мой скромный взгляд...)
artur_s
июл. 18, 2012
11:58 am - Писатель. Кто это? Зачем и почему?
- Вот ты, Дока! - Старик неспешно затянулся сигаретой, - объясни нам, тёмным, зачем ты пишешь в Интернете? Зачем тебе вся эта суета?
- Да, да! - подхватил Друг, - зачем? А потом ещё бегаешь, печатаешь всю эту писанину, книжки из всего этого делаешь. Зачем тебе это? Делать нехрен, что ли? У тебя работы невпроворот, спишь пять часов, устаешь. Надобность какая? Потребность души, как говорится в мерзких романах? Денег ты на этом не делаешь, сам сознаешься. Зачем? Колись, товарищ!
Мы сидели в отличной квартире Старика с видом на Хайфский залив.
Отсюда, с полукилометровой высоты горного кряжа Кармель, просматривался великолепный пейзаж.
Средиземное море плоско блестело светло-голубой волной до самого горизонта; перерезая весь город, вниз к морю террасами устремлялись Бахайский сады с необычными геометрическими фигурами зелени и мощным золото-купольным и светло-каменным Храмом, а вправо и влево от него к подножью Кармеля сбегали кварталы Хайфы - прекрасной северной столицы страны.
Нам было тепло и уютно, тихо и спокойно. И мне, в том числе.
До той минуты, пока Старик не задал этот свой вопрос.
Довольно болезненный для меня. Ну, зачем, в самом деле, я занимаюсь этой ерундой? А?
Друг тихо посмеивался в тряпочку, ожидая скандала: он знал, что я не люблю травли, а Старичок как раз большой любитель поцарапать острым словечком печенки и прочую требуху!
- Видишь ли, Дед, - начал я, осторожно прощупывая задние, передние и боковые доли своего мозга в поисках адекватного ответа засранцу. Нет, он хороший человек, этот Старик, но уж больно любит наступать на больную мозоль своим острым языком! - Видишь ли...
- А чего тут видеть, Дока? Ясно с тобой все! Ты хочешь попасть в анналы с двумя Н, а окажешься, как и мы все, в анале с одной буковой! Потому как все там будем! Не обижайся, но я, хоть убей, не пойму людей, строчащих и пишущих просто так, якобы для удовольствия! Застрели меня Бог из пистолета, но мне просто - вас, щелкопёров плоскожопых, жаль от всей моей широкой души! Еще раз прошу, не обижайся, но попробуй вот сейчас, объяснить мне, непутевому, к чему тебе эта головная боль и почему мне, к примеру, это кажется лишним, жалким и бессмысленным?
Сказав это, Старик подлил нам всем поровну и, чокнувшись персонально со мной, с удовольствием выцедил содержимое своей рюмки.
В огромном, во всю ширину стены, окне безмолвно просматривался шикарный вид с бороздящими тут и там по морю кораблями размером со спичечную коробку; по кривому турецкому ятагану, висящему впритык к окну, медленно ползла откуда-то взявшаяся муха, а сгустившееся после вопроса Старика молчание можно было резать на кусочки этим вот самым ятаганом.
Я напрягся.
Было два варианта.
Первый - послать наглеца на БАМ или еще какие-нибудь три буквы.
Второй - спокойно поразмышлять вслух на подкинутую тему.
Учитывая то, что я в гостях, а также философскую сложность вопроса, я выбрал второе.
- Ладно, - я встал и прошелся по комнате, разминая мышцы ног и концентрируясь, - Ладно. Начнем, пожалуй. Но для этого я буду вынужден вернуться к истокам, как говорит одна из радио-ведущих радиостанции РЭКА, мягко грассируя и путаясь в деепричастных оборотах!
Итак, я начинаю!
А именно, начинаю вспоминать, как это у меня началось.
- Кстати говоря, Старик, а знаешь ли ты, что означает слово "писатель"? Согласно всем энциклопедиям, писатель - это человек, занимающийся литературным трудом. А вот что такое литературный труд - это никому не известно. Ведь каждый понимает это по-своему! Отсюда есть, как я понимаю, разновидности писателей, как то: пейсатели, графоманы, халтурщики и просто шаромыги.
- Стоп, Дока! А вот у меня вопрос, - привстал с места Друг, - а должен ли писатель быть профессионалом? Как, например, врач или инженер. То есть, должен ли он учиться этой профессии?
- Во, во! Меня тоже это, завлекая, развлекает! - Старик хохотнул. - А то, понимаешь, инженер учится минимум пять лет, а потом еще всю жизнь, если хочет быть специалистом. Врач - вообще обязан быть профессионалом, а то накалечит и поубивает кучу народу! Стоматолог - если его не обучить профессионализму - это же тихий ужас, караул! Ха. И только писателю учиться не надо! Еклмн. Он и так наваяет романов и повестей! Все сейчас толстые и достоевские…
- Нет, но есть Литературный институт в Москве или вот еще…
- Да ладно тебе, Друг! Много ли настоящих писателей вышло оттуда?
- Мужики, это спор бесконечен, - я включился в спор, - я так себе прикидываю: если ты зарабатываешь себе на хлеб с маслом литературой - то ты и есть писатель! Ведь тот же врач или инженер - если он себя не может прокормить своей профессией, то кто он после этого? Менять надо профессию!
- Ну, ну, - подтрунивает Старик. - Посмотри, сколько идиотов сейчас гордо кличут себя писателями! Накатал книжицу в сто пятьдесят страничек - и пузо вперед: посторонись, народ, я - писатель! Да еще за свой счет выпустит в завалящей типографии - и орёт: я печатался, я издавался! Тьфу! Блевать хочется… Или вот еще. Закончит такой мудак технический вуз, сунется туда-сюда, не получается у него инженерия, ну, тупой он, - начинает писать всякую муйню в газетки-журналы, потому как корректор у него знакомый - подправит, или редактор - двоюродный сват тещи троюродного дяди… И все! Пошло-поехало! Потом нацарапает какую-нибудь чушь про ягодки-цветочки - и все! Писатель! Твою мать…
- Да, ты прав, Дед! Я в последнее время частенько натыкаюсь в Интернете на молодых девиц то из Кухуювки, то из Хукюювки, которые с придыханием жалуются подружкам: Послала в редакцию свой детективный роман полгода назад, а до сих пор гонорар не прислали, суки!
Они сейчас на мутной волне всё больше детективы гонят. Залезут в Гугль, понадергают оттуда-отсюда про бальные платья, сплетни и всякий антураж прошлых веков в России - и поперло говно в сотни частных издательств, где калымщики-профессионалы и другие гиены ротационных машин стригут купоны, засовывая потными ладошками рубли, доллары, марки и шекели в свои исхудавшие от безденежья карманы!
- Да! - поддержал Друг, - а есть графоманы-стяжатели. В частности, в том же Интернете. Допустим, и пишет неплохо. И биография, с первого взгляда, неплохая, но сидит у него внутри лавочник - и все тут! Вместо того, чтобы рассчитать тираж своей нетленки, он забабахивает несколько сот экземпляров за свои кровные, а потом, видя, что покупателей-то всего ничего, начинает применять карательные меры, покупайте, мол, сволочи, а то не покажу новые нетленки! Жлоб, конечно, и недотепа.
- Ну, хорошо, - спросил я, - вы утверждаете, что писать должны только окончившие Литинституты или как? А что же … опять же, Пушкины, Лермонтовы и прочие Чеховы? Они же вроде как бы без высшего литературного образования были ребятки…
- Слушай, давай не будет пихать в нашу беседу гениев, ладно? - Друг твёрдо повёл свою линию. - Мы же говорим о простых, сермяжно-посконных гражданах, со способностями, но не более того! Гений - он и без нас прорвется. Я ведь вам еще про Билла Гейтса не упомянул! Он хоть и не писатель, но тоже прорвался без диплома в люди! Я веду к тому, что писать может любой человек, но называть себя писателем может лишь профессионал, журналист, газетчик или человек, получивший нелитературное образование, но переключившийся на эту стезю и профессионально зарабатывающий себе на жизнь писательством! Я ведь о чем толкую? Ты - писатель только тогда, когда у тебя есть читатели! Количественных критериев у меня нет, но думаю, что десятки тысяч читателей - это уже качественный показатель!
