круглых стен, став обычными фресками на побелке. Летучие вампиры собрались в огромное черное облако, и оно без промедления атаковало дракона в грудь. Коллективный удар оказался сильным: дракон отлетел в сторону и приложился боком о стену. Цепь шумно натянулась, запутавшись в лапах. И лопнула там, где оплавились лежащие в огне звенья. Вампирова туча тотчас упала на пол и, покатавшись туда-сюда несколько раз, собрала бросившихся к ней как один оставшихся в живых тараканов... Из коридора потянулся шлейф новых летучих тварей. Втянув их в себя, образовался один большой копошащийся ком. Он прокатился по полу, наматывая на себя всё, что еще могло шевелиться после прожарки. Набравшийся объем, сопоставимый с размерами дракона, раскатывался взад-вперед вдоль противоположной стены круглого зала. Звероящер молча наблюдал за движением. Ком последний раз качнулся с ускорением, уплотнился, став меньше размером, и разогнался по часовой стрелке вдоль круглой стены. Теперь это была однородная масса. Шар, подпрыгнув, попытался подняться в воздух - но это ему не удалось, и он продолжил разгоняться по полу. Ши-из-Гар - дракон вспомнил одно из имён, каким его когда-то звали - резко повернулся навстречу шару. Вздохнул обреченно, не отрывая от него взгляд... и плюнул в шар. Отступил задом на пару шагов. Жидкий огонь растекся по шару, сжигая и плавя его насквозь. К своду потолка потянулся жирный дым. Оставшаяся бесформенная масса сильно замедлилась, но продолжила движение в сторону дракона, оставляя за собой пламенный след. Он выдохнул огнём, накрыв струёй измельчавший клубок. Освещая собой всё помещение рассыпавшимися по полу углями, клубок распался на несколько щелкающих искрами частей. Пришли в движение орнаменты на стенах, рыбы заметались, закружились хороводами на штукатурке. Некоторые большие рыбины стали обретать выпуклость. Дракон, не дожидаясь, когда они обретут объем и плотность, встал на задние лапы, прочертил сверху вниз когтистыми лапами глубокие борозды на стене. Попротыкал когтями первых рыбин, какие уже смогли надуться, но не успели отлупиться от поверхности. Остальную мелочь он расцарапал, разделив стену еще несколькими вертикалями. Добивал рыб методично и скрупулезно, загоняя их вплотную к этим бороздам в штукатурке. Что-то довольно ворчал, работая передними лапами. Скрёб ими как заправский енот, закованный в чешую… Когда все было кончено, чудовище передёрнуло плечами, тряхнув крыльями, и направилось к проёму выхода из зала. Двинулось по лабиринту, внимательно поглядывая на стены с метками, оставленными врагами, ставшими за последние сто лет затворничества его постоянными посетителями. Огрызок цепи гремел по подземелью, лаская его слух скрипящими и звенящими звуками эха. Время от времени темноту туннеля разрывали зарева его гнева. Тогда пространства страшно трещали и дымили.
Великий Князь Изовергерд, владетельный сеньор семи замков в Долине, четырех крепостей на Холмах, Первый из рода Книжных Кит-ов-расов, Глава Ордена сидел в тени тента в походном складном кресле перед Планом пещеры Ши-рок, которая по старым сводкам из библиотеки его деда была туннелем. Многодневное сидение в походном кресле порядком ему надоело. Он попивал прохладное пиво, когда из проема Ши-рок вышел голый человек, прикрывая ладонями глаза от яркого солнца.
Они посмотрели друг на друга и одновременно вздрогнули. Вышедший нагим из пещеры был с князем на одно лицо. Они сблизились, охрана оцепенела на месте и не рискнула остановить обоих. А зря. Князь протянул руку к пришельцу и коснулся его плеча. Произошла вспышка и после неё всё погрузилось в ничто.
- Да, слушаю вас, - человек в кабинете подошел к окну, выпустил дымную струю в открытую форточку. Аккуратно стряхнул пепел папиросы в цветочный горшок с геранью. Посмотрел на часы на левой руке и опять приложил трубку черного телефона к уху.
- Мы выписали пациента с этой фамилией на прошлой неделе...
- Да, практически здоров...
- Что я подразумеваю под этим? Это и подразумеваю...
- Будете проверять его устойчивость к стрессу? Простите, каким образом...
- Провоцируя его на агрессию, я так понимаю. Ну-ну...
