Суета сует, всё суета 4
Князь Евгений Николаевич Трубецкой, принадлежавший к одной из знатнейших фамилий России был очень музыкальным ( его отец возглавлял московское отделение Русского музыкально общества), был автором философских трудов и тонким ценителем прекрасного. Темой его диссертации был « Религиозно-общественный идеал западного христианства в V веке. Миросозерцание папы Григория VII и публицистов - его современников». В 1905 году, наверное, невозможно было остаться
стороне от политики. Трубецкой тоже со всем пылом увлекся переустройством мира. Сын князя Евгения, Сергей Трубецкой, вспоминал: «Политика совсем не была сферой Папа, но он считал своим долгом заниматься ею и бросался в нее с самоотвержением, потому что горел патриотизмом».
Е. Н. Трубецкой был одним из основателей кадетской партии, организационно оформившейся лишь в начале 1906 года, был даже избран в I Думу в составе кадетской фракции. В то время когда с графом Витте велись переговоры о формировании «кабинета общественных деятелей» (то есть правительства народного доверия), кандидатура князя намечалась даже на пост обер-прокурора Святейшего Синода.
Одним словом, все, что увлекало Маргариту Кирилловну, увлекало и Трубецкого. К тому же, князь был очень и очень привлекательным мужчиной. Ариадна Тыркова-Вильямс оставила весьма восторженную характеристику князя Трубецкого:
«Он сам, его личность, не могли не произвести впечатления. В нем было много прирожденного шарма. Широкоплечий, стройный, с легкой юношеской походкой, он быстро проходил через толпу, высоко над ней нес свою красивую, породистую голову. Умные, темные глаза смотрели пристально и решительно... Его так же легко было представить себе на коне в бою, как и на профессорской кафедре».
Для ознакомления общества со взглядами «мирообновленцев», к числу которых принадлежал Трубецкой, князь издавать журнал « Московский еженедельник»Редактором становится он сам, а г-жа Морозова, убежденная, что для России нужен новый, мирный путь решения проблем, входит в число пайщиков. Но как-то так постепенно получается, что все расходы, связанные с изданием, ложаться на её плечи. А князь Трубецкой, человек не просто состоятельный, но богатый,крупный землевладелец, не находит денег на журнал. Как-то так вышло, не со зла и не от жадности. а просто…Впрочем, г-же Морозой все равно. Наконец-то! ОН!!
« Я знаю, ты мне послан Богом,»-подумала, вероятно, Маргарита Кирилловна, вернее, почувствовала. И напрасно… Было одно обстоятельство, совершенно и сразу разрушавшее возможность идиллии.
Князь был давно женат и глубоко уважал и ценил свою жену, ну, а что влюбился в другую и не устоял - так эта другая и виновата. Он - лицо страдательное. Вот так. Бедная Маргарита!
Они оба долго не решались сблизиться, сказать о своих чувствах. Оба старались подавить свою грешную и ненужную любовь Но напрасно.
К началу 1909 года в отношениях между Маргаритой Морозовой и князем Трубецким наступает полная определенность. Но это - тайна, которую оба договариваются свято хранить.
«Пусть наши отношения останутся нашим интимным достоянием, чтобы никто не совал туда свой нос и не смел говорить о Вас дурно и думать то, чего нет, ~ пишет князь Маргарите из Петербурга.
И добавляет: - Давайте условимся: мы думаем друг о друге ровно в 1Г/2 часов вечера. Это будет заочное общение».
Положительно любовь к Маргарите Морозовой превращает солидных мужчин, университетских профессоров и политиков в восторженных мальчишек!
«До скорого свидания, милая и дорогая! Чувствуешь ли ты, как я, сколько в этом радости и какой это праздник ? Буду у тебя 31 вечером. С каким восторгом я увижу любимые насиженные уголки в твоем доме - под образами, под зеркалами и везде, где было столько волнения и радостей. Ну, прощай, крепко целую тебя».
Мне очень нравится шутливое, нежное имя, которым Трубецкой называл Маргариту: Гармония, Гармося. Поистине, удивительная была женщина! Других называют рыбками, зайчиками, кошечками, а её - Сказкой и Гармонией.
Да, это праздник, но омраченный праздник - князь делает обидные приписки к своим ласковым письмам. Просит, например, Маргариту не душиться, готовясь к свиданию с ним: стойкий запах ее духов может удержаться на коже и одежде князя, а он вовсе не желает принести аромат своей тайной встречи домой к жене...
