Самир Сельманович
«Это все о Боге»
Тот факт, что у нас нет определенности, приходящей вместе со всеми ответами о Боге, имеет явные и очевидные недостатки. Но благодаря Богу, которым нельзя распоряжаться, мы обретаем существенное преимущество: никто не может действовать именем Бога.
Друг детства, вместе со мной принявший веру, после четырех лет отчаянных попыток признался, что не способен оставаться в любви с Богом: «Порой мне хочется, чтобы Бог приковал меня к Себе цепями». Интересно, что Ветхий Завет, Новый Завет и Коран не пользуются подобными образами, описывая отношения человека с Богом. Мы не посажены под замок, не скованы и не заключены Богом.
О принуждении не может быть и речи.
Но многим людям все-таки недостает цепей. Они боятся, что оставят Бога или что Бог оставит их, и вместо того, чтобы стремиться к динамичным, исполненным любви взаимоотношениям с Богом, хотят стать Его рабами. Их внутренние цепи выкованы из воображаемых определенностей, порожденных страхами - системой убеждений, которая автоматически исключает все другие убеждения прямо пропорционально тому, насколько эти другие убеждения отличаются от собственных.
Существует широкий спектр способов, которыми люди поклоняются определенностям о Боге. На одном, менее насильственном конце этого спектра - люди, которые глубоко озабочены целостностью своей религии, богословия, богослужений и традиций, потому и выступают хранителями всех этих ценностей. Они воспринимают свою систему убеждений как симфонию, которую требуется не исполнять, а обуздать, как сложное, но управляемое музыкальное произведение, охватывающее все, что можно знать о Боге. Вместо того чтобы наполнять свою душу музыкой, эти религиозные дирижеры тратят уйму сил и средств, чтобы контролировать оркестр своих убеждений и обычаев. Поглощенные и зачастую изнуренные разговорами о Боге и своей религии, они перестают слушать музыку. Возлюбленный желает играть, танцевать, целоваться и обмениваться ласками, а они слишком заняты управлением оркестром и партитурой. Каждая лишняя нота, каждый пропущенный такт, каждая незавершенная часть, каждый незапланированный звук, каждый новый инструмент, каждая импровизация в жизни человека или религиозной общины вызывают страх, что симфония выродится в какофонию.
Но на другом, более насильственном конце спектра поклонения определенностям, связанным с Богом, обнаруживается еще более серьезная проблема: те, кто боится, что сомнения и неопределенность станут источником ненависти к себе. Им слишком трудно выдержать динамические и неопределенные отношения с нами, другими человеческими существами, и с Богом. Поскольку откровения Божьи и явлены, и скрыты и поскольку доверие и сомнения, переплетенные в ткани жизни, представляют для этих людей угрозу, их привлекают действия, с помощью которых они рассчитывают избавить веру от неопределенности. И дают волю разрушению. Акты насилия стали способом подтолкнуть себя из неверия через порог парадокса веры к определенности и категоричности, свойственным разрушению. Смерть - для других и для себя - предпочтительнее неопределенности. Так как этим людям не дает покоя собственное существование, они присваивают себе прерогативу Бога - творить или отнимать жизнь. Эти поклонники определенности не владеют фундаментальным религиозным учением о взаимозависимости всего живого. Уничтожение других приводит к уничтожению самих себя. Отстранившись от образа Бога в себе, они действуют под влиянием ненависти к себе.
Таким образом, люди, которых мы называем «религиозными экстремистами», не очень-то религиозны и даже вообще не религиозны. (Я не причисляю к ним тех, кто доходит до крайностей в целях физического, эмоционального или культурного выживания, реагируя на грабительские методы глобальных рынков.) Наоборот, они превращаются в то, что сами презирают. Их преданность делу - зеркальное отражение преданности безмозглого потребителя. Готовность взорвать себя ради доступа к земным благам не выражает ничего, кроме вожделения к эксклюзивным «товарам и услугам», только в этом случае «товары и услуги» будут небесными, а не земными, а их поставщиком считают Бога.
Однако символика и метафорический язык религии предполагают приглашение к любовным отношениям с Богом, к отношениям, подкрепленным как известным, так и неизвестным. Вера просит нас войти в историю любви. С Возлюбленным мы можем естественным, подлинным и абсолютным образом претендовать на то, чтобы Бог внес определенность в нашу беспорядочную жизнь. Хотя любовь с Богом вряд ли обеспечит нас абсолютными знаниями о Нем, она безраздельно завладеет нашими сердцами. Наша жизнь полностью преобразится - настолько кардинально, что нам придется прибегать к языку превосходных степеней, чтобы рассуждать о ней.
Мы говорим о нашем Возлюбленном как о «единственном» и «полном и окончательном», потому что экстаз связи с Возлюбленным ощущается целиком, а не частично. Таким образом, наш конфессиональный язык любви естественно и неподдельно превосходен. Иначе и быть не может. Сплетаясь в этих объятиях, недостаточно уверять любимого, что он или она «замечательные». Мы воспринимаем своего Возлюбленного как «величайшего», «единственного», и так далее.
Но так называемые религиозные экстремисты ничего подобного не делают. Они отвергают глубочайшие учения своей религии о Боге не потому, что они любят Бога, а потому, что не любят. Бесконечные нюансы подлинных отношений с Богом невыносимы для них, поэтому им приходится выдумывать низшее божество, к которому можно обращаться в актах разрушения.