- Нет, его контузия не дала необратимых повреждений тканей мозга. Это ошибочное мнение. Кратковременное помешательство - тоже несостоятельный диагноз...
- Состояние бреда характеризовало процесс нормализации самочувствия и саморегуляции организма в процессе выздоровления при лечении больного...
- Сон тоже лечит. Короче, пациент здоров и выписан. Оставьте его в покое...
- Отказывается служить? А, подал рапорт. Понимаю.
- Письменное подтверждение? В любое время.
- До свидания, - человек положил трубку на рога телефонного аппарата. Глубоко затянулся и выбросил в мусорное ведро докуренную до бумажной гильзы папиросу.
Это был испуг. Старый-старый испуг, тянущийся из самого раннего начала. Время от времени испуг обжимал сердце испытанным в далеком детстве страхом. Совершенно одинокий малец четырех лет среди чужих детей и взрослых тёть. Пугался ли он до мокрых штанов? Нет, такого он не помнит. Только унылая тоска, поглощающая блеск солнца и радость каждого следующего дня, приходящего вместе с этим солнцем из-за темно-зеленого, почти черного, леса, зубчатым гребнем опоясавшего холмистую линию горизонта. Одиночество оставшегося без любимой матери ребенка легло на тельце и отразилось в глубине естества печатью безразличия и отрешенности. Это ещё не было испугом. Это было само по себе. Испугом стало ожидание повторения такого предательства вновь и вновь. Но сам он не считал это предательством. Только лишь каким-то образом получившимся действием любимого человека, родного и единственного. Только лишь несуразностью выбора матери для своего ребенка и такая же несуразность проводов ею сыночка в непонимаемое им путешествие на выездную дачу чужого детского сада. Обида? Это скорее огорчение, чем обида. И прощение, сразу же после этого. И растянувшееся с первых дней разлуки ожидание появления матери или кого-то из родных. Того же отца. Отец был суров. Но был любим им, почти так же, как и мама. Отец не был ещё понят настолько, чтобы без остатка желания сохранить себя раствориться в нем. Как это было с матерью. Хотя с матерью он был связан изначально. И физически не мог увидеть себя отдельно от неё.
Дни тянулись сами по себе, он жил сам по себе. Играл с другими детьми, совершал ошибки, поступки и как многие дети стоял за это в углу или нес иное наказание. Пронзительную остроту горечи почувствовал не сразу: вечером дня, когда к детям приехали родители. Все дети были счастливы и рады, но день подошел к концу. Судьба была горька именно в эти минуты, когда, попрощавшись с ним, родители скрылись за углом ограды из деревянного штакетника с облезающей краской. И пропали из поля зрения ребенка, оставив его в чуждом мире одного. Опять. Накатились слезы. Их было трудно сдержать внутри себя, и он убежал куда-то, где его не могли увидеть. Это была катастрофа. Этот вечер растянулся звуковой волной, чувством в груди, рябью в глазах. Запечатав в глубине памяти все события этой отправки в неизвестность: прощание с мамой и поездка в автобусе, томление одиночества первых дней. Запечатав всё как страх опасности, страх быть оставленным в аналогичных местах, где нет мамы, где нет его папы. Когда существует предлог для такого оставления. Предлог и объяснение ему этого события как неизбежность и вынужденная необходимость. Как данность. Став старше он не помнил слов матери или слов отца, сказанных ему на прощание вечером давно умершего дня. Он понял, что ему никуда не деться от такого расклада ситуации, что это рок. Судьба и проклятье. Его проклятье. И любовь к родителям как чувство в груди, как дыхание очищения, дарующее ему силы к существованию в чужой и местами агрессивной обстановке коллектива таких же как он очень маленьких детей. Иначе он не мог дышать, не мог прожить и дня, отравленного внутренним одиночеством, пропитавшим его существо отрешенностью и губительным безразличием к происходящей вокруг него несправедливости, так часто распространенной в среде воспитательниц, их любимчиков или даже просто их собственных детей, племянников или племянниц.
