Мировой пожар в крови...
«Кто же он такой? Не сатана ли? Нет, он некий человек, принявший всю его силу» (Феофилакт Болгарский).
Нет, я не люблю русский Серебряный век. То есть, нельзя сказать, что вовсе не люблю. Конечно, меня влекут изысканные линии модерна, изящные шляпки, красивые стихи. Конечно, много всего прекрасного было создано именно тогда.
Внешне - это век красоты и всяческой прелести. Но вот под этой красотой и лежит неявно настоящая прелесть, в исконном смысле этого русского слова - прельщение, наваждение, «повреждение естества человеческого ложью». Удивительно, как точно описывает это слово то, что происходило с людьми на рубеже веков! Им казалось, что они достигли высот духовности, что видят тонкие миры, что духом витают в надземных областях, что Богу равны.
А впрочем, зачем столь духовно продвинутым представителям человечества Бог? Если поклоняться, то Софии, некой отдельновеликой премудрости Божьей, воплощающейся с легкостью в соседской барышне. На этой Софии можно жениться, её можно склонять к побегу от мужа, можно испытывать все человеческие страсти, изящно маскируя их (даже для себя) повышенной духовностью и тончайшими стремлениями. И вправду, как говаривал Блок :«Религия - грязь (попы и пр)».
И уж свою жизнь творцы Серебряного века изо всех сил стремились сделать нетривиальной, такой, чтоб обыватель ахнул и понял, что они - существа иного порядка, которые всякую мерзость очищают своим участием. Жизнь Маяковского с Лилей и Осей
(Брик в старости неохотно вспоминала о Маяковском и утверждала, что любила только Осю всю жизнь) - сущая патриархальность в сравнении с жизнью его коллег по «поэтическому цеху».
В этом смысле символична судьба «Коломбины 20-х годов» Ольги Глебовой-Судейкиной. Какие вихри страстей окружал её! Какие странные переплетения любовей, гомосексуальных скандалов и убийственных разрывов! Прелестная особа была Оленька. Наряжалась, плясала и делала кукол среди бурь, ломающих страну. Никого не обижала, легко меняла любовников, легко их бросала…А доживала петербуржская Психея свою пеструю жизнь в маленькой, убогой парижской квартирке, среди птиц, которых она обожала. Была бы эта эта картина умилительной и жалостной, если бы не одна подробность: птицы жили не в клетках, свободно летали по комнатам…Извините за натурализм и отсутствие возвышенных чувств, но представьте себе, чем была завалена эта маленькая комнатка, хозяйка которой любила птиц, но не любила убираться. Так вся грязь нравственная, которой была наполнена жизнь одной из ярких фигур Петербурга серебряного века, воплотилась в реальный птичий, простите великодушно, помет на столе и на полу.
Вообще, этот изысканный период и виноват, собственно в приходе революции. Разве не Лариса Рейснер писала Гумилеву о том, что необходимо создать нового человека, равного Богу? Сикстинская капелла не окончена, писала она, пока рядом с Мадонной нет человека, нового, свободного. Сломать старое - таков был тогда мейнстрим искусства.
Разве у Маяковского в «Мистерии-буфф» не говорят «нечистые люди» : «Мы все-Назореи»? Разве не звали творцы серебряного века «очищающий огонь»?
Блок, гениальный Блок, так тяготился спокойной петербургской жизнью, что мечтал лишь об одном : разрушить все, разрушить вырваться из дурную бесконечности разрушений - созиданий.
Блок пишет Маяковскому (30 декабря 1918 года):
« Но разрушение так же старо, как строительство, и так же традиционно, как оно. Разрушая постылое, мы так же скучаем и зеваем, как тогда, когда смотрели на его постройку. Зуб истории гораздо ядовитей, чем вы думаете, проклятия времени не избыть. Ваш крик - все еще крик боли, а не радости. Разрушая, мы все те же еще рабы старого мира: нарушение традиций - та же традиция. Над нами большое проклятье: мы не можем не спать, мы не можем не есть. Одни будут строить, другие разрушать, ибо "всему свое время под солнцем", но все будут рабами, пока не явится третье, равно не похожее на строительство и на разрушение».
Просто разрушить, неважно, какова будет цена тотального уничтожения.
«А дух есть музыка. Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки.
Всем телом, всем сердцем, всем сознанием слушайте революцию» Художники должны ««слушать ту великую музыку будущего, звуками которой наполнен воздух, и не выискивать отдельных визгливых и фальшивых нот в величавом реве и звоне мирового оркестра»
(статья «Интеллигенция и революция»)
И эта великая музыка - музыка последнего освобождения. После заключения Брестского мира Блок в восторге писал ; ««Требуется длинный ряд антиморалъный (чтобы большевики "изменили"), требуется действительно похоронить отечество, честь, нравственность, право, патриотизм и прочих покойников, чтобы музыка согласилась помириться с миром» (Дневник, 4марта 1918год).