Маргарита Кирилловна и сама понимает это, казнит себя и предается душевным терзаниям, но сколько горечи добавляют любящей женщине подобные излишние напоминания и мнительная предосторожность!
Унизительные для Маргариты отношения... Ей постоянно напоминают - она всего лишь любовница и не смеет делать ничего, что омрачит покой законной супруги. Князь такой выдумщик, такой конспиратор! Если он присылает письмо в синем конверте, значит, ничего личного, можно читать при всех. Если в зеленом - только для Гармоси. А письма сохранились потому, что князь просто отсылал их назад, прочитав - не жечь же, когда жена дома, да и рвать нельзя: вдруг обрывок какой заваляется.
Что ж, Маргарита сознательно выбирает такую любовь и такую судьбу. Одиночество, вечное осознание вины и редкие встречи, наполняющие ее жизнь счастьем, которое не могли ей дать другие мужчины, вполне достойные, но для нее чужие.
«Один Бог знает, как не по натуре, как не по характеру мне это одиночество,, в котором я постоянно нахожусь...
Но что же мне делать, если я единственно в тебе и с тобой нашла воплощение на земле всего близкого, светлого и родного!» - пишет она князю.
Любовь Маргариты, страстная, отчаянная, одновременно и притягивает князя, и пугает его. Пугают безумные признания влюбленной женщины, пугает ее характер, не признающий преград... И он этого не скрывает. Даже вновь переходит на «вы», чтобы придать письму некоторую отстраненность (впрочем, весь 1909 год Трубецкой будет по настроению сбиваться с сердечного «ты» на нейтральное «вы» и обратно).
«Ужасно меня обрадовало, но вместе и испугало Ваше письмо. Испугало, потому что я все боюсь, что Вы слишком много на мне строите, т. е. не Вы, а Ваше чувство! Хорошо ли, что Вы не можете прожить нескольких дней, не видав меня? Ведь летом придется не видеться не днями, а гораздо больше. <...> Как же Вы будете тогда?»
Им часто приходилось расставаться - у каждого семьи и дети, дела, собственная жизнь. То князь со своими близкими надолго уезжает за границу, то Маргарита Кирилловна путешествует по Европе, то кто-то из них отправляется в сельское имение, то отдыхает на юге у моря...
Все же Евгений Николаевич - великий конспиратор. Читая воспоминания его старшего сына Сергея, написанные в парижской эмиграции, поражаешься, до какой степени счастливой и безмятежной казалась ему в те годы семейная жизнь родителей.
Ах, князь, князь! Его жена все понимает и страдает, его любимая женщина тоже страдает, а он посередине, весь в белом, благородный и страдающий. Оберегает жену, поучает Маргариту - и как! Только что вернувшись из длительной заграничной поездки, пишет:
«Твои слова, когда ты упрекаешь меня в «гамлетовщине» и говоришь, что есть минуты, когда надо действовать, отпугивают, потому что они попадают в больное место. Да, дорогая моя, надо действовать, а раз надо действовать, надо делать, что должно, чего бы это ни стоило!
Милая моя и дорогая. Оба мы чувствуем, что отношения наши дошли до той точки и до такого напряжения, при котором прежнее становится уже невозможно. Должно наступить что-то совершенно новое. Но что именно?
Начну с самой страшной для моего чувства возможности. Об окончательном разъезде, о разрыве я не думаю. Не потому, что это невыносимо для чувства, нет! Если
бы мы с тобой пришли к заключению, что это должно, что так Бог велит, то надо было бы это сделать во что бы то ни стало. Хотя бы от этого сердце разорвалось напополам.
Но тут меня всегда удерживает то, что ты знаешь... Многое я осуждаю в моих к тебе отношениях, но осудить их целиком по совести не могу.
