Иоганн Вольфганг Гёте и Анна Элизабет Шёнеман. «Парк Лили»
Художник Frank Kirchbach (1859-1912), котрый расписывал зал Нибелунгов в замке Драхенбург,
нарисовал расчудесную иллюстрацию к стихотворению Гёте «Парк Лили». Забавное прочтение, медведь, «как настоящий»
Таким сюжет представил художник, в шутку или всерьёз, как знать.
1890.
О красоте и силе чувств к Лили Гёте рассказывает в своём стихотворении.
«Парк моей Лили» или «Зверинец Лили» (1775).
Переводчик Лев Владимирович Гинзбург (1921-1980)
На свете не было пестрей
Зверинца, чем зверинец Лили!
Какие чары приманили
Сюда диковинных зверей?
Бедняжки принцы скачут, пляшут,
Крылами бьют, хвостами машут,
То захрипят, то смолкнут вдруг
В сплошном чаду любовных мук!
О чем тут спрашивать! Звать Лили эту фею.
Не приведи господь вам повстречаться с нею.
О, что за визг, и писк, и клекот,
Когда, питомцам на беду,
В корзиночке она приносит им еду!
Что за рычанье! Что за рокот!
Оживают кусты и деревья сада...
Сумасшедшее ринулось стадо
К ее ногам. Даже рыбы в бассейне
В нетерпении высунулись из воды.
А она бросает крохи еды
Ошалевшим от алчности гадам,
Одаряя их царственным взглядом.
И тут начинается бой!
Они грызутся между собой,
Разевают жадные пасти,
Кусаются, рвут друг друга на части.
И все из-за хлеба! Из-за куска!
Из-за черствой корки на дне лоханей,
Которую сделала эта рука
Небесных амврозий благоуханней!
А взгляд-то каков! Каков тон,
Которым она произносит: «Цып-цып!..»
Зевсов орел покинул бы трон,
Оба Венериных голубка
В путь бы ринулись наверняка,
Даже павлин, надутый и злющий,
Примчался б на этот голос зовущий.
Ведь именно так из чащи ночной
Прибрел к ней медведь - мохнатый верзила.
В какой же капкан его залучила
Хозяйка компании сей честной!
Отныне он, можно сказать,- ручной,
Конечно, только в известном смысле.
Любовь прочнее любых оков...
Ах, что там! Я кровью своей готов
В ее саду поливать цветочки.
«Как?! «Я»- вы сказали? Но, ваша честь...»
Да, да! Я... Медведь - это я и есть.
За юбкой погнался! Пропал! Погиб!
На шелковом водят меня шнурочке.
А как я в эту историю влип -
Об этом вам расскажу попозже:
Сейчас не могу... Брр!.. Мороз - по коже.
Ведь сами подумайте! Зло берет:
Кругом все квохчет, хрюкает, блеет.
Такая порой тоска одолеет -
Удрать хочу!
Рычу!
Хожу, как помешанный, взад-вперед,
Башкой кручу,
Рычу!
Пройдусь немного по аллее,
И снова ходу - от ворот!
Зря, что ль, досада меня разбирает?
Дух, взбеленившись, нутро распирает.
Ну, как от ярости не взреветь?
Кто я ей: заяц или медведь?!
Белка, грызущая орешек?!
Простите, мамзель: не гожусь для насмешек,
Да мне в лицо
Хохочет здесь каждое деревцо!
Каждый кустик строит рожи!
С души воротит - хоть околей -
От ваших цветочков, от ваших аллей!
Служить вам?! Хватит! Себе дороже!
Бегу отсюда во весь опор!
Хочу перепрыгнуть через забор -
Да не могу. Заколдован я, что ли?
Сила ушла из медвежьих лап?
Тьфу ты! Совсем одряхлел, ослаб!
Видать, суждено помереть в неволе.
Я сам себя не узнаю:
Лежу, визжу, судьбою смятый,
И слышат жалобу мою
Фарфоровые уши статуй.
И вдруг... Как метнется по жилам кровь!
Блаженнейшим соком наполнились клетки.
Я голос возлюбленной слышу вновь:
Она запела в своей беседке!
Воздух цветами заблагоухал...
Уж, верно, поет, чтобы я услыхал!
Бегу! Предо мной расступаются ветки,
Я - как шальной - по цветам, по лугам!
И - кубарем - прямо к ее ногам.
Она смеется: «Вот удивил!
Скажите, откуда такая удаль?
