Мемуар о комсомоле и пионерии, а также немного о т. н. мейнстримах.
Несколько раз должно быть, в разных записях и комментариях здесь, я упоминал, что, достигнув в 1987 году соответствующего возраста, я всячески оттягивал своё вступление в комсомол. Нет, я понимал, что это неизбежно (как за несколько лет до того -- пионерия), и если бы мне в том году кто-то сказал, что уже через год моя новая школа не только не будет требовать от меня вступления в эту всеобщую организацию, но и даже напротив -- мне, пожелай я того, пришлось бы предпринимать нешуточные усилия, чтобы вступить в комсомол, -- я бы не поверил ему ни на секунду. Тем не менее, именно так и произошло, и уже в июне 1988-го я почувствовал себя абсолютно свободным от этой, изрядно до того тяготившей меня, грядущей неизбежности. Однако в течение следующего года несколько моих одноклассников всё-таки приложили эти самые нешуточные усилия и в комсомол вступили (нечего говорить о том, что в моей предыдущей школе всех минимально заметных учеников в комсомол успели загнать силком), но уже летом 1989 года комсомол развалился сам собою в обеих последних моих школах. Рассказывают, что в моей предыдущей дело зашло настолько далеко, что висевший напротив входной в школу двери и встречавший по утрам школьников портрет Ильича был недавними новоиспечёнными комсомольцами почти публично снят и вынесен на задний двор (это было не так тривиально, ибо он висел под самым, весьма высоким, потолком первого этажа, так что просто подставить парту и добраться до него было невозможно, и они то ли раздобыли где-то лестницу, то ли соорудили оную из нескольких поставленных друг на друга парт). В моей последней школе такой истории произойти, по-видимому, не могло просто потому, что портретов Ленина в ней уже и не висело, а какие и оставались -- несомненно сняты и выброшены были самими учителями, задолго до того, как тот же акт пришёл бы на ум школьникам...
...однако я вспоминаю, как в 1982 ещё году мне хотелось стать пионером! Ооо, я так был горд, что меня приняли в первой же группе (среди самых, то есть, хороших и прилежных школьников-октябрят), и мне могло бы быть досадно лишь то, что принятие произошло буднично-банально в школе, а не в музее Ленина у Кремля, в котором принимали уже всех остальных, кроме, быть может, лишь отпетых хулиганов (моя тогдашняя школа -- самая первая, а всего я учился в трёх, -- располагалась на самом краю Москвы и, видимо, такие преференции, как принятие в пионеры в особых ленинских местах, на неё распространились не сразу). Но мне не только не было досадно... напротив -- я был даже рад, что избежал сверхторжественного принятия, ибо, хоть и был ещё совершенным малышом, ничего толком не понимающим, но всё же уже где-то глубоко внутри что-то понимать начинал...
... тем не менее, пионером я был вполне сознательным и честно проносил красный галстук до самого (по возрасту) выбытия из этой -- в мои годы, к счастью, вполне формальной, -- организации. Два или три раза за всё это время, мне, конечно, приходилось подумать о несовместимости пребывания в пионерах и веры в Бога, причём смутно припоминаю, что перед самым вступлением мой папа имел на этот счёт разговор с моим крёстным, завершившийся чем-то в роде "если не активно, то можно" [т. е. быть пионером], но для меня самого это всё имело очень мало значения: во-первых, я тогда ещё, по сути, в Бога не веровал, просто не зная, что такое вера (и отождествляя её с простым признанием существования Бога); во-вторых, сам вопрос о совместимости чего бы то ни было для моего 9-10-летнего ума был ещё слишком трудным: я всё равно не понял бы даже постановку задачи; ну и, наконец, я видел, что в пионеры принимают всех, причём лучших -- в первых рядах, а потому-то мне и хотелось донельзя этого (ещё одного -- тщеславие, как известно, ненасытно) подтверждения моей лучшести.