Дракон, лежа на полу своей пещеры, смотрел свой старый сон. Один из тех, что шли повторяющейся чередой, в которую время от времени добавлялись новые, свежие сны. Сон был простой, привычный, как обычно вначале неяркий, почти светло-серый. Краски натекали постепенно, плотность цвета нарастала вместе с контрастностью. И сон к концу, или правильнее сказать к началу завершения, обретал тёмную глубину и яркую сочность. Вначале он видел небо и облака, какие-то путешественники, скалы, моря, паруса. Суета людей вокруг убитого огромного животного, вытащенного ими из воды с большим трудом, но усилия их были умелыми. И теперь они сновали вокруг поверженной туши, суетились и лазали. Пытались справиться с нею, отрезать что-то и унести. Потом он видел костер, или костры среди островерхих и невысоких, темных в звездной ночи домов, много улыбок, танцы радостных людей. Слышалась нестройная песня, бубны с колокольчиками и барабаны. Пиликал какой-то инструмент с одной струной. Может с двумя. Он не стал рассматривать его досконально, как это делал раньше. Он искал что-то другое, важное и нужное. Необходимое, что нужно обязательно увидеть, или найти в этом сне. Наткнулся на площадку, вытоптанную поколениями аборигенов до состояния плоского и пыльного блина. На вставших в круг людей. Звуки барабанов-бубнов усилились, стали ощутимо ритмичны и даже мелодично запищала струна пиликалки. Взгляду его предстала женщина в танце, и он увлекся этим действом. Испытывая искомое в этом сне наслаждение, пришедшее от созерцания гибких движений, меняющихся изломов тонких рук, изгибов бедер. От игры теней и бликов форм молодой женщины, танцующей в неверном свете костра, горящего на краю площадки. Приковавшую его внимание линию пояса юбки, спущенную на бедра. Дарящую возможность рассматривать движения мягкого голого живота. Движения этой части тела в танце стали приближаться, увеличиваться, приближаться, и … Что-то выдернуло его из той реальности. Чудовищный ящер недовольно фыркнул в темноту своего глубокого жилища, вздохнул и выдохнул клочья копоти из ноздрей. Можно было разобрать нотки горечи в рокоте и сипении того, что было сейчас названо вздохом. Чудовище недовольным движением хвоста раскидало кости и прах, камни и железный хлам по поверхности высокого подземного зала. Он поднял голову на неожиданно длинной шее, расправил плечи передних лап, растопырил затёкшие крылья на сколько позволяла высота пещеры, а она позволяла, приподнял свой зад на полусогнутых задних конечностях. Замер на секунду. Засипел, втягивая тяжелый воздух лабиринта, изогнув шею вниз, задрав туповатый нос вверх. И открыл бледно-розовую, очень зубатую пасть. Раздался дикий рев, в котором был визг тысяч циркулярных пил, токарных станков и звон лопающихся струн стальных канатов, грохот разогреваемого реактивного двигателя и вой стартующих ракет ПВО наземного базирования. Пламя оранжево-красным комом вырвалось из глотки, пролетело до потолка, растеклось по нему и, капая тонкими нитями огня, собралось в горящие лужи на полу. Освещая огромный зал почти полностью, отбрасывая уродливую живую чёрную тень на стену. Когда всё утихло и эхо погасло в лабиринте пещерных ходов, ящер опустился, положил свою голову на передние лапы. Чешуйчатые веки коричнево-ореховых глаз сомкнулись, звероящер погрузился в состояние поиска своего старого сна. Светильники-лужи еще долго коптили на полу и потолке. Неуспевшие скрыться от неожиданного катаклизма летучие мыши и огромные тараканы валялись дымящимися угольками-головешками, в которых сообразно дыханию чудовища ритмично тлели остатки органики. Тысячи других обитателей зала уже давно убежали по стенам, потолкам и по полу, или улетели по коридорам лабиринта, стараясь не создавать большого шума.
Мальчишка болел. Плохо болел. Барабаны в голове стучали ритм-энд-блюз в самом тяжелом варианте, который он мог до этого слышать. Электрогитары шумными рывками набирали ритм и сбрасывали вниз, запиливая трелями соло-гитар картину горячки. Всю ночь его кидало в озноб и в жар. Потом было просто очень холодно и снова озноб, переходящий в жар. И так до самого утра он ходил по кругу, проваливаясь в Небытие и всплывая на поверхность Вселенной, тонущей в ритме тяжелого и жестокого рока. Чтобы провалиться опять в вишнёво-красную муть с вкраплениями пятен тьмы высокотемпературного кошмара. Потерять себя там до следующего всплытия наверх. Иногда он видел картины, каких-то людей, события текли своим чередом, неподвластные его вниманию и устремлению. Слабость его воли сопротивляться горячке была в самом факте погружений. Временами он приходил в себя, и мать поила его чаем из сушеной малины. Ягодки расплывались во рту, оставляя на зубах мелкие косточки, даря ребенку накопленную и сжатую в своей сути солнечную радость. После чая он опять проваливался в безумный багровый рок-н-ролл. Где опять что-то происходило, где он был кем-то, не понимая кем.