Свиреп, как медведь, а привязчив, как пудель.
Космат, безобразен... А все-таки мил!»
И ножкой, ножкой - ну, что за натура!-
Гладит мохнатую спину мою.
Как восхитительно чешется шкура!
Медведю кажется: он - в раю.
Целую ей туфлю, жую подметку,
Благопристойность медвежью храня.
К коленям ее припадаю кротко -
Не часто дождешься такого дня!
Она то погладит, то шлепнет меня.
Но я в блаженстве, как новорожденный,
Реву, улыбкой ее награжденный...
Вдруг мило хлыстиком взмахнет:
«Allons tout doux! eh la menotte!
Et faites serviteur,
Comme un joli seigneur»*.
Вот так надеждой живет дуралей,
Терпит все шалости, все причуды,
Но стоит чуть-чуть не потрафить ей -
Ох, как бедняге придется худо!
А впрочем, есть у ней некий бальзам...
Порою, к моим снизойдя слезам,
Она этим зельем на кончике пальца
Смочит иссохшие губы страдальца
И убежит, предоставив мне
Дурью мучиться наедине.
Право же! Нет ничего нелепей:
Снятый с цепи, я прикован цепью
К той, от которой с ума схожу.
Плетусь за ней следом, от страха дрожу,
По доброй воле живу в неволе,
Но что ей до муки моей, до боли?!
Знает, преданней нет слуги.
А иногда, веселясь от сердца,
В клетке моей приоткроет дверцу:
«Что ж ты, дружок, не бежишь? Беги!»
А я?.. О боги, коль в вашей власти
Разрушить чары этой страсти,
То буду век у вас в долгу...
А не дождусь от вас подмоги,
Тогда... тогда... О, знайте, боги!-
Я сам помочь себе смогу!
* А ну, будь пай-мальчиком! Дай лапу! Отвесь поклон, как подобает благовоспитанному кавалеру (франц.).
Медведем называет себя сам Гёте. Это прекрасная иллюстрация, автором которой является Wilhelm von Kaulbach (1805-1874). Рассказывая о замке Драхенбург, я приводила его гравюры к «Песне о Нибелу́нгах».
Источник: библиотека HHU.
Lili Schönemann (1758-1817) Анна Элизабет Шёнеман (нем. Anna Elisabeth Schönemann, в замужестве фон Тюркхайм) вошла в историю литературы как возлюбленная и невеста Иоганна Вольфганга Гёте.
Лили была дочерью богатого франкфуртского банкира. Ее мать происходила из благородной семьи гугенотов d’Orville. Вольфганг познакомился с шестнадцатилетней девушкой на частном домашнем концерте в доме Шёнеманов(Schönemann) во Франкфурте-на-Майне. Их помолвка состоялась весной 1775 года, но через полгода была расторгнута, прежде всего из-за возникших враждебных отношений между родителями влюблённых, какие-то обстоятельства поколебали уверенность 26-летнего Гёте в его чувствах к избраннице. Через три года после разрыва с Гёте Анна Элизабет вышла замуж за Бернхарда фон Тюркхайма (Bernard-Frédéric de Turckheim), банкира, а позднее и бургомистра Страсбурга, президента местной консистории. Во время Французской революции семья была вынуждена бежать от режима якобинцев. Переодевшись в крестьянскую одежду, Лили с детьми добралась до германской границы. В эмиграции она некоторое время проживала в баварском городе Эрланген, а впоследствии вернулась в Страсбург. Известно, что в начале 19 века Гёте и Лили обменялись письмами, но это была лишь короткая деловая переписка.
Гёте слыл величайшим почитателем женщин в истории литературы, огромное количество стихов он посвятил женщинам, пленившим его пылкое сердце, но забыть о своей милой Лили он так и не смог. Позднее, описывая своё первую поездку по итальянским Альпам (1786), он рассказывал о том, что носил на груди медальон с портретом Лили.
Когда любовь Гёте к Лили стала уже несчастной,- он писал: "Сквозь самые жгучие слёзы любви я смотрел на луну, на мир, и всё кругом меня казалось одухотворённым".
Перевод М. Л. Михайлова
Блаженство грусти.
Не высыхайте, не высыхайте,
Слезы вѣчной любви!
Ахъ! и едва осушенному оку
Мертвъ и пустыненъ кажется міръ.
Не высыхайте, не высыхайте,
Слезы несчастной любви!
Вспоминал свою невесту Гёте и на склоне лет, называя её первой и, возможно, последней настоящей любовью...