Когда, в 1985-м, вера уже коснулась меня, в какой-то момент (не сразу) вопрос этот, конечно, возник вновь сам собою, и, уже более взрослый, я, теперь совершенно сознательно перечитав устав пионерской организации, нашёл там по части веры лишь то, что "пионер обязан бороться с религиозными предрассудками", что, конечно, нисколько не скрывало идеи и мысли писателей устава, но и формально, и содержательно могло быть прочитано совершенно не так, как оные писатели задумывали. Я действительно, к слову, и до того, и после, и посейчас с религиозными предрассудками (в том числе и, пожалуй, даже более всего, внутри Православия) по мере своих сил борюсь... но если бы в том уставе было написано прямым текстом (без большевистского выпендрёжа, пытающегося ещё и унизить всякую религию вместо того, чтобы просто её определить-обозначить): "пионер обязан бороться с (со всякой) религией", задача для меня встала бы весьма серьёзная, и я совсем не уверен, что смог бы тогда разрешить её именно так, как должно было бы...
... понимая, видимо, это очень хорошо, наш (из моей предпоследней школы) историк, право- и обществовед однажды вдруг завёл разговор именно на эту тему (может ли пионер быть верующим). Конечно, мне не хватило бы никогда духу объявить во всеуслышание свои выводы, и я, трусливо опасаясь, что меня впрямую спросят об отношении к Богу, вере и Церкви, молчал весь тот невероятно тягостный урок. Но меня поразило (а ведь был ещё только 1986 год на дворе, до перемены отношения власти к верующим было очень далеко!), как смело выступали некоторые девочки, мои одноклассницы. Многие из них высказывались в духе "а почему бы и нет?" или "конечно, может! чего тут такого?". Историк наш всегда и всем давал высказаться до конца по любому вопросу, так что довольно долго он только слушал учеников, изредка вставляя короткие и несущественные замечания и ведя разговор, т. е. не давая ему перерасти в шум и галдёж, в которых никто никого не слышит. Однако, когда все пожелавшие высказались, итог он подвёл такой: "... если вы внимательно прочтёте устав пионерской организации, вы увидите, что пионер никак не может быть верующим". Здесь моё (и так не очень-то здоровое) сердце готово было уже вырваться из груди, ибо захотело прокричать, что в уставе такого нет и близко. Но упомянутый страх помешал мне это сделать, да и я всё же отлично понимал, что "нет-то нет, но и есть одновременно, да и не только есть -- но и с унижающей всякую веру интонацией..." Так что мой выкрик, случись он, был бы подобен возмущению поддавшегося на заведомую провокацию наивного юноши или же комментарию формалиста-казуиста (любопытно, что теоретически возможно было и то и другое, не победи меня банальный страх).
***
Однако вспомилось всё это, вот в связи с чем... Ясно, что, формальным или реальным, комсомол (с пионерией) был тогда тем, что сейчас называется мейнстримом. Мейнстримом было и уже, по крайней мере в 80-е, абсолютно карьеристское направление -- вступление в партию. В пионерах и комсомольцах обязаны были побывать все, а вот в партию так просто попасть было нельзя -- здесь требовались усилия, и усилия весьма не маленькие... и поскольку идейных коммунтистов к 80-м годам, без большого преувеличения, почти не оставалось, членами КПСС становились в массе своей исключительно карьеристы -- те, кто желал пользоваться довольно немалыми преференциями, полагавшимися членам партии... как тогда или чуть позже стали выражаться -- те, кто хотел "присосаться к кормушке".