Небольшое копьё он решил с самого начала похода не отдавать оруженосцу, а идти с ним наперевес, удерживая древко подмышкой правой руки. Так как оруженосец шел сзади с факелом и провизией на сутки пути, большой меч рыцарь оставил в ножнах на своем поясе, а в свободной руке нес другой меч: короткий, со стороны похожий на длинный кинжал. Огромный для человеческого роста бетонный туннель был старый и весьма вонючий. На плоском полу лежали какие-то обломки, палки. Спотыкаясь о мусор, рыцарь то и дело проклинал судьбу, называл имена каких-то людей. Оруженосец, наоборот, молча тащил свою ношу. Кости летучих мышей и хитиновая пыль хрустели под толстыми подошвами сапог. Сами летающие вампирчики шарахались от яркого света где-то вверху и закрывались перепончатыми лапами с головой, свисая на потолке кожаными кошельками. Шли двое по времени дольше, чем им говорили перед вылазкой. С самого начала путешествия туннель никуда не сворачивал и тянулся вглубь горного массива. Опускался вниз с каждым часом пути, не уменьшая высоты арочного свода, незаметно придавливая путешествующих своими тёмными сводами. В неверном свете факела казалось, что свод идет на расширение, но давление пещерного потолка на психику только увеличивалось. И даже казалось, что дышать труднее с каждым следующим шагом. Лишь только иногда проход внезапно расширялся до больших размеров залов. Пустых и гулких. Ничего, кроме мусора и грязи, путники там не находили.
Сны дракона проходили чередой отдельных рыбок, стайками мальков, щуками и сомами. Рыбы и рыбки важно плыли, перебирая плавниками в прозрачной прохладе материи снов. Он лежал в такие моменты очень спокойно, ровные подъемы и опускания огромной груди были почти незаметны. Крылья лежали плащом, сложенные на спине. Летучие мыши могли безопасно охотиться в зале. Не опасаясь за свою жизнь пикировать над корявой головой, подхватывая жирных тараканов с макушки или шеи чудовища. Но стоило им распищаться в своем диапазоне частот чуть больше обычного, и рыбки бросались врассыпную от истошного крика дерущихся или просто галдящих вампирёнышей, что приводило спящего в негодование от потери нити сна. Что могло принести очередную беду для всех обитателей зала. И для нежданных гостей тоже.
Последние уверенные шаги обреченных двигаться внутри горы по длинной и прямой как палка кишке привели к проему. По всем признакам это было начало искомого лабиринта, где их застало чудовищное эхо. Когда рыцарь услышал рев из глубины пещерного хода, в лицо чуть позже повеяло гарью. А сама копоть прилетела мелкими клочками, обдав затхлым теплом его вытаращенные глаза в зёве шлема с откинутым забралом. Колени его подогнулись от страха, и тогда он опёрся всем телом на древко копья. Они оба остановились в недоумении и страхе. Следующие шаги их уже были осторожны и неторопливы. Награда за вылазку или виселица за неповиновение - невысокие стимулы для спешки. О лабиринте (и почему именно лабиринт в конце туннеля, а не скажем колодец или выход с другой стороны?) почти ничего на брифинге не рассказали, так как никто не ходил в лабиринт. А кто ходил - не вернулся. Князь даже не скрывал от них этого факта, только нехорошо сверкнул злыми глазами на кавалеров Ордена, держа в руках кусок старой бумаги. Дорогой, по всей видимости, бумаги: плотной и с красивым чертежом. За такую можно было выторговать пару золотых, а не серебряных, монет у скупщиков древностей. Или виселицу. У князя. Демонстрация этого древнего предмета была демонстрацией приговора для обоих кавалеров. Задача, поставленная перед путешественниками владетельным князем, оставшимся снаружи - пройти лабиринт и вернуться с письменным подтверждением похода. Рассказать о том, как его пройти, составить карту этого прохода. Обязательно нанести метки на стены и соответствующие им места на карте лабиринта. К слову сказать, метки уже имелись в большом количестве на древнем бетоне лабиринта. Назвать их именно метками было нельзя - это были рисунки, кем-то до них оставленные на стенах огромного прохода. Оруженосец вынужден был просить рыцаря останавливаться всякий раз и подержать факел, пока он перенесет эти рисунки в большую амбарную книгу, которую ему вручили капелланы князя. Будь они трижды прокляты со своей жадностью и дотошностью к экипировке. Собрали все самые высохшие в каптёрке Ордена Книжных Точильщиков рисовальные принадлежности. Заправили их спиртом, воняющим дешёвым самогоном, перед тем как положить в мешок. Теперь этот самогон скатывался с концов фло-мастеров цветными каплями и растекался неловкими кляксами по зеленоватой на свету, но серой в пещерной мгле, бумаге в Описательной Книге. Ещё и такое имя для этого дневника придумали, можно подумать! Набор запасных факелов повис на спине вязанкой дров, оттягивал плечи оруженосцу и мешал сосредоточиться на рисовании. Рыцарь на просьбу остановиться обречённо кивал головой, ставил копьё к стене, держал правой рукой факел и терпеливо ждал, когда его помощник, высунув кончик языка, закончит старательно выводить каракули, стоя при этом на одном колене.
