Мемуары Рубины Арутюнян Моя Маяковка Мой суд
В 1975 году меня судили за подделку документа. Я тогда работала диспетчером вечернего отделения юрфака МГУ, дружила с Виктором Ф. и сделала ему студенческий билет, по которому со скидкой можно было купить железнодорожный билет. Дело это было обычное, в деканате их делали все для своих знакомых и родственников.
Вскоре я как-то зашла к Виктору домой (телефона в квартире, которую он снимал, не было). Дверь опечатана. Быстро узнала, что он в тюрьме, и сама позвонила следователю.
Я знала Уголовный кодекс, знала работников милиции и прокуратуры - многие повышали у нас свою квалификацию. Ко мне не раз обращались за помощью знакомые художники после пьяных инцидентов и неприятностей с милицией.
Я точно знала, что студенческий билет не является документом. Документом считается только паспорт и военный билет, и только их подделка уголовно наказуема. За подделку же студенческого билета положено только административное взыскание или увольнение с работы.
Пошла я узнавать, за что арестовали Виктора (он был известный отказник), в Киевскую районную прокуратуру к следователю Добычину, который вел его дело. Призналась,что студенческий билет Виктору сделала я. Он сходу сказал, что я должна дать компрометирующий материал на арестованного, полить его грязью, и тогда мне ничего не грозит. Я ничего не ответила. И тогда Киевская прокуратура завела на меня дело. Конечно, под давлением и контролем КГБ.
Следствие шло полгода. Добычин меня вызывал и вызывал. Однажды даже показал какие-то кровавые тряпки (он тогда только что вернулся с очередного «дела»), подсовывал фотографии разложившихся трупов, всякие страшные истории рассказывал.
Жаль мне его. Как и прокуроршу на моем суде. Может, он был и хороший следователь, не садист. Может, ему, как и прокурорше, даже было стыдно. Но распоряжение свыше - давить и давить.
Мой адвокат, аспирант нашего факультета, сначала был настроен оптимистично:
- Дело закроем быстренько. Ты сама пришла, добровольное признание, беременна к тому же. Письмо Валентине Терешковой напишем...
Вернулся он через пару часов задумчивый:
- Да, Рубина, ничего не выйдет. Таких дел у меня не было. Знаю только об одном таком деле - Александра Гинзбурга.
Я, увы, тоже знала - и «дело», и Алика Гинзбурга. Получил он два года за то, что на вступительном экзамене в институт написал сочинение за брата художника Вейсберга, а фактически - за издание журнала «Синтаксис» (самый лучший из самиздатовских журналов).
Пугал меня Добычин в первую очередь не кровавыми тряпками, а тюрьмой. Как таковой я тюрьмы не боялась. Думаю, я могла получить от 5 до 7 еще тогда, когда тащила сумку с явно энтээсовской литературой для Галанскова.
Я знала, что в тюрьме всегда найду контакт с любыми людьми. Но я боялась, мистически боялась, мышей и крыс, которые во множестве там обитают.
Я себя стараюсь воспитывать в разных направлениях и сейчас уже могу, хотя и с напряжением, но произнести слова «мышь», «крыса», а долгие годы все мои знакомые знали, что называть этих животных в моем присутствии надо «маленькими слониками» и «большими слониками».
Только тому, кому знаком мистический страх, может меня понять. Ужас, от которого столбенеешь и перестаешь что-либо соображать. Паника, переходящая в стресс.
Добычин вызывал и вызывал, я ходила и ходила. Наконец наступил день суда. Накануне я напекла для друзей пирожков. Съедят за здравие или за упокой. Игорь Дудинский вдумчиво пришивал к диванной подушке тесемочки. Под кофточкой должен был просматриваться животик - я же беременна.
Ребенка я потеряла после 4,5 месяцев беременности. Сейчас я понимаю, что неправильно поступила, не надо было подушечку привязывать, а надо было на суде встать и обвинить следствие в том, что я потеряла ребенка по их вине. Но тогда мне это в голову не приходило.
На следующее утро вместе с Игорем я вошла в здание суда. В дверях меня уже ждал мой адвокат Эдик Р.:
- Рубина, скажи своим друзьям, чтобы не было никаких эксцессов. Все уже решено.
Суд, посвященный подделке студенческого билета, сделали закрытым. Заседание из большого зала перенесли в маленький, где уже сидела подставная публика, а моим друзьям, естественно, места не нашлось. Так они и простояли до конца суда в коридоре.
В дверях стоял молодой симпатяга с длинными темными волосами до плеч в вызывающе алой рубашке.
- Сюда нельзя, зал полон, - решительно произнес он, заслоняя мне с Игорем вход в зал.
- Я подсудимая.
- Таких подсудимых не бывает, - он белозубо улыбался, излучая добродушие.
Я не могла не задуматься, где таких красавчиков находят? Или специально выращивают для внедрения?
Что говорили, о чем меня спрашивали в течение 3-х часов, я помню смутно. Все свои силы я потратила на то, чтобы никому не показать, что я боюсь.
На каждый вопрос отвечала спокойно, с неизменной улыбкой. Я оживилась только один раз. У Виктора Ф. (его доставили из Бутырки как свидетеля) спросили:
- Вы не знаете, делала ли гражданка Арутюнян студенческие билеты кому-нибудь еще?
- Может, и делала, я не знаю, - таков был ответ «героя-мученика».
Я твердо и отчетливо произнесла:
- Ну и свинья же ты, Витя.
Прокурорша, молоденькая, тоненькая до прозрачности, в костюме мышиного цвета, глядя не на меня, поверх зала, требовала для меня 2 года. Щеки на ее бесцветном лице пылали. Когда объявили перерыв, она, также ни на кого не глядя, стрелой вылетела из зала.
Перерыв мы с друзьями провели в кафе. Мне было тошно от пошлости, трусости и вранья. И абсолютно уже все равно, какой срок я получу.
После перерыва - приговор. Я, улыбаясь и не слыша, выслушала его. Когда мы покидали зал, я спросила:
- Игорь, а что мне дали?
- Два года условно.
С работы меня не выгнали. Да, да не выгнали с юридического факультета! Я проработала 6 лет в деканате и полностью их устраивала. Не потому, что я хороший работник, а потому что все, от декана до лаборанток, брали взятки, только не я. А главное - я делала вид, что я этого не замечаю. Так что сработались.
Через полгода я сама ушла - надоели они мне изрядно. Умоляли остаться. Пришлось врать, что муж меня устраивает работать на радио, а ушла я в лифтеры.
Сегодня, встретив тех работников (тогда все они как один хотели мне понравиться и показаться добряками и интеллектуалами), я, пожалуй, добродушно похлопала бы их по плечу, но как представлю себе, как мучительно умирал в лагерной больнице Юра Галансков - такой нежный, открытый, восторженный... Нет, здесь уже не до панибратства.