- Во! - взвился Старик. - А теперь, Докушко, расскажи, милок, про себя, хе, хе…Как тебя-то, солидного специалиста, занесло в такое протухшее болото? Только по-честному! Положа руку на это самое
Друг из своего угла тоже заскалил зубы.
- Трудно мне в такой мерзопакостной обстановочке начинать свой рассказ! - смешливо молвил я. - Но я все же рискну, предварительно выпив шнапсу и закусив, чем Бог послал тебе на сей раз, гнусный Старикашка! Кстати, Друг, кончай зубы сушить! Хлебни и ты тоже этого пойла, не при Старике будь сказано, ибо мог бы и Камю притартать из Парижу, где он, как оказалось, зря терял время ровно две недели тому как!
- Э! Ты зачем так грубо нападаешь на Кинзмараули, товарищ? Не желаешь - пей коньяк с водовкой, но доброе вино под эту закусь тоже не вредно вкушать иногда…
Да ты, я вижу, малость ошеломлен нашими с Другом атаками на вас, писак, бумагомарак, щелкоперов и волков позорных! Так ведь защищайся, дружище! Дай хотя бы устное объяснение своим позорным поступкам, я имею в виду, естественно, твои графоманские замашки!
- Хм. Хгм. Кха, кха, - прокашлялся я.
И начал.
Дело было, друзья мои, давно. Как говорим мы, пейсатели, тогда вода еще была мокрой, снег был белым, а девки - молодыми и горячими.
Лежал я как-то в больнице.
Жена уложила на предмет отдохнуть, ибо загнал я себя на работе до бессонницы. А она как раз была заведующей отделением в той больничке, так что оказался я на больничной койке по блату.
Отдыхаю я, значит. Сплю двадцать с чем-то часов в сутки, как кот. Или лев. Они ведь как, львы-коты? Пожрал, попил, вылизал себе всё, что вылизывается - и снова на бок!
А надо вам доложить, что незадолго до укладки в больницу, года три до этого, я развелся и женился снова. Подробности вы уже знаете, так что не будем заостряться на этом вопросе.
И вот лежу себе в койке, скучаю, гляжу в потолок и вдруг…
В голове что-то зашевелилось, зажурчало, заскворчило, я бы даже сказал, запело…И вот он, первый стих родился в моей отоспавшейся голове:
Летний зной раскалывает череп,
Осенью по нервам бьют дожди.
Вместо пик я выбираю черви.
Ухожу в себя - меня не жди.
Что-то вроде этого. Я аж вздрогнул и оглянулся: - Кто это сказал?
Никого. Я один в палате.
Мать честная, думаю, поэт родился! Какой крутой поэт!
- Дока, кончай трепаться! Мы от тебя чего ждем? - объяснений! А ты чего дурака валяешь?
- Какой дурака, Старец! Я просто вспоминаю. Как это было. С чего началось. Как нормальный мужчина в расцвете лет на моих собственных глазах стал превращаться в Облако-в-Штанах, а точнее, в - Больничной - Пижаме! А ты говоришь!
Так вот. Там было несколько строф, но последнюю помню:
Потому-то берегу я нервы
Летом и весной, когда дожди.
Вместо пик я выбираю черви.
Ухожу в любовь! Меня не жди.
Ничего себе. Очень удивился я такой моей прыти, и потащил накропанный стих жене хвастаться.
Посмотрела она, прочла вторично и спрашивает:
- Ты где его украл? У кого?
Вот тут-то до меня и дошло: стих хороший, так как украсть плохой - надо быть дураком. Крадут хорошее! Верно, Дружище?
- Верно, верно, - прошепелявил Друг, давясь закуской, - а дальше что?
- Дальше я решил, что это лишь эпизод в моей бурной биографии, и к вечеру забыл об этом. Но, проснувшись поутру и взглянув в окно, я неожиданно прошептал следующее:
В светлой дымке, в белесом тумане
Расплылись очертания дня.
Что так сердце щемит, что так манит
В отдаленные дали меня?
Мать честная! Опять!
Я человек простой, я говорю стихами, как некогда заметил Аркадий Райкин по тексту, наверняка, Жванецкого Михаила. Что делается! Поэт, муха-бляха. Ладно. Записал я эти бессмертные строки. И продолжил далее в том же духе.
Ребята! Клянусь, с той поры два-три раза в день на меня снисходило, и я только знай - записывал на листочки всё это дело. Конечно, я понимал, что это - блажь, но поскольку рифмы пёрли откуда-то сверху, практически без напряжения, я записывал, отрывая листочки бумаги отовсюду, откуда только можно. Листочки копились сначала в карманах брюк и пиджака, потом перегружались на письменный стол. Синие, желтые, белые листочки для заметок, линованные листы бумаги, целые и надорванные.
Жене я вначале не показывал писанину, но однажды она увидела:
Тихий шелест листвы я совсем позабыл,
Я забыл щебетание птах.
Этой белой зимой я навек разлюбил
Ту, что снилась мне в розовых снах.
- Кто тебе снился? - сурово спросила она, забыв, что прочла только что стих! Мой стих. И не спросила, где это я его стянул! Это был прогресс. Я - человек простой. Но я заговорил стихами! И я ответил ей экспромтом:
Ты не веришь, что стихи пишу я,
Думаешь, я их ворую?
Может быть, стихи - моя стихия,
Я пока что только озорую…
А когда, на следующий день, она попросила сочинить что-нибудь этакое про лето, и я выдал:
В июле тепло, очень знойно в июле,
Жара для июля - закон.
Дома свои легкие распахнули
Раскрытыми ртами окон.
- тут-то жена моя и поверила, что я перегрелся где-то, слегка тронувшись, но факт стихосложения признала и даже одобрила.
Вот так у меня началось. Самопроизвольно, не по заказу, под воздействием суровой больничной обстановки, спонтанно и неожиданно.
И пошло. И поехало.
- Мда. Бывает. - Друг покачал головой. - То есть, ты так и не вылечился. Болеешь головой с тех пор? До сих пор идут стихи?
- Э, нет! Со стихами интересная получилась история. После первых "нежданчиков", которые я выдал в больнице, из меня буквально полилось наружу! Что это было - дерьмо или золотая лава, я не знал.
Был в Союзе у меня приятель, член Союза Писателей СССР, некто Витя. Он катал рассказы и повести про соцсоревнование и про скорый приход коммунизма. Не брезговал Витя и стишатами. Тоже что-то верноподданническое.
Я показал ему свои опусы. Он одобрил. Да, сказал Витя, это настоящие стихи!
Я, конечно, воспрял, но тут же сник.
Во-первых, Витя объяснил, что появиться в поэтических журналах - это должна быть большая сноровка или большой талант. У меня ни того, ни другого не было - я это отлично понимал.
А во-вторых, я уже навострился в Израиль, потому как продолжать существование в разваливающемся эсэсэре мне не хотелось.
Я плюнул на идею публикования и вскоре уехал.
Кстати, к слову, вы гляньте, граждане, как красиво за окном!
Тьма, сошедшая на Средиземное море, была пронизана миллионами огоньков. Желтоватое освещение домов прорезалось могучим великолепием подсветки Бахайских садов с ровными линиями огней, переходящими в замысловатые фигуры. Далеко внизу феерическое зрелище нефтеперерабатывающего комплекса, расцвеченного лампочками дневного света, гармонично обтекающими контуры зданий, сооружений, трубопроводов, завораживало взгляд.
Яркое освещение улиц, площадей города четко ограничивалось рамками дорог, многочисленных шоссе и улиц, подчеркивая фантастическую картину урбанизированного куска страны, уютно разместившегося на склонах библейской горы Кармель.
Мы помолчали, впитывая эту необыкновенную картину.
- Ну, ладно, - раздался голос Старика, не любящего сюсюканье. - Дока, а дальше-то что?
- Дальше надо горло промочить. А то рассказывать мне еще много, а першит - сил нету. Наливай, товарищ! Кстати, заметьте, граждане, что я излагаю подробно о том, как у меня лично это всё началось. Заметьте, что не было никаких мыслей лезть в герои, в литературу, западать в анналы.… Попёр стих - ну и ладушки. Это потом уже пришла пора решать, что с ним делать.