Дракон встряхнулся. Не вставая, потянулся, опустил голову на лапы. Чуткие летуны кружили над ним, тараканы суетились по его туше. Полупрозрачные рыбы возобновили своё движение по кругу. Путь снов в который раз пеленает дракона.
Страх и немощь, нежелание двинуться или шевельнуть членами тела. Сложенный из мозаики эмоций коктейль внутреннего наполнения. Плохое понимание себя и нежелание понимать других. Отец держит за руку. Горечь слез обиженного маленького ребенка, боль падения коленями на асфальт перрона, гул ударившейся головы о незамеченное, когда засмотрелся в сторону, случайное препятствие - железный столб. Потом вот это. Дно берега под ногами. Резко ушедшее вниз... Вода, попавшая в носоглотку, брызги, захлебывающийся вдох, мельтешение рук и ног, гул залитых водой ушей. Страх из-за потерянной под ногами опоры. Берег перед глазами: вот он рядом, но не достать. Не зацепиться за него руками: он не приближается и недоступен для тела, только для глаз. Отчаяние и страх, борьба с паникой, и обида за несправедливость положения. Что-то тяжелое наваливается на глаза. Белый, блеклый свет смотрит через чёрную подзорную трубу, свёрнутую из куска тьмы, на сознание тонущего в отчаянии ребенка. На какой-то миг моё сознание тоже сужается навалившейся чёрнотой до круглого окошка. И мы смотрим друг на друга несколько мгновений тишины через общую, вращающуюся вокруг нас, чёрную тьму. Потом тихий шорох бурлящей под руками воды прорывается в сознание, расширяя Вселенную обратно до привычного размера. Берег почти рядом, ноги кончиками пальцев трогают песок обрывистого дна, трогают-толкают-отталкивают тело к спасению. Руки подтягивают тело в траву. Я дрожу от нервного напряжения, но другим видятся только мурашки переохлаждения на летнем ветерке. Качающаяся Вселенная не спешит вставать на своё обычное место. Солнце светит всё там же и всё так же горячо. Я на земле. Я не хочу смотреть на отца. Он всё время наблюдал за мной, расставив ноги на зеленой кромке берега этого проклятого водоема с предательски крутым дном, ушедшим сразу же из-под ног, как только я вошел в воду. Я всегда люблю играть в воде. Но сейчас страх вырвался из кольца воли. Поднялся с живота до груди и придвинулся вплотную к горлу. Душит меня слезами отчаяния. Я опускаю голову на сложенные руки, упертые локтями в коленки. Не хочу этого больше. Не могу больше ничего, я выдохся полностью. Я не выбираю это состояние немощи, пришедшее от безразличия и безучастности моего папы. Оно само накрывает меня целиком, без моего согласия и сопротивления души. Я не прошу пощады. Я снова ощущаю свое ничтожество и внутреннюю ущербность.
Это тянется эхом волны вечного ожидания, ставшего привычным с дальнего Начала, почти невидимого из далёкого, трудно различимого Прошлого. Неразборного и непонятного ожидания, горького вкуса в груди мальчишки, застрявшего у него там навсегда.
Дракон заворочался в пещерном зале, громко рыкнул, не открывая глаз, и сжал пасть. Из щели крепко захлопнутых век нитью протекла слеза, скатилась росою по щиткам морды. Рассыпалась в пыль, упав на чешую сложенных лап.