В молитве зарождалось это письмо: спрашивал я у Бога и у Матери Божьей, точно ли все в наших отношениях дурно, предосудительно, так что их нужно просто порвать. И... что-то по совести мне говорило, что в наших отношениях есть святыня, которую нужно беречь. Сколько светлого идеализма, сколько порывов ко всему прекрасному и светлому, сколько воодушевления во мне зародила и зарождаешь ты! Бросить это зачем ? Такого веления я в душе своей не чувствую. <...> Милая моя, получил твое письмо с пламенным призывом, где ты говоришь об «одной минуте». На одну минуту будь мой, совсем мой, а потом я согласна на всякие жертвы и все перенесу ради тебя. <... >
Ты меня хорошо знаешь и чувствуешь, что мне тяжело, невыносимо жить в неправде, в полном противоречии со всем тем, во что я верю всей душой. Дорогая моя, сама жизнь и чувство твое и мое ставят вопрос: кого же, наконец, я люблю больше - тебя или Бога. Если я скажу, что тебя, ведь этим я подпишу себе смертный приговор: тогда надо поставить крест надо мной и как над человеком и как над деятелем и выбросить вон, как дрянь ничего не стоящую. <...>
После «одной минуты» вторая такая же минута становится еще желательнее, еще соблазнительнее, после второй минуты - третья и т. д. Скажи по совести, можно ли тут положить какой-нибудь предел ? И не есть ли разговор об одной минуте самообман и иллюзия ? На этот вопрос ответь сама, но только не перед своим чувством, а перед Богом. <...> Что делать? Продолжать жить по-старому, как в прошлом году в Москве? Чувствую, что это было бы слабостью и большой виной -прежде всего перед тобой. Внушать тебе самые сильные желания, раскалять добела, устраивать, как ты говоришь, «ядовитые испытания» твоему чувству, а потом его не удовлетворять ? Это жестоко, и каждое письмо твое мне говорит, что этого нельзя и не следует делать. У любви действительно есть свои требования и свои законы. Это я чувствую, - чего таить, - и на самом себе. Когда я с тобой, под твоим очарованием, я также начинаю терять самообладание. <...> До сих пор все между нами делалось в надежде, что любовь преобразуется в дружбу. Но пора и тут отбросить иллюзии. Само по себе наше чувство ни во что другое не превратится, а только изо дня в день и из часа в час будет разгораться в огромный пожар. Я по себе чувствую, как оно растет... Я чувствую, что нужно теперь или никогда сделать отчаянное усилие, чтобы сохранить святыню наших отношений. Я вижу для этого только один исход: на эту зиму надо мне уехать из Москвы...»
Маргарита в отчаянии, она почти безумна от горя, от осознания своей вины, своего греха, от невозможности отказаться от этой мучительной любви. В этом письме почти нет знаков препинания, слова и строки наползают друг на друга, в словах ошибки, но все равно, ей все равно, она кричит от боли:
«Дорогой мой, ангел мой, жизнь моя! Что ты со мной делаешь! Сейчас получила твое письмо. Все время я не живу, я страдаю, я с ума схожу, я в полном отчаянии и вот что же я вижу что не понимаешь, не видишь, не знаешь, как я тебя люблю, как я тебя обожаю! Ты не видишь
Скорее напиши мне, успокой мою душу. Даже в Евангелии сказано, что нельзя обижать сирот и вдов, а ты что делаешь со мной!
Разве я требую, чтобы ты бросал свою семью! Разве я не хочу всей душой найти выход, чтобы не разбить всех! Я знаю, что у меня есть силы духа. А ты за что же их принимаешь, за пустую порхающую бабенку? Боже, Боже мой, что же это такое. <... > Я крепилась, старалась не писать тебе слишком о моих чувствах, потому что я начинала рыдать, прямо до истерического припадка, руки-ноги как лед, сердце стучит... А Бог только знает, что это для меня не видать тебя, не целовать тебя, не изливать всей души и что же, с какой легкостью ты хочешь по переписке еще оттянуть приезд свой, совсем меня бросить. И это правда. Нет, этого не может быть! Это не ты и такой правды нет! На смерть пойду, но не позволю так все разбить! Ты меня не любишь, я всегда это чувствовала».
А он уже на следующий день, вдогонку своему письму с высоконравственными, но такими жестокими рассуждениями, посылает следующее ( чтобы не дать Маргарите принять окончательное решение о разрыве, я думаю):
«Весь я наполнен только одной мыслью, одним чувством, одним существом, тобой, моя бесценная. Ах, боюсь, что ты одного не поймешь и не почувствуешь в достаточной степени - что все, написанное мною вчера, написано не от ослабления, а, напротив, от безмерного и беспредельного чувства к тебе...»
Трубецкой, разрываясь между двумя женщинами, все пытался что-то объяснить, доказать, примирить Маргариту с собственным решением, и, надо думать, от этого ей было только больнее.
«Вспомни, как горячо, нежно и безграничная тебя люблю, с какой тоской и болью я должен бороться, отказывая себе в самых дорогих мечтах, как сердце мое рвется к тебе. И не приходи в отчаяние, а скажи, что этому мы покоряемся».