Но это уже случилось в Израиле. Хотя поначалу даже смешно было об этом подумать! Кругом один иврит! Никаких тебе русских радио и телевидения! По-моему, была в 91-м году какая-то заштатная газета-стенгазета, но я долбал иврит и не интересовался вообще русским языком. Иврит! Иначе пропадешь!
Да что я вам объясняю - вы сами с усами! Лехаим!
- Да. А в Израиле поначалу было не до стишков. Ульпан, иврит, потом работа в конструкторском бюро по 10-12 часов до посинения внутренних и наружных органов - тяжко было. Но затем я ушел от рабского труда, меня приняли в солидную фирму, где мне удалось прийти в себя, оклематься, осмотреться и застрочить о новых, необычных впечатлениях от необычайно красивой страны и разных людях, с которыми пришлось общаться на языке, которому несколько тысяч лет.
Вроде бы, и люди - другие, и климат другой, и все другое, а ассоциации прежние:
Как удар, отколовший льдину
От массивного айсберга жизни -
Звон бокала, унесшего длинный
Год, прошедший на новой отчизне.
Я несусь на оставшейся части
По мерцающей лунной дороге.
Впереди успехи, несчастья
И потери. Всё, как у многих.
Так и шло. Работа, новые впечатления, поездки по стране и за рубеж. Уже были Греция и Египет, Турция и Франция, Англия и Испания, уже набралось штук триста-четыреста листочков со стихами, как вдруг …
Иду я как-то по улице и вижу объявление на русском языке корявым почерком: "Интересующимся русской литературой (проза, поэзия) просьба позвонить по такому-то телефону".
Позвонил.
Встретились. Поговорили. Показал свои листочки. Мне и говорят:
- Да, это стихи. Кроме шуток. Мы тут хотим сборник стихов сочинить. Хочешь поучаствовать?
Хочу, говорю.
И вот тут один из членов этого литературного объединения, бывший заместитель главного редактора одного из крупных советских издательств и говорит мне:
- А ведь можно книгу сделать из твоих стихов. Сборник.
- А как?
- Я уже сделал несколько.
- ….?
- Я редактирую, есть корректор, компьютер под рукой, принтер работает, отчего же не сделать?
- А обложку?
- Я отработал технологию. Это же там, в Союзе, надо было иметь тридцать или триста человек в издательстве, а здесь для малых тиражей вполне достаточно трёх человек.
- Ну, давай, попробуем!
Так все и началось.
- Хм, - крякнул Старик, внимательно слушавший и, к моему удивлению, не перебивавший ядовитыми замечаниями до сих пор. - А нафига тебе это понадобилось?
- А почему бы и не попробовать! - вдруг заступился за меня Друг.
- Вот что я скажу вам, ребята. - Я медленно подбирал слова. - Количество просто перешло в качество. Эти триста с чем-то листочков давили меня душевно. Жалко было такое добро выбрасывать. Ведь там было нечто вроде моего дневника, там сидела память.
Но было еще нечто совершенно неожиданное и непредсказуемое. Когда мы с этим редактором прикинули вид титульного листа с моей фамилией и именем, да ещё со скромной картинкой и названием книги, скинули это на принтер, и я принес это домой показать жене - реакция её была удивительной!
Она глянула на сложенный листок - и расплакалась!
Мужики, вы знаете мою жену. Это собранный, выдержанный человек. И вдруг - такая реакция! Меня полоснуло по сердцу. Разве не стоило делать книжку, чтобы это вызвало такие эмоции родного и любимого человека? Я извиняюсь за высокий штиль, как говорится, но нету у меня сейчас желания юродствовать! Я сказал. Точка.
- Да. Это, конечно… - промямлил Старик.
- Ну, а дальше? - попросил Друг.
- А дальше стало весело. Сделали мы экземпляров сто, и я давай дарить направо-налево! Родным в Россию послал, друзьям, здесь в Израиле раздавал всем, кто попросит…
- Погодь, погодь… - Старик оживился. - Тебе, что, забесплатно этот редактор трудился? Он альтруист или придурок?
- Да. С этим делом я лихо пролетел! Не в трубу, но около этого…
- А поточнее не доложишь?
- Точнее? А точнее было так.
Один листок первого экземпляра книги обходился в 10 шекелей, по тогдашнему курсу где-то около трех доллариев. Берем двести восемьдесят страничек, умножаем на три…получаем восемьсот сорок зеленых денег. Это первый экземпляр. Потом размножение. Каждая книжка около пятидесяти долларов обходилась. Итого…о-го-го, сколько итого! Короче подзалетел я лихо! Но зато имел кайф, ребята, на полную катушку!
Во-первых, держишь её, как ребеночка, нюхаешь,…пахнет хорошо! Во-вторых, визуально приятно: моё детище! В-третьих, понимаешь, что это память, это надолго, это тебя переживет! Ты уже будешь порхать по райским кущам или жариться на сковородке, что гораздо вероятнее, а кто-то будет читать, листать, вспоминать тебя, давно ушедшего…. Йэхх… Приятно, чёрт побери! Ну, и в-последних, отзывы тех, кто получил книжку, да ещё и прочитал! Опять же приятно.
- Ну-ну. Да ты сибарит, Дока! Кайфуешь от метафизики…
- Погоди, погоди, Дед.
А дальше было еще круче! Кто-то послал книжку на русское радио, которое к тому времени уже было создано. Это был девяносто пятый год. И вот звонит мне Фредди бен Натан, ведущий передачи, и записывает интервью со мной, а на завтра выпускает эту запись в эфир! Минут пятнадцать я трепался, отвечая на вопросы и читая стихи. Очччень приятно, доложу я вам. Дело в том, что Фредди сообщил мне, что это дело пойдет в эфир на страны бывшего СССР.
Ну, и что думаете, граждане? Стал получать я звонки из Израиля, а потом и с Украины и России, где Голос Израиля ловили знакомые и родичи.
Потом, еще лет десять в своей передаче Фредди читал стихи из моего сборника. Я узнавал об этом из звонков друзей и знакомых из Иерусалима, Тель-Авива, Нетании и так далее, потому что сам я очень редко слушаю русское радио. Потом один композитор написал музыку на десяток моих стихотворений и одну из песен мы записали в студии, потом послали на радио аж на два канала, и там ее крутили! Здорово! А ты говоришь, Старик...
- Да, Дока, ты тяжко болен. Ты, фактически, уже на грани помешательства. О чём говорит твоя филантропия. То есть, ты поглупел на глазах в моих глазах, извини за тавтологию!
- Чего ты на него напустился, Старый? - вступился Друг. - Чего ты попёр на него буром?
- А как же! Он, чудак на букву М, тратит на свои прихоти семейный бюджет, и я, как друг, не могу пройти мимо его преступлений! Свету жалко. Она бы лучше купила себе всякие цацки!
- Это да. Это есть. Бюджет временами горит огнём. Но жена, в отличие от тебя, Старикашка, понимает, что муж попёр в анналы истории и литературы, и не препятствует! - я оправдывался, как мог. - Но надо отдать мне должное, так сказать, в прямом и переносном смысле. Потом, когда пошли еще книжки, я стал пытаться заткнуть прорехи в бюджете!
- Заткнул?
- Да ты что! Никак не выходит. Ты же не можешь слупить с читателя, который тебя уважает и в рот тебе смотрит, хотя бы себестоимость книги, изданной на свои бабки малым тиражом не через крутое издательство! Но все же частично они стали оплачивать мне расходы на тиражирование.
- Погоди, а почему бы тебе не попробовать полазить по этим самым издательствам?
- А когда? У меня есть время для этого? Вот сегодня мы треплемся, потому как выходной день! А в рабочее время я могу отвлечься? Или поехать в Россию и мотаться по издательствам, как цуцык или как знакомые мне пейсательницы? Ладно, подожду, когда посмертно признают гением и за бесплатуху напечатают всего меня мильёнными тиражами, а я сверху уже прослежу, чтобы все было по-честному!
- Ага, ага. Давай, давай. В анналах-то хорошо будет! Да, да. Бедная Света. Достался же ей мудило с нижнеготагило.
- Не груби, Дед!
- Ладно, ладно, не обижайся, Дока, я же не по злобе. Ты скажи лучше, а тему эмиграции-репатриации ты обыгрывал? Уж очень несладко было тут в первое время!
