Новости Московского НИИ психиатрии (about self injury)
Беа больше не пытается себе навредить. Как эксперт, научившийся на собственном опыте, она рассказывает другим о самоповреждениях. Продолжение истории четырехлетней давности.
Летом 2008 года газета de Volkskrant опубликовала историю двух девочек: Мирел и Жанин (см. перевод от 21.11.2008). Начинался текст так:
''Мирел и Жанин - по 16 лет. Они за прошедший период уже наносили себе порезы профессиональными острыми ножами, которые используют рабочие, и лезвиями, выломанными из головок бритвенных станков. Они принимали большие дозы лекарств. Они стояли в оконных проемах верхних этажей и грозились спрыгнуть.
Они пили жидкость для снятия лака. Они привязывали леггинсы за ручку двери с одной стороны, перебрасывали их через дверь и обвязывали вокруг шеи. Они пытались раздробить кисти рук под ножкой кровати, и вырезали лезвием, изъятым из точилки для карандашей, орла на запястье. Их поместили в психиатрическое заведение для подростков в Амстердаме. Независимо друг от друга они выбрались на крышу службы и спрыгнули вниз. Мирел при этом сломала руку и раздробила один позвонок, и поэтому у нее пострадали некоторые неврологические функции. Жанин сломала четыре позвонка, а также получила множественные переломы обеих ног''.
История явно невеселая, описывающая, как две девочки изо всех сил пытаются причинить себе вред, доводя до отчаяния своих близких и работающих с ними специалистов. В той публикации профессор детской и подростковой психиатрии Амстердамского университета Фриц Бур говорит: ''Это обычно девочки физически здоровые и с привлекательной внешностью; часто они хорошо учатся в школе, и с творческой жилкой. И вот эти девочки тратят всю свою энергию на то, чтобы погубить себя. Такое невозможно понять''.
Профессор отмечает у этих девочек черты пограничного личностного расстройства: ''Мы даем этому состоянию определенное название - в данном случае это пограничное личностное расстройство, но пока очень многого не понимаем. Нам следует быть скромными в своих суждениях. Трудно найти правильный терапевтический подход для таких девочек''.
Заканчивается публикация мрачно: Мирел после прыжка с крыши стала инвалидом и живет на ферме. А Жанин сидит в подростковой тюрьме в ожидании терапии.
Подлинное имя Жанин - Беа. Сейчас ей 20 лет. Она уже больше не наносит себе увечий и работает в качестве специалиста, обучившегося на собственном опыте, в Национальном обществе по проблемам самоповреждений. В начале 2012 года она обратилась с письмом к автору газетного материала: ''Мне бы хотелось, чтобы у той статьи появилось продолжение. Она производит тяжелое впечатление и не имеет конца… Все запутались: и службы помощи, и родители, и сами подростки. Никто не знает, что делать дальше. Я надеюсь в продолжении той истории дать надежду и показать выход''.
Беа (20 лет): ''Не хочу рассказывать подробности своей истории, но начнем с того, что в детском возрасте я столкнулась с тяжелой ситуацией дома. Я существовала в условиях домашнего насилия. Родители развелись, когда мне было 11 лет. Когда мне было 12 лет, я пострадала от сексуальных посягательств бывшего приятеля моей матери. И с той поры ушла в свою собственную жизнь: курила ''травку'', прогуливала занятия в школе, пила алкоголь, наносила самоповреждения. Скатывалась все ниже и ниже. У меня было такое чувство, что никому я не интересна, и никто меня не слышит''.
''Я наносила себе различные повреждения очень долгое время. Когда мне было 5 лет, в доме были постоянные скандалы. А винили в них родители меня. Если я чувствовала, что они увлечены ссорой и не могли наказать меня, я била себя сама. Так это началось. Я считала, что делала что-то не так. В результате у меня появлялось временное чувство облегчения.