За год из жизнерадостной, веселой и энергичной женщины Маргарита превратилась в нервную, издерганную, мучимую постоянным чувством вины грешницу.
Странная « конспирологическая» любовь продолжалась долго, долго… Маргарита все несчастнее, и все больше старается быть полезной своему обожаемому князю.
стороне от политики. Трубецкой тоже со всем пылом увлекся переустройством мира. Сын князя Евгения, Сергей Трубецкой, вспоминал: «Политика совсем не была сферой Папа, но он считал своим долгом заниматься ею и бросался в нее с самоотвержением, потому что горел патриотизмом».
Е. Н. Трубецкой был одним из основателей кадетской партии, организационно оформившейся лишь в начале 1906 года, был даже избран в I Думу в составе кадетской фракции. В то время когда с графом Витте велись переговоры о формировании «кабинета общественных деятелей» (то есть правительства народного доверия), кандидатура князя намечалась даже на пост обер-прокурора Святейшего Синода.
Одним словом, все, что увлекало Маргариту Кирилловну, увлекало и Трубецкого. К тому же, князь был очень и очень привлекательным мужчиной. Ариадна Тыркова-Вильямс оставила весьма восторженную характеристику князя Трубецкого:
«Он сам, его личность, не могли не произвести впечатления. В нем было много прирожденного шарма. Широкоплечий, стройный, с легкой юношеской походкой, он быстро проходил через толпу, высоко над ней нес свою красивую, породистую голову. Умные, темные глаза смотрели пристально и решительно... Его так же легко было представить себе на коне в бою, как и на профессорской кафедре».
Для ознакомления общества со взглядами «мирообновленцев», к числу которых принадлежал Трубецкой, князь издавать журнал « Московский еженедельник»Редактором становится он сам, а г-жа Морозова, убежденная, что для России нужен новый, мирный путь решения проблем, входит в число пайщиков. Но как-то так постепенно получается, что все расходы, связанные с изданием, ложаться на её плечи. А князь Трубецкой, человек не просто состоятельный, но богатый,крупный землевладелец, не находит денег на журнал. Как-то так вышло, не со зла и не от жадности. а просто…Впрочем, г-же Морозой все равно. Наконец-то! ОН!!
« Я знаю, ты мне послан Богом,»-подумала, вероятно, Маргарита Кирилловна, вернее, почувствовала. И напрасно… Было одно обстоятельство, совершенно и сразу разрушавшее возможность идиллии.
Князь был давно женат и глубоко уважал и ценил свою жену, ну, а что влюбился в другую и не устоял - так эта другая и виновата. Он - лицо страдательное. Вот так. Бедная Маргарита!
Они оба долго не решались сблизиться, сказать о своих чувствах. Оба старались подавить свою грешную и ненужную любовь Но напрасно.
К началу 1909 года в отношениях между Маргаритой Морозовой и князем Трубецким наступает полная определенность. Но это - тайна, которую оба договариваются свято хранить.
«Пусть наши отношения останутся нашим интимным достоянием, чтобы никто не совал туда свой нос и не смел говорить о Вас дурно и думать то, чего нет, ~ пишет князь Маргарите из Петербурга.
И добавляет: - Давайте условимся: мы думаем друг о друге ровно в 1Г/2 часов вечера. Это будет заочное общение».
Положительно любовь к Маргарите Морозовой превращает солидных мужчин, университетских профессоров и политиков в восторженных мальчишек!
«До скорого свидания, милая и дорогая! Чувствуешь ли ты, как я, сколько в этом радости и какой это праздник ? Буду у тебя 31 вечером. С каким восторгом я увижу любимые насиженные уголки в твоем доме - под образами, под зеркалами и везде, где было столько волнения и радостей. Ну, прощай, крепко целую тебя».
Мне очень нравится шутливое, нежное имя, которым Трубецкой называл Маргариту: Гармония, Гармося. Поистине, удивительная была женщина! Других называют рыбками, зайчиками, кошечками, а её - Сказкой и Гармонией.
Да, это праздник, но омраченный праздник - князь делает обидные приписки к своим ласковым письмам. Просит, например, Маргариту не душиться, готовясь к свиданию с ним: стойкий запах ее духов может удержаться на коже и одежде князя, а он вовсе не желает принести аромат своей тайной встречи домой к жене...
Маргарита Кирилловна и сама понимает это, казнит себя и предается душевным терзаниям, но сколько горечи добавляют любящей женщине подобные излишние напоминания и мнительная предосторожность!