- Ха. Еще как обыгрывал! Тогда, во время интервью с русским радио я прочел свои "Карты". Ты ведь помнишь этот стих?
- Да, нет, призабыл малость, напомни!
- Пожалуйста. Кстати, это попало в Альманах.
Ты вглядись в короля и даму -
Это образ и мой и твой:
Ниже пояса - просто драма!
Те же, только вниз головой!
Эмигрант - как игральная карта.
Пополам перерезана жизнь!
Верх - что начиналось от старта,
Низ - оставшиеся миражи.
Наши мысли, мечты - всё с нами,
Но игрива злая судьба:
Здесь одни из нас вверх ногами,
А другим - вообще труба.
Мы живём как бы в двух стандартах,
И в обоих глаза зашорены.
Симметричны, как половинки карты,
Только смотрим в разные стороны!
- Да, злобненько так…
- А ты вспомни, Старый, это написано примерно в 92-м -93-м годах. Помнишь, как ломались судьбы некоторых из нас? Как бывший крупный специалист-электронщик работал дворником в больнице Тель-а-Шомер? Как садили нас на рабскую работу за бесплатно? Я же рассказывал вам, как меня в первой моей израильской фирме держали за лоха: без договора, без отчислений, на малых копейках, пока я не взбрыкнул!
- Да, но я не заметил, чтобы ты сильно озлобился.
- Это да. Потому что довольно быстро понял кое-что и, кстати, отразил это в бессмертном стихе, который и продекламировал с пафосом хороший человек Фредди Бен Натан:
Мир иной здесь и люди другие,
Жизнь течет по законам другим.
Даже если гнетет ностальгия,
Понимаю я - здесь не враги!
Просто - там - я друзей оставил,
Место действия - там - моих снов.
На тех окнах закрыл я ставни
И задвинул покрепче засов.
- Слушай, Дока, а дальше что было? - Друг подал голос. - Ты хоть писателем себя ощущаешь?
- А как же! Сразу классиком себя чувствую. Ты в детстве в классики играл? Знаешь, мелом на асфальте рисуем классики…и прыгаем! Да нет, Друг, какой там писатель! В лучшем случае, графоманом себя чувствую. Знаешь, кто такой графоман?
- Догадываюсь, но точного определения не знаю.
- Классическое определение графомании дано в Википедии. Вот, привожу по памяти, которая, как вам известно, у меня прекрасная.
"Графома́ния - влечение и пристрастие к усиленному и бесплодному писанию, к многословному и пустому, бесполезному сочинительству. Графоманы стремятся опубликовать свои произведения. Так, не имея литературных способностей, они пытаются (иногда успешно) издать свои художественные произведения, а графоманы, не имеющие научных знаний, стремятся опубликовать свои псевдонаучные трактаты. Графоманические тенденции нередки у шизоидов и сутяжных психопатов."
Ман - это от слова мания. А граф - это от слова "писать". Так вот получается, что у меня мания писать! Нравится мне это. Душа изливается, что ли, и подспудно чувствую облегчение. Как пописать сходил - легче становится! Говорит же Жванецкий, что писАть, как и пИсать, надо, когда уже не можешь сдержаться! Излиться надо. Правильно злой Старик говорит: болезнь это! Неизлечимая. Так что я - или шизоид, или сутяжный психопат!...
Вот. Спрашиваешь, что дальше было?
Потом как-то случайно написал прозой текст из еврейской пост-египетской истории. В смысле, о выходе из Египта. Этот текст поместили в один сборник, в другой, потом в Альманах. Потом в альманахах появились мои стихи из первой и второй книжек. Альманахи, говорят, есть во всех библиотеках Израиля.
Потом стал писать книгу прозы.
Потом в Интернете стал писать рассказики, собрал их в книжку, издал небольшим тиражом. Потом…потом суп с котом. Пишу помаленьку. Графоманю. Имею кайф от этого.
Но всё равно всё это - вторично. Мне нравится моя научно-инженерная работа. Та, в которой я профессионал. Та, которая сделала меня человеком. Независимым и более-менее обеспеченным. Независимым и от редакторов, и от читателей, и от писателей с их Союзами. И это для меня первично!
Кстати, уже поздно, и под занавес расскажу я вам, ребята, как я чуть не стал членом Союза Писателей Израиля. Это интересно и поучительно. Вот, слушайте.
Прочитал мою первую книжку некий профессиональный писатель, член Союза Писателей Латвии, член СП СССР и член СП Израиля. Старый такой дед, добряк и умница.
- Я напишу Вам рекомендацию в Союз Писателей Израиля.
Я так и сел, где стоял.
А он продолжает.
- Но нужно две рекомендации от членов СП. Пошлите книгу по вот этому адресу и попросите рекомендацию!
И дает адрес.
Я посылаю. Через месяц получаю вторую рекомендацию и звоню в СП. Секретарь этого СП и говорит: - Посылайте две рекомендации и два экземпляра книжки по такому-то адресу.
Я посылаю.
И жду. Месяц жду. Два жду. Через три месяца звоню: - Как дела? Он отвечает:
- Члены СП изучают книгу, обсуждают.
Ладно. Пусть, думаю, обсуждают.
Потом еще пара месяцем минула. Опять звоню.
- А где мой членский билет, мол, в Союзе Писателей?
- Кхе, - отвечает секретарь, - кхе, кхе. Молодой человек! Я прочёл на обложке, что Вы работаете в Израиле по специальности. Это так?
- Так.
- Зарабатываете нормально?
- Можно и так сказать.
- Так зачем Вам этот Союз Писателей? Вы знаете, что это такое? Это фактически профсоюз для старых писателей, которые не могут освоить иврита и продолжают писать на русском языке, зарабатывая в газетах гроши. Они все полуголодные. Они ведь больше ничего не умеют делать. Они не могут приспособиться. Они несчастные. И вот Союз Писателей таким старикам помогает по мере сил. Вы хотите забрать часть этих грошей у стариков?
- Ни в коем случае! Ни божемой!
- Ну. А тогда зачем вам этот Союз?
- Вас понял. Благодарю за разъяснение. Всего хорошего. Отбой.
Вот так и не стал я израильским пейсателем.
А стал писать всякую муть в Интернете. В Живом Журнале. Вы, Друг и Старик, как честные и благородные люди, не слышали, конечно, о таком феномене на букву фе. Ну, и не надо! Живите спокойно. Работайте. Кушайте водку и Киндзмараули. А я пойду домой. К жене. И к этому чёртовому ЖЖ, будь он вечно жив и здоров!
А себя я давно и не без оснований называю графоманом, в отличие от прыткой молодежи, бьющей себя в грудь копытом и подчеркивающей свою принадлежность к властителям дум - писателям. Эх, молодежь, молодежь… Новое шустрое поколение.… Куда уж нам, графоманам…
- Постой, постой, Дока. Один вопрос под занавес. Ты к чему это привязал своё объяснение по поводу писательства и графоманства к больнице, к болячкам и, главное, к разводу и ко второй жене? Какая связь между этими бытовыми событиями с твоей частной жизнью и высокими понятиями "литература", "графомания", "анналы истории" и "помойка истории"? Ты ничего не перепутал, приятель?
- Отнюдь, - как говорил внук автора "Тимура с его командой", шевеля толстыми губами, - отнюдь!
В том-то и суть, что всё это намертво завязано! Первая жена, в общем-то, хороший человек была, но сухарь и себялюбивая до чрезвычайности, ей до меня и даже до сына было до фонаря, неохота было ей отвлекаться от своей красоты, тряпок и других столь же важных моментов! Вот так, полегоньку, и загремел я с такой жинкой в болячки, да по больницам, одна из которых впоследствии и довела меня до стихо-графо-мании.
А Света… - это совсем другое. Я на неё, мужички, молюсь, как вы давно и правильно заметили! И, если вы обратили внимание, в обоих стихотворных сборниках и в двух прозаических многостраничных опусах я всё время пишу о ней. И ничего тут не поделаешь - такова любовь!
Так что, всё на свете, как выяснилось, всё абсолютно, на них, на женщинах зиждится, мать честная!
И никуда от этого не отвертеться!
Так что, писатель ты или графоман - это мелочи жизни.
Главное, чтобы жена была хорошая! Вот за это я и предлагаю последний тост, на посошок!
За них, за наших любимых женщин!