''Я делала это втайне. Вначале мне легко удавалось прятать синяки - так что никто никаких вопросов не задавал. В средней школе я начала расцарапывать кожу до крови. Я знала, что ничего хорошего в этом нет, и это следует скрывать. Я поговорила с доверенным лицом в школе, представляющим интересы учащихся. А она расценила мои самоповреждения как ''кокетство с использованием шрамов''. По ее мнению, манжет, который я носила, чтобы прикрыть следы самоповреждений, наоборот, был способом привлечения к себе внимания. Я и так и этак пыталась ей сказать о том, что произошло дома. Она в итоге заявила, что у меня очень живая фантазия.
''Я плохо успевала в школе, часто не приходила на занятия. Жила с матерью, но там не очень ладилось. Уходила даже жить к отцу, но из этого тоже ничего не вышло. Отец - человек очень заботливый и все время хотел меня защитить. Мы давно жили отдельно друг от друга, и когда перед ним вдруг появилась дочь-подросток четырнадцати лет, он пытался обращаться со мной так, как будто мне было четыре года. Какое-то время я даже жила в заместительной семье - у тетки моего отца. Это был такой ''тайм-аут''.
''Но лучше не становилось. Завуч направил меня в христианскую службу психического здоровья. Христианскую, потому что так хотел отец. Там у меня было десять сеансов, и все одно и то же: Как дела? Как ты себя чувствуешь? Я про себя думала: ничего я вам не скажу. Но когда мне было плохо, глаза у меня проваливались, а под ними появлялись огромные темные круги, и тогда они начинали беспокоиться. Я не шла на разговор с ними, так что ни о чем договориться со мной было нельзя, а самоповреждения совершенно вышли из-под контроля. Именно тогда я впервые попала в отделение скорой помощи, чтобы наложить швы - настолько глубоко я порезала себе руку.
''Потом меня положили в подростковое психиатрическое отделение в Амстердаме. Это была кризисная госпитализация, которая обычно длится 4-6 недель. В кризисном отделении тебя не лечат - сначала ты должен стабилизироваться. Для меня это было просто ужасно. Как я могла стабилизироваться без возможности разговаривать? Когда через пару недель я обратилась с просьбой поговорить со специалистом, мне было сказано: ''Это не наша задача. Разговоры - часть лечения. Это будет потом''.
''В общей сложности я пробыла там одиннадцать месяцев. За вычетом 36 часов. Потому что после двух месяцев пребывания в кризисном отделении у меня была стычка с сотрудницей. И в один прекрасный день они решили: Беа отправляется домой. При этом никакого плана последующей помощи для меня не было - меня просто выставили на улицу. Я пошла домой, к матери. Там начался скандал, у меня была суицидальная попытка, при которой я чуть не задела артерию, и через службу скорой помощи меня вновь доставили в то же кризисное отделение. Не прошло и полутора дней…
''А дальше было все хуже и хуже. Я думала, что это заведение совершенно очевидно держать меня не хочет, раз они могли меня так запросто выставить за дверь. И, похоже, что они не горели желанием тратить на меня свою энергию. Если я наносила самоповреждения, меня отправляли в изолятор, если демонстрировала суицидальное поведение - опять в изолятор, если были ссоры и стычки с другими - снова в изолятор…
''А что такое изолятор? Это означает, что тебя на какой-то период времени - долго или коротко - запирают в изоляционную камеру. Там в буквальном смысле слова пусто - только унитаз и матрас. Смысл в том, что это помещение безопасно, и ты ничего не можешь с собой сделать. Находясь там, ты полностью теряешь представление о времени, смене дня и ночи, света и тьмы. Ты можешь там бегать кругами, кувыркаться, песни петь. А когда ты оттуда выходишь, надо заново привыкать к краскам, к людям, говорящим с тобой, фактически ко всем раздражителям. Я абсолютно убеждена, что здоровый человек, посидев там, тоже тронется умом.