Теперь уже пошли вторые сутки поиска выхода из лабиринта. На пройденном повороте лабиринта они решили отдохнуть. Время они считали по горению факелов. По прикидкам сталось оных только на обратный путь. Рыцарь устал нести в постоянном ожидании опасности своё копьё и малый меч, от напряжения плечи его отсохли и дрожали руки. Вынужденный нести на поясе болтающийся и бьющий по ногам большой меч, рыцарь проклял тот день, когда согласился идти сюда без слуги. Тогда оруженосец нес бы этот бестолковый в пещере меч, а слуга нес бы факелы и провизию. Правда провизия на троих была бы больше и весила больше, пришлось бы часть факелов отдать оруженосцу. И в итоге меч время от времени пришлось бы нести рыцарю: оруженосец не был рабом. Смысла в слуге не наблюдалось вообще: он мог убежать сразу при первом же громком шорохе в темноте вместе с провизией и факелами. Князь, видать, по этим же соображениям запретил брать слуг. Оруженосец тоже вымотался тащить всю походную снарягу на себе, но терпеливо молчал. Фло-мастеровые наброски воняли самогоном сильнее, чем сами заправленные рисовальные принадлежности, провоцируя желание перекусить. Но еды становилось всё меньше, а желание перекусить, как водится, возникало всё чаще. Обмакнув кисточку в литровую жестянку с прикрученной крышкой, оруженосец намазал белой краской очередную большую цифирь и стрелку на стене перед углом и после угла поворота. Если вы решили, что рыцарь старше своего оруженосца, то вы ошиблись. Оруженосец был много старше своего рыцаря. Беднее одет, и некрасивые морщины пересекали его уставшее щетинистое лицо. Возраст рыцаря можно было определить условно по тому факту, что на верхней губе у него не было усов, а лишь первые намеки на их скорое появление. Что именно толкало вперед этих двоих столь разных людей, вампиру-крылану, наблюдающему за ними уже несколько часов, понять было сложно, почти невозможно. Они молча и терпеливо идут и идут, каждый выполняя свою работу. Темнота быстро раскрывает свои объятия перед рыцарем и столь же охотно смыкает их за спиной оруженосца. Оба, освещенные шаром света факела во мгле пещеры, плыли как два сознания в бесконечной глубине Космоса, оторвавшиеся от своих звездных домов и заблудившиеся в клубящемся вакууме тьмы. По мере удаления оба слились в одно освещённое пятно. Тьма обретала плотность и вкус, осаждающийся на пересохших губах. Разложив догоревшие факелы и собранный на полу мусор, оруженосец и рыцарь запалили костер, откинулись уставшими спинами к стенам отдохнуть после скудной трапезы. Рыцарь провалился в сон почти сразу. Оруженосец просто прикрыл глаза, стараясь сохранять внимание на фильтрации шума костра от звуков, доносящихся из неосвещенного пространства. Тем не менее, и он не смог сохранить контроль над своей усталостью.
Они осторожно вошли в помещение с двумя факелами и оружием в руках. Оруженосец держал малый меч, Рыцарь после недолгих колебаний решил оставить себе копьё. Когда двое кавалеров вошли в зал, они обнаружили в самом центре помещения со сводчатым потолком скелет чудовищных размеров с длинной шеей и столь же длинным хвостом. Скелет был прикован длинной массивной цепью за кости левой задней лапы. Цепь кончалась толстым кольцом в центре зала. Череп с большими клыками валялся на боку. По периметру стены круглого как барабан зала на высоте четырех метров шла кайма в виде волнистой тройной линии неопределённого пыльного цвета. Под ней на оштукатуренной стене были нарисованы разнообразные стилизованные стайки рыбок, большие рыбины, которые водятся в глубоких реках, и рыбы поменьше. Больше всего исследователей пугала шевелящаяся тень на стене, отбрасываемая факелами. Казалось, что в игре бликов пламени на стене ничего странного нет. Но, в какой-то момент они одновременно увидели, что на них смотрит огромный темный ящер, вокруг него порхают мелкие тени, стаи рыб и всякая иная непонятная живность. Но этот момент был кратким, так как, напугавшись увиденного, кавалеры-исследователи переглянулись. Посмотрели опять. На встающую и обретающую объем тушу с горящими недобрым светом точками глаз. Воины закричали вмиг осипшими голосами и побежали обратно по лабиринту мимо оставленного у входа баула, мотыляя факелами и оружием, топая сапогами и звеня амуницией.