Будем здоровы!
июл. 18, 2012
11:58 am - Писатель. Кто это? Зачем и почему?
- Вот ты, Дока! - Старик неспешно затянулся сигаретой, - объясни нам, тёмным, зачем ты пишешь в Интернете? Зачем тебе вся эта суета?
- Да, да! - подхватил Друг, - зачем? А потом ещё бегаешь, печатаешь всю эту писанину, книжки из всего этого делаешь. Зачем тебе это? Делать нехрен, что ли? У тебя работы невпроворот, спишь пять часов, устаешь. Надобность какая? Потребность души, как говорится в мерзких романах? Денег ты на этом не делаешь, сам сознаешься. Зачем? Колись, товарищ!
Мы сидели в отличной квартире Старика с видом на Хайфский залив.
Отсюда, с полукилометровой высоты горного кряжа Кармель, просматривался великолепный пейзаж.
Средиземное море плоско блестело светло-голубой волной до самого горизонта; перерезая весь город, вниз к морю террасами устремлялись Бахайский сады с необычными геометрическими фигурами зелени и мощным золото-купольным и светло-каменным Храмом, а вправо и влево от него к подножью Кармеля сбегали кварталы Хайфы - прекрасной северной столицы страны.
Нам было тепло и уютно, тихо и спокойно. И мне, в том числе.
До той минуты, пока Старик не задал этот свой вопрос.
Довольно болезненный для меня. Ну, зачем, в самом деле, я занимаюсь этой ерундой? А?
Друг тихо посмеивался в тряпочку, ожидая скандала: он знал, что я не люблю травли, а Старичок как раз большой любитель поцарапать острым словечком печенки и прочую требуху!
- Видишь ли, Дед, - начал я, осторожно прощупывая задние, передние и боковые доли своего мозга в поисках адекватного ответа засранцу. Нет, он хороший человек, этот Старик, но уж больно любит наступать на больную мозоль своим острым языком! - Видишь ли...
- А чего тут видеть, Дока? Ясно с тобой все! Ты хочешь попасть в анналы с двумя Н, а окажешься, как и мы все, в анале с одной буковой! Потому как все там будем! Не обижайся, но я, хоть убей, не пойму людей, строчащих и пишущих просто так, якобы для удовольствия! Застрели меня Бог из пистолета, но мне просто - вас, щелкопёров плоскожопых, жаль от всей моей широкой души! Еще раз прошу, не обижайся, но попробуй вот сейчас, объяснить мне, непутевому, к чему тебе эта головная боль и почему мне, к примеру, это кажется лишним, жалким и бессмысленным?
Сказав это, Старик подлил нам всем поровну и, чокнувшись персонально со мной, с удовольствием выцедил содержимое своей рюмки.
В огромном, во всю ширину стены, окне безмолвно просматривался шикарный вид с бороздящими тут и там по морю кораблями размером со спичечную коробку; по кривому турецкому ятагану, висящему впритык к окну, медленно ползла откуда-то взявшаяся муха, а сгустившееся после вопроса Старика молчание можно было резать на кусочки этим вот самым ятаганом.
Я напрягся.
Было два варианта.
Первый - послать наглеца на БАМ или еще какие-нибудь три буквы.
Второй - спокойно поразмышлять вслух на подкинутую тему.
Учитывая то, что я в гостях, а также философскую сложность вопроса, я выбрал второе.
- Ладно, - я встал и прошелся по комнате, разминая мышцы ног и концентрируясь, - Ладно. Начнем, пожалуй. Но для этого я буду вынужден вернуться к истокам, как говорит одна из радио-ведущих радиостанции РЭКА, мягко грассируя и путаясь в деепричастных оборотах!
Итак, я начинаю!
А именно, начинаю вспоминать, как это у меня началось.
- Кстати говоря, Старик, а знаешь ли ты, что означает слово "писатель"? Согласно всем энциклопедиям, писатель - это человек, занимающийся литературным трудом. А вот что такое литературный труд - это никому не известно. Ведь каждый понимает это по-своему! Отсюда есть, как я понимаю, разновидности писателей, как то: пейсатели, графоманы, халтурщики и просто шаромыги.
- Стоп, Дока! А вот у меня вопрос, - привстал с места Друг, - а должен ли писатель быть профессионалом? Как, например, врач или инженер. То есть, должен ли он учиться этой профессии?
- Во, во! Меня тоже это, завлекая, развлекает! - Старик хохотнул. - А то, понимаешь, инженер учится минимум пять лет, а потом еще всю жизнь, если хочет быть специалистом. Врач - вообще обязан быть профессионалом, а то накалечит и поубивает кучу народу! Стоматолог - если его не обучить профессионализму - это же тихий ужас, караул! Ха. И только писателю учиться не надо! Еклмн. Он и так наваяет романов и повестей! Все сейчас толстые и достоевские…
- Нет, но есть Литературный институт в Москве или вот еще…
- Да ладно тебе, Друг! Много ли настоящих писателей вышло оттуда?
- Мужики, это спор бесконечен, - я включился в спор, - я так себе прикидываю: если ты зарабатываешь себе на хлеб с маслом литературой - то ты и есть писатель! Ведь тот же врач или инженер - если он себя не может прокормить своей профессией, то кто он после этого? Менять надо профессию!
- Ну, ну, - подтрунивает Старик. - Посмотри, сколько идиотов сейчас гордо кличут себя писателями! Накатал книжицу в сто пятьдесят страничек - и пузо вперед: посторонись, народ, я - писатель! Да еще за свой счет выпустит в завалящей типографии - и орёт: я печатался, я издавался! Тьфу! Блевать хочется… Или вот еще. Закончит такой мудак технический вуз, сунется туда-сюда, не получается у него инженерия, ну, тупой он, - начинает писать всякую муйню в газетки-журналы, потому как корректор у него знакомый - подправит, или редактор - двоюродный сват тещи троюродного дяди… И все! Пошло-поехало! Потом нацарапает какую-нибудь чушь про ягодки-цветочки - и все! Писатель! Твою мать…
- Да, ты прав, Дед! Я в последнее время частенько натыкаюсь в Интернете на молодых девиц то из Кухуювки, то из Хукюювки, которые с придыханием жалуются подружкам: Послала в редакцию свой детективный роман полгода назад, а до сих пор гонорар не прислали, суки!
Они сейчас на мутной волне всё больше детективы гонят. Залезут в Гугль, понадергают оттуда-отсюда про бальные платья, сплетни и всякий антураж прошлых веков в России - и поперло говно в сотни частных издательств, где калымщики-профессионалы и другие гиены ротационных машин стригут купоны, засовывая потными ладошками рубли, доллары, марки и шекели в свои исхудавшие от безденежья карманы!
- Да! - поддержал Друг, - а есть графоманы-стяжатели. В частности, в том же Интернете. Допустим, и пишет неплохо. И биография, с первого взгляда, неплохая, но сидит у него внутри лавочник - и все тут! Вместо того, чтобы рассчитать тираж своей нетленки, он забабахивает несколько сот экземпляров за свои кровные, а потом, видя, что покупателей-то всего ничего, начинает применять карательные меры, покупайте, мол, сволочи, а то не покажу новые нетленки! Жлоб, конечно, и недотепа.
- Ну, хорошо, - спросил я, - вы утверждаете, что писать должны только окончившие Литинституты или как? А что же … опять же, Пушкины, Лермонтовы и прочие Чеховы? Они же вроде как бы без высшего литературного образования были ребятки…
- Слушай, давай не будет пихать в нашу беседу гениев, ладно? - Друг твёрдо повёл свою линию. - Мы же говорим о простых, сермяжно-посконных гражданах, со способностями, но не более того! Гений - он и без нас прорвется. Я ведь вам еще про Билла Гейтса не упомянул! Он хоть и не писатель, но тоже прорвался без диплома в люди! Я веду к тому, что писать может любой человек, но называть себя писателем может лишь профессионал, журналист, газетчик или человек, получивший нелитературное образование, но переключившийся на эту стезю и профессионально зарабатывающий себе на жизнь писательством! Я ведь о чем толкую? Ты - писатель только тогда, когда у тебя есть читатели! Количественных критериев у меня нет, но думаю, что десятки тысяч читателей - это уже качественный показатель!