И вот что особенно забавно было в те годы наблюдать: поворот мейнстрима на 180 градусов. Помню, был я весьма сильно влюблён в одну девочку, мою одноклассницу по одной из школ... Дело было накануне моего перехода из предпоследней школы в последнюю, т. е. ровно тогда, когда, если помнит читатель, я тщательно избегал вступления в комсомол. Это было не так просто: и классный руководитель с учительницей математики (они, впрочем, -- меньше), и некоторые учителя (физик и упомянутый историк -- они не то, что больше, а прямо-таки наседали) давили весьма сильно, на что я или молчал, пожимая плечами, или же, почти по-иезуитски, говорил, что, дескать, ещё не готов и "не достоин". Моя же возлюбленная как будто бы тоже не собиралась окомсомолиться, чем, сама того не зная, вызывала во мне тем большую радость, чем дольше это продолжалось. Но, увы, радость эта оказалась совершенно неоправданной.
Однажды у нас с ней произошёл разговор о комсомоле. Дело было после какого-то важного, чуть ли не выпускного за восьмилетку, сочинения, которое я написал на совершенно нейтральную тему (совсем не помню, на какую именно), а она -- одна из немногих на два параллельных класса, -- на идеологическую о комсомоле. Удивлённо её спросив, почему: "Ведь ты даже вроде бы не собираешься в комсомол?" [имелось в виду не вообще, а вот прямо сейчас, среди первых; что всем нам комсомол предстоит с неизбежностью, было ясно каждому], я получил такой ответ: "С чего ты взял? -- конечно, собираюсь. И потом я готовилась именно о комсомоле [надо сказать, что заранее было известно, что одна из тем -- обязательно комсомольская, и к ней мы готовились специальным сочинением, которого, помнится, мне с чрезвычайным трудом удалось избежать, или же -- точно вспомнить не могу, -- которое получилось нейтрализировать уходом в посторонние рассуждения], и вообще у меня сестра [у неё была старшая на 5 лет сестра] сейчас вступает в партию..." -- Последнее, надо сказать, сразило меня как громом. Помнится, я как-то, уже не помню, в каких именно словах, спросил, зачем, на что ответа уже не получил, кроме ничего не объясняющего "она хочет" и некоторого встречного удивления "ну, а как, мол, иначе?"
Через пару месяцев после этого разговора пути наши разошлись, можно считать, навсегда (после мы два-три раза случайно и столько же раз не или не совсем случайно виделись, но и не более), но где-то с 90-го года мне всё хотелось её спросить о сестре: успела ли она, до обращения мейнстрима то есть, вступить в партию или всё же нет. Кстати, мог и спросить, но если и спросил, то ответа не помню...
То обращение мейнстрима случилось уж слишком быстро, и оно было слишком очевидным: вчера ещё вступают в комсомол, а сегодня те же, как будто бы идейные ещё вчера, комсомольцы снимают со стены Ильича с той же самой уверенностью, с которой накануне они становились молодёжнопартийцами... Так же быстро, должно быть, было дело в феврале-марте 1917-го, а потом и в последовавших октябре-январе...
Но бывают мейнстримы, которые обращаются гораздо медленнее. Так, что и не заметишь... а оно уже наоборот. И уже так или иначе приходится смиряться с произошедшим и как-то учиться с этим жить. Однако (никогда не могу удержаться!) донельзя смешны те, кто уже при совершившемся обращении мейнстрима "борются" и "воюют" за это самое обращение, как будто его не произошло. Ну, как если бы революционеры-коммунисты продолжали бороться с царизмом, называя его мейстримом, в 20-х годах (не стоит это путать в борьбой с т. н. контрреволюцией). Или -- как смешна была, скажем, Новодворская с её "коммуняками" (о, если бы она действительно и осмысленно боролась с остатками большевизма в России -- но, увы, отнюдь не это было в её, вполне клоунской, "борьбе с коммуняками").