Раздался рёв двигателя реактивного самолета, вперемешку с криком срывающихся со стапелей минометных ракет, с визгом тысяч дисковых пил и токарных станков. Облако бушующего пламени оранжево-красной струи догнало врагов. Толкнуло их спины вперед, кувыркнуло через головы, накрыло полностью и ушло дальше по кривому коридору со сводчатым потолком, потрескивая фейверками в китайском небе. Останки воинов остались лежать на грязном полу среди догорающих мелких животных и пыли в углах коридора. Накалившаяся сталь доспехов рыцаря отсвечивала темно-красным, кольчуга оруженосца местами расплавилась и застыла восковыми потеками на боку обугленного тела. Огромная туша, порыкивая и не останавливаясь, прошла над ними, лязг растягиваемой цепи прекратился. Монстр умолк, потом явно застонал от напряжения. Постоял, опустив долу свою корявую голову. Попятился назад. Принюхался к остаткам того, что помешало его сну. Войдя задом в зал, он зарычал на цепь, что удерживала его ногу. Замотал головой и, мыча в бессилии, прошелся вдоль круглой стены своей тюремной камеры. Через некоторое время он, тяжко вздыхая, лег на пол и уложил голову на сложенные перед собой передние лапы со страшными кривыми когтями. Тараканы прошуршали по полу к нему и начали забираться под его складки. Летучие мыши попробовали осторожно пикировать над его головой в поисках очередных жирных трофеев. Вся поднятая и несгоревшая пыль успела осесть на старое место. Рыбки и рыбины включили свой бесконечный хоровод в прозрачной прохладе сна. Но что-то было не так. Что-то выбилось из круговорота. Это заставило одного таракана засеменить в сторону от дракона, но он не смог сообщить никому увиденное в своем диапазоне ощущений, так как был раздавлен движением звена цепи, закрепленной на лапе укладывающегося чудовища. Эта деталь ускользнула из внимания Системы привычного круговорота построения Сна. Никто, кроме раздавленного таракана, в этой Системе не заметил, что дракон не сомкнул свои карие с ореховыми точками глаза. Он внимательно смотрел на то, как рыбки кружат, двигаясь мертвенными голографическими тенями посреди его камеры, как снуют и двигают длинными усами тараканы, трогая ими всё на своем пути. Как кружат крылья летучих вампиров, мельтеша вверх-вниз и выпадая из общей гармонии плавности движения, Всё это убаюкивающим образом должно было привести заключенного в летаргическую беспамятность. Как это всегда приводило. Глаза чудовища блестели угольками в свете догорающего за углом баула врагов.
Необнаруженная никем жёсткая уверенность в глазах, неизвестная мысль тлела в глубине этих глаз. Засипел вдыхаемый через глубокие ноздри тяжёлый воздух лабиринта. Хоровод теней не сбавил своего темпа. Не заметили перемены, мечущиеся в выборе своих очередных жертв, летучие мыши. И только тараканы, жирные и бестолковые опять что-то уловили, но не смогли ничего понять. Дракон громко крякнул, подняв корявую бошку. Все привычно заметались перед его глазами, привлекая внимание, переводя зрительные реакции на себя, шурша кожистыми крыльями, махая плавниками-опахалами, крутя хороводы-карусели снов. Тараканы засуетились внизу, не умея ничего другого. Чудовище захотело рассмеяться, не разжимая зубов, но у него наружу вышел только хрюк. Это еще больше его рассмешило, и тогда, скалясь мордой, дракон приподнял тушу и плюнул на лежащую перед ним железную цепь. Пламя растеклось жидкостью по центру пола, сметая в стороны и стреляя искрами лопающихся от жара тараканов. Рыбы бросились врассыпную и спрятались в тенях круглых стен, став обычными фресками на побелке. Летучие вампиры собрались в огромное черное облако, и оно без промедления атаковало дракона в грудь. Коллективный удар оказался сильным: дракон отлетел в сторону и приложился боком о стену. Цепь шумно натянулась, запутавшись в лапах. И лопнула там, где оплавились лежащие в огне звенья. Вампирова туча тотчас упала на пол и, покатавшись туда-сюда несколько раз, собрала бросившихся к ней как один оставшихся в живых тараканов... Из коридора потянулся шлейф новых летучих тварей. Втянув их в себя, образовался один большой копошащийся ком. Он прокатился по