Goethe und die Muse. Wilhelm von Kaulbach (1805-1874)
нарисовал расчудесную иллюстрацию к стихотворению Гёте «Парк Лили». Забавное прочтение, медведь, «как настоящий»
Таким сюжет представил художник, в шутку или всерьёз, как знать.
1890.
О красоте и силе чувств к Лили Гёте рассказывает в своём стихотворении.
«Парк моей Лили» или «Зверинец Лили» (1775).
Переводчик Лев Владимирович Гинзбург (1921-1980)
На свете не было пестрей
Зверинца, чем зверинец Лили!
Какие чары приманили
Сюда диковинных зверей?
Бедняжки принцы скачут, пляшут,
Крылами бьют, хвостами машут,
То захрипят, то смолкнут вдруг
В сплошном чаду любовных мук!
О чем тут спрашивать! Звать Лили эту фею.
Не приведи господь вам повстречаться с нею.
О, что за визг, и писк, и клекот,
Когда, питомцам на беду,
В корзиночке она приносит им еду!
Что за рычанье! Что за рокот!
Оживают кусты и деревья сада...
Сумасшедшее ринулось стадо
К ее ногам. Даже рыбы в бассейне
В нетерпении высунулись из воды.
А она бросает крохи еды
Ошалевшим от алчности гадам,
Одаряя их царственным взглядом.
И тут начинается бой!
Они грызутся между собой,
Разевают жадные пасти,
Кусаются, рвут друг друга на части.
И все из-за хлеба! Из-за куска!
Из-за черствой корки на дне лоханей,
Которую сделала эта рука
Небесных амврозий благоуханней!
А взгляд-то каков! Каков тон,
Которым она произносит: «Цып-цып!..»
Зевсов орел покинул бы трон,
Оба Венериных голубка
В путь бы ринулись наверняка,
Даже павлин, надутый и злющий,
Примчался б на этот голос зовущий.
Ведь именно так из чащи ночной
Прибрел к ней медведь - мохнатый верзила.
В какой же капкан его залучила
Хозяйка компании сей честной!
Отныне он, можно сказать,- ручной,
Конечно, только в известном смысле.
Любовь прочнее любых оков...
Ах, что там! Я кровью своей готов
В ее саду поливать цветочки.
«Как?! «Я»- вы сказали? Но, ваша честь...»
Да, да! Я... Медведь - это я и есть.
За юбкой погнался! Пропал! Погиб!
На шелковом водят меня шнурочке.
А как я в эту историю влип -
Об этом вам расскажу попозже:
Сейчас не могу... Брр!.. Мороз - по коже.
Ведь сами подумайте! Зло берет:
Кругом все квохчет, хрюкает, блеет.
Такая порой тоска одолеет -
Удрать хочу!
Рычу!
Хожу, как помешанный, взад-вперед,
Башкой кручу,
Рычу!
Пройдусь немного по аллее,
И снова ходу - от ворот!
Зря, что ль, досада меня разбирает?
Дух, взбеленившись, нутро распирает.
Ну, как от ярости не взреветь?
Кто я ей: заяц или медведь?!
Белка, грызущая орешек?!
Простите, мамзель: не гожусь для насмешек,
Да мне в лицо
Хохочет здесь каждое деревцо!
Каждый кустик строит рожи!
С души воротит - хоть околей -
От ваших цветочков, от ваших аллей!
Служить вам?! Хватит! Себе дороже!
Бегу отсюда во весь опор!
Хочу перепрыгнуть через забор -
Да не могу. Заколдован я, что ли?
Сила ушла из медвежьих лап?
Тьфу ты! Совсем одряхлел, ослаб!
Видать, суждено помереть в неволе.
Я сам себя не узнаю:
Лежу, визжу, судьбою смятый,
И слышат жалобу мою
Фарфоровые уши статуй.
И вдруг... Как метнется по жилам кровь!
Блаженнейшим соком наполнились клетки.
Я голос возлюбленной слышу вновь:
Она запела в своей беседке!
Воздух цветами заблагоухал...
Уж, верно, поет, чтобы я услыхал!
Бегу! Предо мной расступаются ветки,
Я - как шальной - по цветам, по лугам!
И - кубарем - прямо к ее ногам.
Она смеется: «Вот удивил!
Скажите, откуда такая удаль?
Свиреп, как медведь, а привязчив, как пудель.
Космат, безобразен... А все-таки мил!»