И, да, не стоит забывать, что есть целый пласт людей, "колеблющихся с линией партии", даже если последняя сто раз на дню обратит свою линию... Да и партия для них -- именно тот самый мейнстрим: куда он повернёт -- туда и они за ним, там и их партия. И во взгляде на них, в констатации их поведения, совершенно не важно, как вы оцениваете то или иное явление (коммунизм-большевизм ли, монархию, историческую Россию, выдуманную или реальную Украину, либерализм или консерватизм, веру, скепсис или атеизм, да и много других вещей, часть которых не должна и вовсе именоваться среди нас), приятно или не приятно оно вам, вызывает отвращение или любимо. Когда люди, скажем, идут в церковь только потому, что это стало мейстримом, это то же точно, как если они вступают в партию, только чтобы получать в распределителе пайки и занимать высокие должности... Если, пожалуй, не хуже. Впрочем, Бог каждого ведёт своим путём... но, впрочем же, мне не доводилось пока встречать ни одного человека, который, придя в Церковь исключительно по мейнстримным соображеним, остался бы в ней надолго... Больше того: не встречал пока ни одного такого, кто просто зашёл бы, что называется, ещё раз.
P.S. (Для тех, кто прочёл до 30 апреля 2023). Сообразил, что неверно (скрыто) процитировал ап. Павла. Сейчас исправлено и теперь верно.
...однако я вспоминаю, как в 1982 ещё году мне хотелось стать пионером! Ооо, я так был горд, что меня приняли в первой же группе (среди самых, то есть, хороших и прилежных школьников-октябрят), и мне могло бы быть досадно лишь то, что принятие произошло буднично-банально в школе, а не в музее Ленина у Кремля, в котором принимали уже всех остальных, кроме, быть может, лишь отпетых хулиганов (моя тогдашняя школа -- самая первая, а всего я учился в трёх, -- располагалась на самом краю Москвы и, видимо, такие преференции, как принятие в пионеры в особых ленинских местах, на неё распространились не сразу). Но мне не только не было досадно... напротив -- я был даже рад, что избежал сверхторжественного принятия, ибо, хоть и был ещё совершенным малышом, ничего толком не понимающим, но всё же уже где-то глубоко внутри что-то понимать начинал...
... тем не менее, пионером я был вполне сознательным и честно проносил красный галстук до самого (по возрасту) выбытия из этой -- в мои годы, к счастью, вполне формальной, -- организации. Два или три раза за всё это время, мне, конечно, приходилось подумать о несовместимости пребывания в пионерах и веры в Бога, причём смутно припоминаю, что перед самым вступлением мой папа имел на этот счёт разговор с моим крёстным, завершившийся чем-то в роде "если не активно, то можно" [т. е. быть пионером], но для меня самого это всё имело очень мало значения: во-первых, я тогда ещё, по сути, в Бога не веровал, просто не зная, что такое вера (и отождествляя её с простым признанием существования Бога); во-вторых, сам вопрос о совместимости чего бы то ни было для моего 9-10-летнего ума был ещё слишком трудным: я всё равно не понял бы даже постановку задачи; ну и, наконец, я видел, что в пионеры принимают всех, причём лучших -- в первых рядах, а потому-то мне и хотелось донельзя этого (ещё одного -- тщеславие, как известно, ненасытно) подтверждения моей лучшести.
Когда, в 1985-м, вера уже коснулась меня, в какой-то момент (не сразу) вопрос этот, конечно, возник вновь сам собою, и, уже более взрослый, я, теперь совершенно сознательно перечитав устав пионерской организации, нашёл там по части веры лишь то, что "пионер обязан бороться с религиозными предрассудками", что, конечно, нисколько не скрывало идеи и мысли писателей устава, но и формально, и содержательно могло быть прочитано совершенно не так, как оные писатели задумывали. Я действительно, к слову, и до того, и после, и посейчас с религиозными предрассудками (в том числе и, пожалуй, даже более всего, внутри Православия) по мере своих сил борюсь... но если бы в том уставе было написано прямым текстом (без большевистского выпендрёжа, пытающегося ещё и унизить всякую религию вместо того, чтобы просто её определить-обозначить): "пионер обязан бороться с (со всякой) религией", задача для меня встала бы весьма серьёзная, и я совсем не уверен, что смог бы тогда разрешить её именно так, как должно было бы...