- Во! - взвился Старик. - А теперь, Докушко, расскажи, милок, про себя, хе, хе…Как тебя-то, солидного специалиста, занесло в такое протухшее болото? Только по-честному! Положа руку на это самое
Друг из своего угла тоже заскалил зубы.
- Трудно мне в такой мерзопакостной обстановочке начинать свой рассказ! - смешливо молвил я. - Но я все же рискну, предварительно выпив шнапсу и закусив, чем Бог послал тебе на сей раз, гнусный Старикашка! Кстати, Друг, кончай зубы сушить! Хлебни и ты тоже этого пойла, не при Старике будь сказано, ибо мог бы и Камю притартать из Парижу, где он, как оказалось, зря терял время ровно две недели тому как!
- Э! Ты зачем так грубо нападаешь на Кинзмараули, товарищ? Не желаешь - пей коньяк с водовкой, но доброе вино под эту закусь тоже не вредно вкушать иногда…
Да ты, я вижу, малость ошеломлен нашими с Другом атаками на вас, писак, бумагомарак, щелкоперов и волков позорных! Так ведь защищайся, дружище! Дай хотя бы устное объяснение своим позорным поступкам, я имею в виду, естественно, твои графоманские замашки!
- Хм. Хгм. Кха, кха, - прокашлялся я.
И начал.
Дело было, друзья мои, давно. Как говорим мы, пейсатели, тогда вода еще была мокрой, снег был белым, а девки - молодыми и горячими.
Лежал я как-то в больнице.
Жена уложила на предмет отдохнуть, ибо загнал я себя на работе до бессонницы. А она как раз была заведующей отделением в той больничке, так что оказался я на больничной койке по блату.
Отдыхаю я, значит. Сплю двадцать с чем-то часов в сутки, как кот. Или лев. Они ведь как, львы-коты? Пожрал, попил, вылизал себе всё, что вылизывается - и снова на бок!
А надо вам доложить, что незадолго до укладки в больницу, года три до этого, я развелся и женился снова. Подробности вы уже знаете, так что не будем заостряться на этом вопросе.
И вот лежу себе в койке, скучаю, гляжу в потолок и вдруг…
В голове что-то зашевелилось, зажурчало, заскворчило, я бы даже сказал, запело…И вот он, первый стих родился в моей отоспавшейся голове:
Летний зной раскалывает череп,
Осенью по нервам бьют дожди.
Вместо пик я выбираю черви.
Ухожу в себя - меня не жди.
Что-то вроде этого. Я аж вздрогнул и оглянулся: - Кто это сказал?
Никого. Я один в палате.
Мать честная, думаю, поэт родился! Какой крутой поэт!
- Дока, кончай трепаться! Мы от тебя чего ждем? - объяснений! А ты чего дурака валяешь?
- Какой дурака, Старец! Я просто вспоминаю. Как это было. С чего началось. Как нормальный мужчина в расцвете лет на моих собственных глазах стал превращаться в Облако-в-Штанах, а точнее, в - Больничной - Пижаме! А ты говоришь!
Так вот. Там было несколько строф, но последнюю помню:
Потому-то берегу я нервы
Летом и весной, когда дожди.
Вместо пик я выбираю черви.
Ухожу в любовь! Меня не жди.
Ничего себе. Очень удивился я такой моей прыти, и потащил накропанный стих жене хвастаться.
Посмотрела она, прочла вторично и спрашивает:
- Ты где его украл? У кого?
Вот тут-то до меня и дошло: стих хороший, так как украсть плохой - надо быть дураком. Крадут хорошее! Верно, Дружище?
- Верно, верно, - прошепелявил Друг, давясь закуской, - а дальше что?
- Дальше я решил, что это лишь эпизод в моей бурной биографии, и к вечеру забыл об этом. Но, проснувшись поутру и взглянув в окно, я неожиданно прошептал следующее:
В светлой дымке, в белесом тумане
Расплылись очертания дня.
Что так сердце щемит, что так манит
В отдаленные дали меня?
Мать честная! Опять!
Я человек простой, я говорю стихами, как некогда заметил Аркадий Райкин по тексту, наверняка, Жванецкого Михаила. Что делается! Поэт, муха-бляха. Ладно. Записал я эти бессмертные строки. И продолжил далее в том же духе.
Ребята! Клянусь, с той поры два-три раза в день на меня снисходило, и я только знай - записывал на листочки всё это дело. Конечно, я понимал, что это - блажь, но поскольку рифмы пёрли откуда-то сверху, практически без напряжения, я записывал, отрывая листочки бумаги отовсюду, откуда только можно. Листочки копились сначала в карманах брюк и пиджака, потом перегружались на письменный стол. Синие, желтые, белые листочки для заметок, линованные листы бумаги, целые и надорванные.
Жене я вначале не показывал писанину, но однажды она увидела:
Тихий шелест листвы я совсем позабыл,
Я забыл щебетание птах.
Этой белой зимой я навек разлюбил
Ту, что снилась мне в розовых снах.
- Кто тебе снился? - сурово спросила она, забыв, что прочла только что стих! Мой стих. И не спросила, где это я его стянул! Это был прогресс. Я - человек простой. Но я заговорил стихами! И я ответил ей экспромтом:
Ты не веришь, что стихи пишу я,
Думаешь, я их ворую?
Может быть, стихи - моя стихия,
Я пока что только озорую…
А когда, на следующий день, она попросила сочинить что-нибудь этакое про лето, и я выдал:
В июле тепло, очень знойно в июле,
Жара для июля - закон.
Дома свои легкие распахнули
Раскрытыми ртами окон.
- тут-то жена моя и поверила, что я перегрелся где-то, слегка тронувшись, но факт стихосложения признала и даже одобрила.
Вот так у меня началось. Самопроизвольно, не по заказу, под воздействием суровой больничной обстановки, спонтанно и неожиданно.
И пошло. И поехало.
- Мда. Бывает. - Друг покачал головой. - То есть, ты так и не вылечился. Болеешь головой с тех пор? До сих пор идут стихи?
- Э, нет! Со стихами интересная получилась история. После первых "нежданчиков", которые я выдал в больнице, из меня буквально полилось наружу! Что это было - дерьмо или золотая лава, я не знал.
Был в Союзе у меня приятель, член Союза Писателей СССР, некто Витя. Он катал рассказы и повести про соцсоревнование и про скорый приход коммунизма. Не брезговал Витя и стишатами. Тоже что-то верноподданническое.
Я показал ему свои опусы. Он одобрил. Да, сказал Витя, это настоящие стихи!
Я, конечно, воспрял, но тут же сник.
Во-первых, Витя объяснил, что появиться в поэтических журналах - это должна быть большая сноровка или большой талант. У меня ни того, ни другого не было - я это отлично понимал.
А во-вторых, я уже навострился в Израиль, потому как продолжать существование в разваливающемся эсэсэре мне не хотелось.
Я плюнул на идею публикования и вскоре уехал.
Кстати, к слову, вы гляньте, граждане, как красиво за окном!
Тьма, сошедшая на Средиземное море, была пронизана миллионами огоньков. Желтоватое освещение домов прорезалось могучим великолепием подсветки Бахайских садов с ровными линиями огней, переходящими в замысловатые фигуры. Далеко внизу феерическое зрелище нефтеперерабатывающего комплекса, расцвеченного лампочками дневного света, гармонично обтекающими контуры зданий, сооружений, трубопроводов, завораживало взгляд.
Яркое освещение улиц, площадей города четко ограничивалось рамками дорог, многочисленных шоссе и улиц, подчеркивая фантастическую картину урбанизированного куска страны, уютно разместившегося на склонах библейской горы Кармель.
Мы помолчали, впитывая эту необыкновенную картину.
- Ну, ладно, - раздался голос Старика, не любящего сюсюканье. - Дока, а дальше-то что?
- Дальше надо горло промочить. А то рассказывать мне еще много, а першит - сил нету. Наливай, товарищ! Кстати, заметьте, граждане, что я излагаю подробно о том, как у меня лично это всё началось. Заметьте, что не было никаких мыслей лезть в герои, в литературу, западать в анналы.… Попёр стих - ну и ладушки. Это потом уже пришла пора решать, что с ним делать.