И ножкой, ножкой - ну, что за натура!-
Гладит мохнатую спину мою.
Как восхитительно чешется шкура!
Медведю кажется: он - в раю.
Целую ей туфлю, жую подметку,
Благопристойность медвежью храня.
К коленям ее припадаю кротко -
Не часто дождешься такого дня!
Она то погладит, то шлепнет меня.
Но я в блаженстве, как новорожденный,
Реву, улыбкой ее награжденный...
Вдруг мило хлыстиком взмахнет:
«Allons tout doux! eh la menotte!
Et faites serviteur,
Comme un joli seigneur»*.
Вот так надеждой живет дуралей,
Терпит все шалости, все причуды,
Но стоит чуть-чуть не потрафить ей -
Ох, как бедняге придется худо!
А впрочем, есть у ней некий бальзам...
Порою, к моим снизойдя слезам,
Она этим зельем на кончике пальца
Смочит иссохшие губы страдальца
И убежит, предоставив мне
Дурью мучиться наедине.
Право же! Нет ничего нелепей:
Снятый с цепи, я прикован цепью
К той, от которой с ума схожу.
Плетусь за ней следом, от страха дрожу,
По доброй воле живу в неволе,
Но что ей до муки моей, до боли?!
Знает, преданней нет слуги.
А иногда, веселясь от сердца,
В клетке моей приоткроет дверцу:
«Что ж ты, дружок, не бежишь? Беги!»
А я?.. О боги, коль в вашей власти
Разрушить чары этой страсти,
То буду век у вас в долгу...
А не дождусь от вас подмоги,
Тогда... тогда... О, знайте, боги!-
Я сам помочь себе смогу!
* А ну, будь пай-мальчиком! Дай лапу! Отвесь поклон, как подобает благовоспитанному кавалеру (франц.).
Медведем называет себя сам Гёте. Это прекрасная иллюстрация, автором которой является Wilhelm von Kaulbach (1805-1874). Рассказывая о замке Драхенбург, я приводила его гравюры к «Песне о Нибелу́нгах».
Источник: библиотека HHU.
Lili Schönemann (1758-1817) Анна Элизабет Шёнеман (нем. Anna Elisabeth Schönemann, в замужестве фон Тюркхайм) вошла в историю литературы как возлюбленная и невеста Иоганна Вольфганга Гёте.
Лили была дочерью богатого франкфуртского банкира. Ее мать происходила из благородной семьи гугенотов d’Orville. Вольфганг познакомился с шестнадцатилетней девушкой на частном домашнем концерте в доме Шёнеманов(Schönemann) во Франкфурте-на-Майне. Их помолвка состоялась весной 1775 года, но через полгода была расторгнута, прежде всего из-за возникших враждебных отношений между родителями влюблённых, какие-то обстоятельства поколебали уверенность 26-летнего Гёте в его чувствах к избраннице. Через три года после разрыва с Гёте Анна Элизабет вышла замуж за Бернхарда фон Тюркхайма (Bernard-Frédéric de Turckheim), банкира, а позднее и бургомистра Страсбурга, президента местной консистории. Во время Французской революции семья была вынуждена бежать от режима якобинцев. Переодевшись в крестьянскую одежду, Лили с детьми добралась до германской границы. В эмиграции она некоторое время проживала в баварском городе Эрланген, а впоследствии вернулась в Страсбург. Известно, что в начале 19 века Гёте и Лили обменялись письмами, но это была лишь короткая деловая переписка.
Гёте слыл величайшим почитателем женщин в истории литературы, огромное количество стихов он посвятил женщинам, пленившим его пылкое сердце, но забыть о своей милой Лили он так и не смог. Позднее, описывая своё первую поездку по итальянским Альпам (1786), он рассказывал о том, что носил на груди медальон с портретом Лили.
Когда любовь Гёте к Лили стала уже несчастной,- он писал: "Сквозь самые жгучие слёзы любви я смотрел на луну, на мир, и всё кругом меня казалось одухотворённым".
Перевод М. Л. Михайлова
Блаженство грусти.
Не высыхайте, не высыхайте,
Слезы вѣчной любви!
Ахъ! и едва осушенному оку
Мертвъ и пустыненъ кажется міръ.
Не высыхайте, не высыхайте,
Слезы несчастной любви!
Вспоминал свою невесту Гёте и на склоне лет, называя её первой и, возможно, последней настоящей любовью...
Goethe und die Muse. Wilhelm von Kaulbach (1805-1874)