''После второй госпитализации для меня начался период тяжелой борьбы с сотрудниками клиники. Я никому не доверяла и ни с кем не разговаривала. Я себя резала по два-три раза за день. Иногда по два-три раза за день бывала в отделении скорой помощи. Я стала очень изобретательной по части обретения орудий для нанесения увечий. Поначалу меня еще выпускали на улицу прогуляться, а напротив нашей группы был большой магазин, в котором продавалось все для ремонта дома. Так вот я туда ходила и покупала лезвия для рабочих ножей. Поначалу я их даже не прятала, потом стала прятать в бюстгальтер. Между мной и работниками отделения развернулась настоящее соревнование: смогу ли я спрятать так, чтобы они не нашли.
''Профессор в той публикации правильно сказал, что ты всегда найдешь, чем себе навредить. Я чувствовала себя в безвыходном положении: никакой тебе помощи, пока состояние не стабилизируется. Они никак не могли понять, что я буду продолжать увечить себя, если у меня не будет возможности говорить о причинах моего аутодеструктивного поведения, и, соответственно, прорабатывать его. Мне ставили разные диагнозы: личностное расстройство, клиническая депрессия, расстройство пищевого поведения, антисоциальное поведение. В течение дня я глотала 14 названий таблеток. Руководитель отделения как-то сказал мне, что при таких тяжелых проблемах мне бы лучше вообще не выходить из больницы.
''Мои самоповреждения рассматривались исключительно как попытки самоубийства. Хотя, как я теперь знаю, это был механизм выживания. В какой-то момент профессор сказал: пришла пора серьезно отнестись к желанию Беа умереть. Он запустил процедуру запроса об эвтаназии. Он хотел дать мне понять, что мои чувства воспринимаются серьезно, но теперь, оглядываясь назад, я думаю, что это очень странно - запрашивать разрешение на эвтаназию для девочки 15 лет. Ведь еще очень многое может в жизни произойти. Но я их не виню. Вполне допускаю, что в какой-то момент они уже просто не знали, что со мной делать. И я согласилась на предложение профессора.
''Мирел спрыгнула с крыши отделения еще до меня. Я об этом и не слышала. Но, когда меня водили в камеру-изолятор, то мы проходили мимо двери, ведущей на пожарную лестницу. Я даже пару раз пыталась забраться вверх по этой лестнице и прыгнуть с крыши. Хотела попробовать, получится ли таким образом умереть. Я думала: если вы мне здесь не можете помочь, то решение уже за мной. А другого выхода я для себя не видела. И вот 10 марта 2008, отсидев почти месяц в камере-изоляторе, я, вернувшись с группу, нашла карточку-ключ, которую один из практикантов случайно забыл на столе. Я забрала эту карточку, открыла все двери, забралась вверх по лестнице и бросилась вниз с крыши. И не было у меня ни сомнений, ни страха… Результат - множественные переломы ног, пять сломанных позвонков. Удивительно, что я осталась жива, да еще и не стала инвалидом…
''Теперь я думаю, что это и стало поворотной точкой. Дальше падать уже было некуда. Три недели я провела в психиатрическом отделении Медицинского центра Утрехтского университета. Там я чувствовала себя комфортнее, контактировала с медсестрами. Психиатр написал обо мне: ''славная девочка, может смеяться''.
''В конечном итоге меня направили в подростковую тюрьму в Алмело, в отделение для лиц с пограничными личностными проблемами. Там, конечно, тоже было не идеально: я сидела вместе с девочками, которые поджигали дома, задирали и избивали людей. Но я избавилась от ядовитой среды постоянной борьбы и трений, которые были в подростковом кризисном отделении. Я получала музыкальную терапию, рисовала, лепила из глины. Поначалу все еще была мысль: покажу им ''социально желаемое'' поведения, тогда меня через семь месяцев выпустят в пробный отпуск, и я еще раз попробую умереть. Но когда я в первый раз оказалась за стенами тюрьмы, мне стало так хорошо: коровки на лугах, ветер в лицо, и у меня пропало всякое желание умирать. Кроме того, в тюрьме у нас была очень хорошая руководительница группы, с которой действительно можно было поговорить о проблемах. Она была первой, кто поверил моей истории о перенесенных в детстве сексуальных посягательствах взрослого мужчины. Я стала реже наносить себе увечья - если это и случалось, то раз в три недели.