Но это уже случилось в Израиле. Хотя поначалу даже смешно было об этом подумать! Кругом один иврит! Никаких тебе русских радио и телевидения! По-моему, была в 91-м году какая-то заштатная газета-стенгазета, но я долбал иврит и не интересовался вообще русским языком. Иврит! Иначе пропадешь!
Да что я вам объясняю - вы сами с усами! Лехаим!
- Да. А в Израиле поначалу было не до стишков. Ульпан, иврит, потом работа в конструкторском бюро по 10-12 часов до посинения внутренних и наружных органов - тяжко было. Но затем я ушел от рабского труда, меня приняли в солидную фирму, где мне удалось прийти в себя, оклематься, осмотреться и застрочить о новых, необычных впечатлениях от необычайно красивой страны и разных людях, с которыми пришлось общаться на языке, которому несколько тысяч лет.
Вроде бы, и люди - другие, и климат другой, и все другое, а ассоциации прежние:
Как удар, отколовший льдину
От массивного айсберга жизни -
Звон бокала, унесшего длинный
Год, прошедший на новой отчизне.
Я несусь на оставшейся части
По мерцающей лунной дороге.
Впереди успехи, несчастья
И потери. Всё, как у многих.
Так и шло. Работа, новые впечатления, поездки по стране и за рубеж. Уже были Греция и Египет, Турция и Франция, Англия и Испания, уже набралось штук триста-четыреста листочков со стихами, как вдруг …
Иду я как-то по улице и вижу объявление на русском языке корявым почерком: "Интересующимся русской литературой (проза, поэзия) просьба позвонить по такому-то телефону".
Позвонил.
Встретились. Поговорили. Показал свои листочки. Мне и говорят:
- Да, это стихи. Кроме шуток. Мы тут хотим сборник стихов сочинить. Хочешь поучаствовать?
Хочу, говорю.
И вот тут один из членов этого литературного объединения, бывший заместитель главного редактора одного из крупных советских издательств и говорит мне:
- А ведь можно книгу сделать из твоих стихов. Сборник.
- А как?
- Я уже сделал несколько.
- ….?
- Я редактирую, есть корректор, компьютер под рукой, принтер работает, отчего же не сделать?
- А обложку?
- Я отработал технологию. Это же там, в Союзе, надо было иметь тридцать или триста человек в издательстве, а здесь для малых тиражей вполне достаточно трёх человек.
- Ну, давай, попробуем!
Так все и началось.
- Хм, - крякнул Старик, внимательно слушавший и, к моему удивлению, не перебивавший ядовитыми замечаниями до сих пор. - А нафига тебе это понадобилось?
- А почему бы и не попробовать! - вдруг заступился за меня Друг.
- Вот что я скажу вам, ребята. - Я медленно подбирал слова. - Количество просто перешло в качество. Эти триста с чем-то листочков давили меня душевно. Жалко было такое добро выбрасывать. Ведь там было нечто вроде моего дневника, там сидела память.
Но было еще нечто совершенно неожиданное и непредсказуемое. Когда мы с этим редактором прикинули вид титульного листа с моей фамилией и именем, да ещё со скромной картинкой и названием книги, скинули это на принтер, и я принес это домой показать жене - реакция её была удивительной!
Она глянула на сложенный листок - и расплакалась!
Мужики, вы знаете мою жену. Это собранный, выдержанный человек. И вдруг - такая реакция! Меня полоснуло по сердцу. Разве не стоило делать книжку, чтобы это вызвало такие эмоции родного и любимого человека? Я извиняюсь за высокий штиль, как говорится, но нету у меня сейчас желания юродствовать! Я сказал. Точка.
- Да. Это, конечно… - промямлил Старик.
- Ну, а дальше? - попросил Друг.
- А дальше стало весело. Сделали мы экземпляров сто, и я давай дарить направо-налево! Родным в Россию послал, друзьям, здесь в Израиле раздавал всем, кто попросит…
- Погодь, погодь… - Старик оживился. - Тебе, что, забесплатно этот редактор трудился? Он альтруист или придурок?
- Да. С этим делом я лихо пролетел! Не в трубу, но около этого…
- А поточнее не доложишь?
- Точнее? А точнее было так.
Один листок первого экземпляра книги обходился в 10 шекелей, по тогдашнему курсу где-то около трех доллариев. Берем двести восемьдесят страничек, умножаем на три…получаем восемьсот сорок зеленых денег. Это первый экземпляр. Потом размножение. Каждая книжка около пятидесяти долларов обходилась. Итого…о-го-го, сколько итого! Короче подзалетел я лихо! Но зато имел кайф, ребята, на полную катушку!
Во-первых, держишь её, как ребеночка, нюхаешь,…пахнет хорошо! Во-вторых, визуально приятно: моё детище! В-третьих, понимаешь, что это память, это надолго, это тебя переживет! Ты уже будешь порхать по райским кущам или жариться на сковородке, что гораздо вероятнее, а кто-то будет читать, листать, вспоминать тебя, давно ушедшего…. Йэхх… Приятно, чёрт побери! Ну, и в-последних, отзывы тех, кто получил книжку, да ещё и прочитал! Опять же приятно.
- Ну-ну. Да ты сибарит, Дока! Кайфуешь от метафизики…
- Погоди, погоди, Дед.
А дальше было еще круче! Кто-то послал книжку на русское радио, которое к тому времени уже было создано. Это был девяносто пятый год. И вот звонит мне Фредди бен Натан, ведущий передачи, и записывает интервью со мной, а на завтра выпускает эту запись в эфир! Минут пятнадцать я трепался, отвечая на вопросы и читая стихи. Очччень приятно, доложу я вам. Дело в том, что Фредди сообщил мне, что это дело пойдет в эфир на страны бывшего СССР.
Ну, и что думаете, граждане? Стал получать я звонки из Израиля, а потом и с Украины и России, где Голос Израиля ловили знакомые и родичи.
Потом, еще лет десять в своей передаче Фредди читал стихи из моего сборника. Я узнавал об этом из звонков друзей и знакомых из Иерусалима, Тель-Авива, Нетании и так далее, потому что сам я очень редко слушаю русское радио. Потом один композитор написал музыку на десяток моих стихотворений и одну из песен мы записали в студии, потом послали на радио аж на два канала, и там ее крутили! Здорово! А ты говоришь, Старик...
- Да, Дока, ты тяжко болен. Ты, фактически, уже на грани помешательства. О чём говорит твоя филантропия. То есть, ты поглупел на глазах в моих глазах, извини за тавтологию!
- Чего ты на него напустился, Старый? - вступился Друг. - Чего ты попёр на него буром?
- А как же! Он, чудак на букву М, тратит на свои прихоти семейный бюджет, и я, как друг, не могу пройти мимо его преступлений! Свету жалко. Она бы лучше купила себе всякие цацки!
- Это да. Это есть. Бюджет временами горит огнём. Но жена, в отличие от тебя, Старикашка, понимает, что муж попёр в анналы истории и литературы, и не препятствует! - я оправдывался, как мог. - Но надо отдать мне должное, так сказать, в прямом и переносном смысле. Потом, когда пошли еще книжки, я стал пытаться заткнуть прорехи в бюджете!
- Заткнул?
- Да ты что! Никак не выходит. Ты же не можешь слупить с читателя, который тебя уважает и в рот тебе смотрит, хотя бы себестоимость книги, изданной на свои бабки малым тиражом не через крутое издательство! Но все же частично они стали оплачивать мне расходы на тиражирование.
- Погоди, а почему бы тебе не попробовать полазить по этим самым издательствам?
- А когда? У меня есть время для этого? Вот сегодня мы треплемся, потому как выходной день! А в рабочее время я могу отвлечься? Или поехать в Россию и мотаться по издательствам, как цуцык или как знакомые мне пейсательницы? Ладно, подожду, когда посмертно признают гением и за бесплатуху напечатают всего меня мильёнными тиражами, а я сверху уже прослежу, чтобы все было по-честному!
- Ага, ага. Давай, давай. В анналах-то хорошо будет! Да, да. Бедная Света. Достался же ей мудило с нижнеготагило.
- Не груби, Дед!
- Ладно, ладно, не обижайся, Дока, я же не по злобе. Ты скажи лучше, а тему эмиграции-репатриации ты обыгрывал? Уж очень несладко было тут в первое время!