Унизительные для Маргариты отношения... Ей постоянно напоминают - она всего лишь любовница и не смеет делать ничего, что омрачит покой законной супруги. Князь такой выдумщик, такой конспиратор! Если он присылает письмо в синем конверте, значит, ничего личного, можно читать при всех. Если в зеленом - только для Гармоси. А письма сохранились потому, что князь просто отсылал их назад, прочитав - не жечь же, когда жена дома, да и рвать нельзя: вдруг обрывок какой заваляется.
Что ж, Маргарита сознательно выбирает такую любовь и такую судьбу. Одиночество, вечное осознание вины и редкие встречи, наполняющие ее жизнь счастьем, которое не могли ей дать другие мужчины, вполне достойные, но для нее чужие.
«Один Бог знает, как не по натуре, как не по характеру мне это одиночество,, в котором я постоянно нахожусь...
Но что же мне делать, если я единственно в тебе и с тобой нашла воплощение на земле всего близкого, светлого и родного!» - пишет она князю.
Любовь Маргариты, страстная, отчаянная, одновременно и притягивает князя, и пугает его. Пугают безумные признания влюбленной женщины, пугает ее характер, не признающий преград... И он этого не скрывает. Даже вновь переходит на «вы», чтобы придать письму некоторую отстраненность (впрочем, весь 1909 год Трубецкой будет по настроению сбиваться с сердечного «ты» на нейтральное «вы» и обратно).
«Ужасно меня обрадовало, но вместе и испугало Ваше письмо. Испугало, потому что я все боюсь, что Вы слишком много на мне строите, т. е. не Вы, а Ваше чувство! Хорошо ли, что Вы не можете прожить нескольких дней, не видав меня? Ведь летом придется не видеться не днями, а гораздо больше. <...> Как же Вы будете тогда?»
Им часто приходилось расставаться - у каждого семьи и дети, дела, собственная жизнь. То князь со своими близкими надолго уезжает за границу, то Маргарита Кирилловна путешествует по Европе, то кто-то из них отправляется в сельское имение, то отдыхает на юге у моря...
Все же Евгений Николаевич - великий конспиратор. Читая воспоминания его старшего сына Сергея, написанные в парижской эмиграции, поражаешься, до какой степени счастливой и безмятежной казалась ему в те годы семейная жизнь родителей.
Ах, князь, князь! Его жена все понимает и страдает, его любимая женщина тоже страдает, а он посередине, весь в белом, благородный и страдающий. Оберегает жену, поучает Маргариту - и как! Только что вернувшись из длительной заграничной поездки, пишет:
«Твои слова, когда ты упрекаешь меня в «гамлетовщине» и говоришь, что есть минуты, когда надо действовать, отпугивают, потому что они попадают в больное место. Да, дорогая моя, надо действовать, а раз надо действовать, надо делать, что должно, чего бы это ни стоило!
Милая моя и дорогая. Оба мы чувствуем, что отношения наши дошли до той точки и до такого напряжения, при котором прежнее становится уже невозможно. Должно наступить что-то совершенно новое. Но что именно?
Начну с самой страшной для моего чувства возможности. Об окончательном разъезде, о разрыве я не думаю. Не потому, что это невыносимо для чувства, нет! Если
бы мы с тобой пришли к заключению, что это должно, что так Бог велит, то надо было бы это сделать во что бы то ни стало. Хотя бы от этого сердце разорвалось напополам.
Но тут меня всегда удерживает то, что ты знаешь... Многое я осуждаю в моих к тебе отношениях, но осудить их целиком по совести не могу.