... понимая, видимо, это очень хорошо, наш (из моей предпоследней школы) историк, право- и обществовед однажды вдруг завёл разговор именно на эту тему (может ли пионер быть верующим). Конечно, мне не хватило бы никогда духу объявить во всеуслышание свои выводы, и я, трусливо опасаясь, что меня впрямую спросят об отношении к Богу, вере и Церкви, молчал весь тот невероятно тягостный урок. Но меня поразило (а ведь был ещё только 1986 год на дворе, до перемены отношения власти к верующим было очень далеко!), как смело выступали некоторые девочки, мои одноклассницы. Многие из них высказывались в духе "а почему бы и нет?" или "конечно, может! чего тут такого?". Историк наш всегда и всем давал высказаться до конца по любому вопросу, так что довольно долго он только слушал учеников, изредка вставляя короткие и несущественные замечания и ведя разговор, т. е. не давая ему перерасти в шум и галдёж, в которых никто никого не слышит. Однако, когда все пожелавшие высказались, итог он подвёл такой: "... если вы внимательно прочтёте устав пионерской организации, вы увидите, что пионер никак не может быть верующим". Здесь моё (и так не очень-то здоровое) сердце готово было уже вырваться из груди, ибо захотело прокричать, что в уставе такого нет и близко. Но упомянутый страх помешал мне это сделать, да и я всё же отлично понимал, что "нет-то нет, но и есть одновременно, да и не только есть -- но и с унижающей всякую веру интонацией..." Так что мой выкрик, случись он, был бы подобен возмущению поддавшегося на заведомую провокацию наивного юноши или же комментарию формалиста-казуиста (любопытно, что теоретически возможно было и то и другое, не победи меня банальный страх).
***
Однако вспомилось всё это, вот в связи с чем... Ясно, что, формальным или реальным, комсомол (с пионерией) был тогда тем, что сейчас называется мейнстримом. Мейнстримом было и уже, по крайней мере в 80-е, абсолютно карьеристское направление -- вступление в партию. В пионерах и комсомольцах обязаны были побывать все, а вот в партию так просто попасть было нельзя -- здесь требовались усилия, и усилия весьма не маленькие... и поскольку идейных коммунтистов к 80-м годам, без большого преувеличения, почти не оставалось, членами КПСС становились в массе своей исключительно карьеристы -- те, кто желал пользоваться довольно немалыми преференциями, полагавшимися членам партии... как тогда или чуть позже стали выражаться -- те, кто хотел "присосаться к кормушке".
И вот что особенно забавно было в те годы наблюдать: поворот мейнстрима на 180 градусов. Помню, был я весьма сильно влюблён в одну девочку, мою одноклассницу по одной из школ... Дело было накануне моего перехода из предпоследней школы в последнюю, т. е. ровно тогда, когда, если помнит читатель, я тщательно избегал вступления в комсомол. Это было не так просто: и классный руководитель с учительницей математики (они, впрочем, -- меньше), и некоторые учителя (физик и упомянутый историк -- они не то, что больше, а прямо-таки наседали) давили весьма сильно, на что я или молчал, пожимая плечами, или же, почти по-иезуитски, говорил, что, дескать, ещё не готов и "не достоин". Моя же возлюбленная как будто бы тоже не собиралась окомсомолиться, чем, сама того не зная, вызывала во мне тем большую радость, чем дольше это продолжалось. Но, увы, радость эта оказалась совершенно неоправданной.