- Ха. Еще как обыгрывал! Тогда, во время интервью с русским радио я прочел свои "Карты". Ты ведь помнишь этот стих?
- Да, нет, призабыл малость, напомни!
- Пожалуйста. Кстати, это попало в Альманах.
Ты вглядись в короля и даму -
Это образ и мой и твой:
Ниже пояса - просто драма!
Те же, только вниз головой!
Эмигрант - как игральная карта.
Пополам перерезана жизнь!
Верх - что начиналось от старта,
Низ - оставшиеся миражи.
Наши мысли, мечты - всё с нами,
Но игрива злая судьба:
Здесь одни из нас вверх ногами,
А другим - вообще труба.
Мы живём как бы в двух стандартах,
И в обоих глаза зашорены.
Симметричны, как половинки карты,
Только смотрим в разные стороны!
- Да, злобненько так…
- А ты вспомни, Старый, это написано примерно в 92-м -93-м годах. Помнишь, как ломались судьбы некоторых из нас? Как бывший крупный специалист-электронщик работал дворником в больнице Тель-а-Шомер? Как садили нас на рабскую работу за бесплатно? Я же рассказывал вам, как меня в первой моей израильской фирме держали за лоха: без договора, без отчислений, на малых копейках, пока я не взбрыкнул!
- Да, но я не заметил, чтобы ты сильно озлобился.
- Это да. Потому что довольно быстро понял кое-что и, кстати, отразил это в бессмертном стихе, который и продекламировал с пафосом хороший человек Фредди Бен Натан:
Мир иной здесь и люди другие,
Жизнь течет по законам другим.
Даже если гнетет ностальгия,
Понимаю я - здесь не враги!
Просто - там - я друзей оставил,
Место действия - там - моих снов.
На тех окнах закрыл я ставни
И задвинул покрепче засов.
- Слушай, Дока, а дальше что было? - Друг подал голос. - Ты хоть писателем себя ощущаешь?
- А как же! Сразу классиком себя чувствую. Ты в детстве в классики играл? Знаешь, мелом на асфальте рисуем классики…и прыгаем! Да нет, Друг, какой там писатель! В лучшем случае, графоманом себя чувствую. Знаешь, кто такой графоман?
- Догадываюсь, но точного определения не знаю.
- Классическое определение графомании дано в Википедии. Вот, привожу по памяти, которая, как вам известно, у меня прекрасная.
"Графома́ния - влечение и пристрастие к усиленному и бесплодному писанию, к многословному и пустому, бесполезному сочинительству. Графоманы стремятся опубликовать свои произведения. Так, не имея литературных способностей, они пытаются (иногда успешно) издать свои художественные произведения, а графоманы, не имеющие научных знаний, стремятся опубликовать свои псевдонаучные трактаты. Графоманические тенденции нередки у шизоидов и сутяжных психопатов."
Ман - это от слова мания. А граф - это от слова "писать". Так вот получается, что у меня мания писать! Нравится мне это. Душа изливается, что ли, и подспудно чувствую облегчение. Как пописать сходил - легче становится! Говорит же Жванецкий, что писАть, как и пИсать, надо, когда уже не можешь сдержаться! Излиться надо. Правильно злой Старик говорит: болезнь это! Неизлечимая. Так что я - или шизоид, или сутяжный психопат!...
Вот. Спрашиваешь, что дальше было?
Потом как-то случайно написал прозой текст из еврейской пост-египетской истории. В смысле, о выходе из Египта. Этот текст поместили в один сборник, в другой, потом в Альманах. Потом в альманахах появились мои стихи из первой и второй книжек. Альманахи, говорят, есть во всех библиотеках Израиля.
Потом стал писать книгу прозы.
Потом в Интернете стал писать рассказики, собрал их в книжку, издал небольшим тиражом. Потом…потом суп с котом. Пишу помаленьку. Графоманю. Имею кайф от этого.
Но всё равно всё это - вторично. Мне нравится моя научно-инженерная работа. Та, в которой я профессионал. Та, которая сделала меня человеком. Независимым и более-менее обеспеченным. Независимым и от редакторов, и от читателей, и от писателей с их Союзами. И это для меня первично!
Кстати, уже поздно, и под занавес расскажу я вам, ребята, как я чуть не стал членом Союза Писателей Израиля. Это интересно и поучительно. Вот, слушайте.
Прочитал мою первую книжку некий профессиональный писатель, член Союза Писателей Латвии, член СП СССР и член СП Израиля. Старый такой дед, добряк и умница.
- Я напишу Вам рекомендацию в Союз Писателей Израиля.
Я так и сел, где стоял.
А он продолжает.
- Но нужно две рекомендации от членов СП. Пошлите книгу по вот этому адресу и попросите рекомендацию!
И дает адрес.
Я посылаю. Через месяц получаю вторую рекомендацию и звоню в СП. Секретарь этого СП и говорит: - Посылайте две рекомендации и два экземпляра книжки по такому-то адресу.
Я посылаю.
И жду. Месяц жду. Два жду. Через три месяца звоню: - Как дела? Он отвечает:
- Члены СП изучают книгу, обсуждают.
Ладно. Пусть, думаю, обсуждают.
Потом еще пара месяцем минула. Опять звоню.
- А где мой членский билет, мол, в Союзе Писателей?
- Кхе, - отвечает секретарь, - кхе, кхе. Молодой человек! Я прочёл на обложке, что Вы работаете в Израиле по специальности. Это так?
- Так.
- Зарабатываете нормально?
- Можно и так сказать.
- Так зачем Вам этот Союз Писателей? Вы знаете, что это такое? Это фактически профсоюз для старых писателей, которые не могут освоить иврита и продолжают писать на русском языке, зарабатывая в газетах гроши. Они все полуголодные. Они ведь больше ничего не умеют делать. Они не могут приспособиться. Они несчастные. И вот Союз Писателей таким старикам помогает по мере сил. Вы хотите забрать часть этих грошей у стариков?
- Ни в коем случае! Ни божемой!
- Ну. А тогда зачем вам этот Союз?
- Вас понял. Благодарю за разъяснение. Всего хорошего. Отбой.
Вот так и не стал я израильским пейсателем.
А стал писать всякую муть в Интернете. В Живом Журнале. Вы, Друг и Старик, как честные и благородные люди, не слышали, конечно, о таком феномене на букву фе. Ну, и не надо! Живите спокойно. Работайте. Кушайте водку и Киндзмараули. А я пойду домой. К жене. И к этому чёртовому ЖЖ, будь он вечно жив и здоров!
А себя я давно и не без оснований называю графоманом, в отличие от прыткой молодежи, бьющей себя в грудь копытом и подчеркивающей свою принадлежность к властителям дум - писателям. Эх, молодежь, молодежь… Новое шустрое поколение.… Куда уж нам, графоманам…
- Постой, постой, Дока. Один вопрос под занавес. Ты к чему это привязал своё объяснение по поводу писательства и графоманства к больнице, к болячкам и, главное, к разводу и ко второй жене? Какая связь между этими бытовыми событиями с твоей частной жизнью и высокими понятиями "литература", "графомания", "анналы истории" и "помойка истории"? Ты ничего не перепутал, приятель?
- Отнюдь, - как говорил внук автора "Тимура с его командой", шевеля толстыми губами, - отнюдь!
В том-то и суть, что всё это намертво завязано! Первая жена, в общем-то, хороший человек была, но сухарь и себялюбивая до чрезвычайности, ей до меня и даже до сына было до фонаря, неохота было ей отвлекаться от своей красоты, тряпок и других столь же важных моментов! Вот так, полегоньку, и загремел я с такой жинкой в болячки, да по больницам, одна из которых впоследствии и довела меня до стихо-графо-мании.
А Света… - это совсем другое. Я на неё, мужички, молюсь, как вы давно и правильно заметили! И, если вы обратили внимание, в обоих стихотворных сборниках и в двух прозаических многостраничных опусах я всё время пишу о ней. И ничего тут не поделаешь - такова любовь!
Так что, всё на свете, как выяснилось, всё абсолютно, на них, на женщинах зиждится, мать честная!
И никуда от этого не отвертеться!
Так что, писатель ты или графоман - это мелочи жизни.
Главное, чтобы жена была хорошая! Вот за это я и предлагаю последний тост, на посошок!
За них, за наших любимых женщин!
Будем здоровы!