полу, наматывая на себя всё, что еще могло шевелиться после прожарки. Набравшийся объем, сопоставимый с размерами дракона, раскатывался взад-вперед вдоль противоположной стены круглого зала. Звероящер молча наблюдал за движением. Ком последний раз качнулся с ускорением, уплотнился, став меньше размером, и разогнался по часовой стрелке вдоль круглой стены. Теперь это была однородная масса. Шар, подпрыгнув, попытался подняться в воздух - но это ему не удалось, и он продолжил разгоняться по полу. Ши-из-Гар - дракон вспомнил одно из имён, каким его когда-то звали - резко повернулся навстречу шару. Вздохнул обреченно, не отрывая от него взгляд... и плюнул в шар. Отступил задом на пару шагов. Жидкий огонь растекся по шару, сжигая и плавя его насквозь. К своду потолка потянулся жирный дым. Оставшаяся бесформенная масса сильно замедлилась, но продолжила движение в сторону дракона, оставляя за собой пламенный след. Он выдохнул огнём, накрыв струёй измельчавший клубок. Освещая собой всё помещение рассыпавшимися по полу углями, клубок распался на несколько щелкающих искрами частей. Пришли в движение орнаменты на стенах, рыбы заметались, закружились хороводами на штукатурке. Некоторые большие рыбины стали обретать выпуклость. Дракон, не дожидаясь, когда они обретут объем и плотность, встал на задние лапы, прочертил сверху вниз когтистыми лапами глубокие борозды на стене. Попротыкал когтями первых рыбин, какие уже смогли надуться, но не успели отлупиться от поверхности. Остальную мелочь он расцарапал, разделив стену еще несколькими вертикалями. Добивал рыб методично и скрупулезно, загоняя их вплотную к этим бороздам в штукатурке. Что-то довольно ворчал, работая передними лапами. Скрёб ими как заправский енот, закованный в чешую… Когда все было кончено, чудовище передёрнуло плечами, тряхнув крыльями, и направилось к проёму выхода из зала. Двинулось по лабиринту, внимательно поглядывая на стены с метками, оставленными врагами, ставшими за последние сто лет затворничества его постоянными посетителями. Огрызок цепи гремел по подземелью, лаская его слух скрипящими и звенящими звуками эха. Время от времени темноту туннеля разрывали зарева его гнева. Тогда пространства страшно трещали и дымили.
Великий Князь Изовергерд, владетельный сеньор семи замков в Долине, четырех крепостей на Холмах, Первый из рода Книжных Кит-ов-расов, Глава Ордена сидел в тени тента в походном складном кресле перед Планом пещеры Ши-рок, которая по старым сводкам из библиотеки его деда была туннелем. Многодневное сидение в походном кресле порядком ему надоело. Он попивал прохладное пиво, когда из проема Ши-рок вышел голый человек, прикрывая ладонями глаза от яркого солнца.
Они посмотрели друг на друга и одновременно вздрогнули. Вышедший нагим из пещеры был с князем на одно лицо. Они сблизились, охрана оцепенела на месте и не рискнула остановить обоих. А зря. Князь протянул руку к пришельцу и коснулся его плеча. Произошла вспышка и после неё всё погрузилось в ничто.
- Да, слушаю вас, - человек в кабинете подошел к окну, выпустил дымную струю в открытую форточку. Аккуратно стряхнул пепел папиросы в цветочный горшок с геранью. Посмотрел на часы на левой руке и опять приложил трубку черного телефона к уху.
- Мы выписали пациента с этой фамилией на прошлой неделе...
- Да, практически здоров...
- Что я подразумеваю под этим? Это и подразумеваю...
- Будете проверять его устойчивость к стрессу? Простите, каким образом...
- Провоцируя его на агрессию, я так понимаю. Ну-ну...
- Нет, его контузия не дала необратимых повреждений тканей мозга. Это ошибочное мнение. Кратковременное помешательство - тоже несостоятельный диагноз...
- Состояние бреда характеризовало процесс нормализации самочувствия и саморегуляции организма в процессе выздоровления при лечении больного...
- Сон тоже лечит. Короче, пациент здоров и выписан. Оставьте его в покое...
- Отказывается служить? А, подал рапорт. Понимаю.
- Письменное подтверждение? В любое время.
- До свидания, - человек положил трубку на рога телефонного аппарата. Глубоко затянулся и выбросил в мусорное ведро докуренную до бумажной гильзы папиросу.