В молитве зарождалось это письмо: спрашивал я у Бога и у Матери Божьей, точно ли все в наших отношениях дурно, предосудительно, так что их нужно просто порвать. И... что-то по совести мне говорило, что в наших отношениях есть святыня, которую нужно беречь. Сколько светлого идеализма, сколько порывов ко всему прекрасному и светлому, сколько воодушевления во мне зародила и зарождаешь ты! Бросить это зачем ? Такого веления я в душе своей не чувствую. <...> Милая моя, получил твое письмо с пламенным призывом, где ты говоришь об «одной минуте». На одну минуту будь мой, совсем мой, а потом я согласна на всякие жертвы и все перенесу ради тебя. <... >
Ты меня хорошо знаешь и чувствуешь, что мне тяжело, невыносимо жить в неправде, в полном противоречии со всем тем, во что я верю всей душой. Дорогая моя, сама жизнь и чувство твое и мое ставят вопрос: кого же, наконец, я люблю больше - тебя или Бога. Если я скажу, что тебя, ведь этим я подпишу себе смертный приговор: тогда надо поставить крест надо мной и как над человеком и как над деятелем и выбросить вон, как дрянь ничего не стоящую. <...>
После «одной минуты» вторая такая же минута становится еще желательнее, еще соблазнительнее, после второй минуты - третья и т. д. Скажи по совести, можно ли тут положить какой-нибудь предел ? И не есть ли разговор об одной минуте самообман и иллюзия ? На этот вопрос ответь сама, но только не перед своим чувством, а перед Богом. <...> Что делать? Продолжать жить по-старому, как в прошлом году в Москве? Чувствую, что это было бы слабостью и большой виной -прежде всего перед тобой. Внушать тебе самые сильные желания, раскалять добела, устраивать, как ты говоришь, «ядовитые испытания» твоему чувству, а потом его не удовлетворять ? Это жестоко, и каждое письмо твое мне говорит, что этого нельзя и не следует делать. У любви действительно есть свои требования и свои законы. Это я чувствую, - чего таить, - и на самом себе. Когда я с тобой, под твоим очарованием, я также начинаю терять самообладание. <...> До сих пор все между нами делалось в надежде, что любовь преобразуется в дружбу. Но пора и тут отбросить иллюзии. Само по себе наше чувство ни во что другое не превратится, а только изо дня в день и из часа в час будет разгораться в огромный пожар. Я по себе чувствую, как оно растет... Я чувствую, что нужно теперь или никогда сделать отчаянное усилие, чтобы сохранить святыню наших отношений. Я вижу для этого только один исход: на эту зиму надо мне уехать из Москвы...»
Маргарита в отчаянии, она почти безумна от горя, от осознания своей вины, своего греха, от невозможности отказаться от этой мучительной любви. В этом письме почти нет знаков препинания, слова и строки наползают друг на друга, в словах ошибки, но все равно, ей все равно, она кричит от боли:
«Дорогой мой, ангел мой, жизнь моя! Что ты со мной делаешь! Сейчас получила твое письмо. Все время я не живу, я страдаю, я с ума схожу, я в полном отчаянии и вот что же я вижу что не понимаешь, не видишь, не знаешь, как я тебя люблю, как я тебя обожаю! Ты не видишь
Скорее напиши мне, успокой мою душу. Даже в Евангелии сказано, что нельзя обижать сирот и вдов, а ты что делаешь со мной!
Разве я требую, чтобы ты бросал свою семью! Разве я не хочу всей душой найти выход, чтобы не разбить всех! Я знаю, что у меня есть силы духа. А ты за что же их принимаешь, за пустую порхающую бабенку? Боже, Боже мой, что же это такое. <... > Я крепилась, старалась не писать тебе слишком о моих чувствах, потому что я начинала рыдать, прямо до истерического припадка, руки-ноги как лед, сердце стучит... А Бог только знает, что это для меня не видать тебя, не целовать тебя, не изливать всей души и что же, с какой легкостью ты хочешь по переписке еще оттянуть приезд свой, совсем меня бросить. И это правда. Нет, этого не может быть! Это не ты и такой правды нет! На смерть пойду, но не позволю так все разбить! Ты меня не любишь, я всегда это чувствовала».
А он уже на следующий день, вдогонку своему письму с высоконравственными, но такими жестокими рассуждениями, посылает следующее ( чтобы не дать Маргарите принять окончательное решение о разрыве, я думаю):
«Весь я наполнен только одной мыслью, одним чувством, одним существом, тобой, моя бесценная. Ах, боюсь, что ты одного не поймешь и не почувствуешь в достаточной степени - что все, написанное мною вчера, написано не от ослабления, а, напротив, от безмерного и беспредельного чувства к тебе...»
Трубецкой, разрываясь между двумя женщинами, все пытался что-то объяснить, доказать, примирить Маргариту с собственным решением, и, надо думать, от этого ей было только больнее.
«Вспомни, как горячо, нежно и безграничная тебя люблю, с какой тоской и болью я должен бороться, отказывая себе в самых дорогих мечтах, как сердце мое рвется к тебе. И не приходи в отчаяние, а скажи, что этому мы покоряемся».
За год из жизнерадостной, веселой и энергичной женщины Маргарита превратилась в нервную, издерганную, мучимую постоянным чувством вины грешницу.
Странная « конспирологическая» любовь продолжалась долго, долго… Маргарита все несчастнее, и все больше старается быть полезной своему обожаемому князю.