''В тюрьме я пробыла полтора года. Выйдя на свободу, опять вернулась в дом матери, а также в дневной стационар все той же амстердамской клиники. Там я получала диалектическую поведенческую терапию, предназначенную для пациентов с пограничным личностным расстройством. Терапию, рассчитанную на год, я прошла за полтора месяца. По итогам заключительной оценки, у меня не оказалось никакого специфического расстройства, а самоповреждающее поведение было следствием ранее перенесенных травм. Я была очень довольна, но еще оставалось много вопросов. Я, например, заметила, что отличалась от других девочек в группе. Возможно, не совсем корректно так говорить, но я могу рефлексировать о себе, размышлять, а другие девочки совершенно были к этому не способны. Если я наносила самоповреждения, то могла рассказать, как это случилось, и что было причиной. Так что в следующий раз я могла это распознать и предупредить. Другие девочки этого не могли. Для них самоповреждения были оружием, способом манипулировать другими, и иногда они делали это демонстративно, у всех на виду.
''После подростковой тюрьмы я купила книжки по психиатрии, читала их и таким образом проводила анализ самой себя. Педагог из Амстердама сказал мне, что из меня мог бы выйти хороший работник для служб помощи. После шести месяцев размышлений я пошла учиться на социально-педагогического работника. По мере учебы мне становится все лучше.
''Теперь мне 20, и я уже почти два года работаю в Национальном обществе по проблемам самоповреждений в качестве специалиста, обучившегося на собственном опыте. Это стало второй поворотной точкой в моей жизни. Все это время я не осмеливалась даже произнести слово ''самоповреждения'', не говоря уже о том, чтобы заговорить об этом с другими. А здесь работают очень сильные женщины, которые тратят огромную энергию на то, чтобы прорвать табу на обсуждение темы самоповреждений. И я чувствую себя как бы реабилитированной. Недавно я начала вести тренинги по данной теме для работников службы, имеющей дело с ''трудными'' детьми.
''Помимо этого, я работаю тренером для подростков с проблемами психического здоровья или проблемами поведения. Иногда среди них оказываются подростки, наносящие себе повреждения. Они мне рассказывают о том, что делают с собой, и довольно часто удивляются, что я не ужасаюсь, и меня это не отпугивает. По собственному опыту знаю, что не следует ожидать, что человек быстро откажется от нанесения самоповреждений. Я пытаюсь вместе с ними искать, откуда это идет, и как взяться за решение проблемы.
''Я себе поставила цель в жизни. Когда вспоминаю всю свою борьбу с работниками служб помощи, то мне хочется сделать что-то значимое для людей в похожей ситуации. Я хочу создать организацию, которая будет работать при участии специалистов, обучившихся на собственном опыте, и молодых педагогов. На мой взгляд, это должен быть треугольник: клиент, специалист, обучившийся на собственном опыте, и работник служб помощи. Специалист, обучившийся на собственном опыте, в силу возраста, находится ближе к клиенту. Например, наркоману 16 лет поможет молодой человек в возрасте 23 лет, который раньше был наркоманом.
''Что касается меня самой, то я уже перестала заниматься самоповреждениями, но, честно говоря, бывают такие моменты, когда подобная опасность возникает. И каждый раз, когда ты обходишься без них, ты одерживаешь очередную победу''.
P.S.: История второй девочки - Мирел, - не столь оптимистична. Ее психическое состояние стабилизировалось, но прыжок с крыши привел к тяжелой инвалидности. Ее физическое состояние не позволяет надеяться, что она проживет долго.
По материалам:
Leuk meisje, kan lachen. - De Volkskrant, 01.03.12, p. 12-15.