Однажды у нас с ней произошёл разговор о комсомоле. Дело было после какого-то важного, чуть ли не выпускного за восьмилетку, сочинения, которое я написал на совершенно нейтральную тему (совсем не помню, на какую именно), а она -- одна из немногих на два параллельных класса, -- на идеологическую о комсомоле. Удивлённо её спросив, почему: "Ведь ты даже вроде бы не собираешься в комсомол?" [имелось в виду не вообще, а вот прямо сейчас, среди первых; что всем нам комсомол предстоит с неизбежностью, было ясно каждому], я получил такой ответ: "С чего ты взял? -- конечно, собираюсь. И потом я готовилась именно о комсомоле [надо сказать, что заранее было известно, что одна из тем -- обязательно комсомольская, и к ней мы готовились специальным сочинением, которого, помнится, мне с чрезвычайным трудом удалось избежать, или же -- точно вспомнить не могу, -- которое получилось нейтрализировать уходом в посторонние рассуждения], и вообще у меня сестра [у неё была старшая на 5 лет сестра] сейчас вступает в партию..." -- Последнее, надо сказать, сразило меня как громом. Помнится, я как-то, уже не помню, в каких именно словах, спросил, зачем, на что ответа уже не получил, кроме ничего не объясняющего "она хочет" и некоторого встречного удивления "ну, а как, мол, иначе?"
Через пару месяцев после этого разговора пути наши разошлись, можно считать, навсегда (после мы два-три раза случайно и столько же раз не или не совсем случайно виделись, но и не более), но где-то с 90-го года мне всё хотелось её спросить о сестре: успела ли она, до обращения мейнстрима то есть, вступить в партию или всё же нет. Кстати, мог и спросить, но если и спросил, то ответа не помню...
То обращение мейнстрима случилось уж слишком быстро, и оно было слишком очевидным: вчера ещё вступают в комсомол, а сегодня те же, как будто бы идейные ещё вчера, комсомольцы снимают со стены Ильича с той же самой уверенностью, с которой накануне они становились молодёжнопартийцами... Так же быстро, должно быть, было дело в феврале-марте 1917-го, а потом и в последовавших октябре-январе...
Но бывают мейнстримы, которые обращаются гораздо медленнее. Так, что и не заметишь... а оно уже наоборот. И уже так или иначе приходится смиряться с произошедшим и как-то учиться с этим жить. Однако (никогда не могу удержаться!) донельзя смешны те, кто уже при совершившемся обращении мейнстрима "борются" и "воюют" за это самое обращение, как будто его не произошло. Ну, как если бы революционеры-коммунисты продолжали бороться с царизмом, называя его мейстримом, в 20-х годах (не стоит это путать в борьбой с т. н. контрреволюцией). Или -- как смешна была, скажем, Новодворская с её "коммуняками" (о, если бы она действительно и осмысленно боролась с остатками большевизма в России -- но, увы, отнюдь не это было в её, вполне клоунской, "борьбе с коммуняками").
И, да, не стоит забывать, что есть целый пласт людей, "колеблющихся с линией партии", даже если последняя сто раз на дню обратит свою линию... Да и партия для них -- именно тот самый мейнстрим: куда он повернёт -- туда и они за ним, там и их партия. И во взгляде на них, в констатации их поведения, совершенно не важно, как вы оцениваете то или иное явление (коммунизм-большевизм ли, монархию, историческую Россию, выдуманную или реальную Украину, либерализм или консерватизм, веру, скепсис или атеизм, да и много других вещей, часть которых не должна и вовсе именоваться среди нас), приятно или не приятно оно вам, вызывает отвращение или любимо. Когда люди, скажем, идут в церковь только потому, что это стало мейстримом, это то же точно, как если они вступают в партию, только чтобы получать в распределителе пайки и занимать высокие должности... Если, пожалуй, не хуже. Впрочем, Бог каждого ведёт своим путём... но, впрочем же, мне не доводилось пока встречать ни одного человека, который, придя в Церковь исключительно по мейнстримным соображеним, остался бы в ней надолго... Больше того: не встречал пока ни одного такого, кто просто зашёл бы, что называется, ещё раз.
P.S. (Для тех, кто прочёл до 30 апреля 2023). Сообразил, что неверно (скрыто) процитировал ап. Павла. Сейчас исправлено и теперь верно.