В своем лучшем проявлении религии учат нас любить жизнь, несмотря на неопределенности. Люди, уничтожающие себя или других именем своей религии, на самом деле не знают, как любить и быть любимыми. Вот почему, как это ни парадоксально, их не может остановить ничто, кроме любви. В таком случае мне непонятно, почему мы называем их «религиозными экстремистами». Отсюда следует, что они - религиозные «тяжеловесы». А кто же тогда люди, которые отважно и смиренно живут, несмотря на сложности и вопросы без ответов, посвящают всю свою жизнь служению другим людям, страдают от несправедливости, даже становятся истинными мучениками (их вынуждают страдать), бросают вызов культуре насилия и находят способы изменить мир, не разрушая его? Неужели - «легковесы»?
Преуменьшение значения нашей религиозной истории, традиций, учений и обычаев лишает нас возможности отмежеваться от разрушительной силы поклонников определенности. Их убежденности следует противопоставить не ее отсутствие, а только страсть, превосходящую их собственную - страсть Влюбленного.
…Изучая психологию развития в аспирантуре, я узнал об одном эксперименте, в ходе которого ученые пытались определить, реагируют ли младенцы на материнские голоса. Ученые создали систему связи с младенцами посредством высокотехнологичных электронных датчиков, имеющих внешнее сходство с сосками и позволяющих измерять интенсивность сосания - если угодно, это были суперсоски. Каждому младенцу давали послушать запись женских голосов, из которых только один принадлежал его матери. В первой части эксперимента каждую суперсоску подключали к усилителю, благодаря чему материнский голос звучал громче остальных, громкость была пропорциональна интенсивности сосания. Во второй части эксперимента исследователи поступили наоборот: чем старательнее младенец сосал, тем тише становился материнский голос по сравнению с другими женскими голосами. Как ни удивительно, оказалось, что все новорожденные сосали с большей или меньшей интенсивностью - в зависимости от того, что требовалось, чтобы отчетливее слышать материнский голос.
На мой взгляд, это не только поразительное научное, но и духовное открытие. Мухаммад Ибн Араби, мусульманский философ, живший в XIII веке, автор более чем 350 трудов, возможно, величайший философ-мистик ислама, стоящий наравне с Джалаладдином Руми, выдающаяся личность в сфере человеческой духовности, писал в своем самом масштабном труде, «Мекканские откровения», о трех сообществах: братстве крови (близких, связанных кровным родством), братстве воды (более широком сообществе людей, придерживающихся одних и тех же убеждений, товарищей по религии) и братстве молока (сообществе всех людей, объединенных тем, что все они насыщались от груди Божественной Любви).
Эти слова нашли отзвук глубоко в моем сердце. Моя семья, рассуждал я, это мои кровные родственники, люди, которыми я окружен в этом мире. Когда меня крестили погружением в воду, границы моего сообщества расширились. Вода - распространенный символ, которым пользуются, чтобы провозгласить выбор конкретного духовного пути и сообщества, следующего этим путем. А теперь, спустя два десятилетия, я хочу принадлежать к молочному братству - сообществу, которое питается везде, и каждый на свой лад, сладким познанием, благодаря Дарителю Жизни, не признающему человеческих границ.
Иоанн, - вероятно, первый мистик христианской церкви и автор четвертого евангелия, - в своем послании пишет о Боге особенно необычным образом. Вместо того чтобы пересыпать свои слова о Боге отрицаниями, сравнениями, контрастами, метафорами и другими лингвистическими ухищрениями, позволяющими осторожно приблизиться к концепции Бога, Иоанн предпринимает страстную попытку напрямую высказаться о том, кто есть Бог.
«Возлюбленные! - пишет он. - Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога; кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь... Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем». Иоанн отождествляет Бога с любовью, помещает Бога в каждого, кто любит, а каждого любящего - в Бога. Почувствовав склонность новорожденной религии занимать позицию единственной хранительницы Бога в мире, Иоанн, настаивая, что «любовь Божия к нам открылась» в том, что Бог послал нам Иисуса, выходит за рамки христианских представлений о значении слова «Бог» и связывает скрывающуюся за ним реальность со всем человечеством.
Не каждый человек - мой кровный брат, лишь некоторые люди входят в мое братство воды, но, несомненно, каждый может войти в мое молочное братство. Бог - наш Возлюбленный, следовательно, Его невозможно подчинить себе. Толкование откровений исключительно как способа познания Бога сужает наше сознание, приглушает эмоции, уменьшает понимание. Таким образом, наша ситуация с «познанием Бога» подобна положению младенца на руках у матери. Находясь в руках матери, младенец не «понимает» ее, а скорее, ощущает, что мать познает его. Точно так же откровение Божье, которое мы получаем от Бога, приходит не просто из слов наших священных писаний, а через дар жизни, которая нас обнимает. Сама жизнь - откровение, место, где Бог поддерживает и преображает нас. Мы не в силах завладеть Богом, хотя преображаемся потому, что Бог владеет нами. Обнимая нас, Бог подобен матери, явлен способом, который реален, но остается тайной.
Индийская поэтесса XVI века Мира (Мирабай), получившая признание индуистов, христиан и мусульман, писала:
У Бога
особый интерес к женщинам,
ибо они способны поднести мир к груди
и помочь Ему
утешить.
История вселенной - это история любви. Нас обнимает мать, когда мы еще малы, обнимают любимые, когда мы взрослеем, обнимают дети, когда мы стареем, но кто бы нас ни обнимал, опекун, друг или добрый незнакомец, мы воспринимаем историю вселенной.
Мою жажду определенности не утолило сидение на старой скамейке вдали от армейских казарм, между двумя мирами. Я продолжал желать еще одного поцелуя. Потому я и остался верующим! Мое неосуществленное стремление к Богу слаще любого другого исполнившегося желания. Моя неопределенность, связанная с Богом, гораздо утешительнее, чем любая определенность, какую я когда-либо чувствовал.
Меня обнимают.
И поцелуи Возлюбленного ощущаются по-прежнему.