Разрушении и созидание одинаково скучны, одинаково надоели. Только полное, окончательное уничтожение ВСЕГО сущего очистит человека от уз плоти, оставив единственно ценное - полет и порыв.
Но большевики их всех подвели, надо сказать. Снова начали что-то свое строить, в строительстве нового человека обошлись без пламенной Ларисы, и в очищающем огне, так страстно вожделенном богемой начала века, сгорела и их полная поэзии жизнь, и они сами.
Нет, я не люблю русский Серебряный век. То есть, нельзя сказать, что вовсе не люблю. Конечно, меня влекут изысканные линии модерна, изящные шляпки, красивые стихи. Конечно, много всего прекрасного было создано именно тогда.
Внешне - это век красоты и всяческой прелести. Но вот под этой красотой и лежит неявно настоящая прелесть, в исконном смысле этого русского слова - прельщение, наваждение, «повреждение естества человеческого ложью». Удивительно, как точно описывает это слово то, что происходило с людьми на рубеже веков! Им казалось, что они достигли высот духовности, что видят тонкие миры, что духом витают в надземных областях, что Богу равны.
А впрочем, зачем столь духовно продвинутым представителям человечества Бог? Если поклоняться, то Софии, некой отдельновеликой премудрости Божьей, воплощающейся с легкостью в соседской барышне. На этой Софии можно жениться, её можно склонять к побегу от мужа, можно испытывать все человеческие страсти, изящно маскируя их (даже для себя) повышенной духовностью и тончайшими стремлениями. И вправду, как говаривал Блок :«Религия - грязь (попы и пр)».
И уж свою жизнь творцы Серебряного века изо всех сил стремились сделать нетривиальной, такой, чтоб обыватель ахнул и понял, что они - существа иного порядка, которые всякую мерзость очищают своим участием. Жизнь Маяковского с Лилей и Осей
(Брик в старости неохотно вспоминала о Маяковском и утверждала, что любила только Осю всю жизнь) - сущая патриархальность в сравнении с жизнью его коллег по «поэтическому цеху».
В этом смысле символична судьба «Коломбины 20-х годов» Ольги Глебовой-Судейкиной. Какие вихри страстей окружал её! Какие странные переплетения любовей, гомосексуальных скандалов и убийственных разрывов! Прелестная особа была Оленька. Наряжалась, плясала и делала кукол среди бурь, ломающих страну. Никого не обижала, легко меняла любовников, легко их бросала…А доживала петербуржская Психея свою пеструю жизнь в маленькой, убогой парижской квартирке, среди птиц, которых она обожала. Была бы эта эта картина умилительной и жалостной, если бы не одна подробность: птицы жили не в клетках, свободно летали по комнатам…Извините за натурализм и отсутствие возвышенных чувств, но представьте себе, чем была завалена эта маленькая комнатка, хозяйка которой любила птиц, но не любила убираться. Так вся грязь нравственная, которой была наполнена жизнь одной из ярких фигур Петербурга серебряного века, воплотилась в реальный птичий, простите великодушно, помет на столе и на полу.
Вообще, этот изысканный период и виноват, собственно в приходе революции. Разве не Лариса Рейснер писала Гумилеву о том, что необходимо создать нового человека, равного Богу? Сикстинская капелла не окончена, писала она, пока рядом с Мадонной нет человека, нового, свободного. Сломать старое - таков был тогда мейнстрим искусства.
Разве у Маяковского в «Мистерии-буфф» не говорят «нечистые люди» : «Мы все-Назореи»? Разве не звали творцы серебряного века «очищающий огонь»?
Блок, гениальный Блок, так тяготился спокойной петербургской жизнью, что мечтал лишь об одном : разрушить все, разрушить вырваться из дурную бесконечности разрушений - созиданий.
Блок пишет Маяковскому (30 декабря 1918 года):
« Но разрушение так же старо, как строительство, и так же традиционно, как оно. Разрушая постылое, мы так же скучаем и зеваем, как тогда, когда смотрели на его постройку. Зуб истории гораздо ядовитей, чем вы думаете, проклятия времени не избыть. Ваш крик - все еще крик боли, а не радости. Разрушая, мы все те же еще рабы старого мира: нарушение традиций - та же традиция. Над нами большое проклятье: мы не можем не спать, мы не можем не есть. Одни будут строить, другие разрушать, ибо "всему свое время под солнцем", но все будут рабами, пока не явится третье, равно не похожее на строительство и на разрушение».
Просто разрушить, неважно, какова будет цена тотального уничтожения.
«А дух есть музыка. Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки.
Всем телом, всем сердцем, всем сознанием слушайте революцию» Художники должны ««слушать ту великую музыку будущего, звуками которой наполнен воздух, и не выискивать отдельных визгливых и фальшивых нот в величавом реве и звоне мирового оркестра»
(статья «Интеллигенция и революция»)
И эта великая музыка - музыка последнего освобождения. После заключения Брестского мира Блок в восторге писал ; ««Требуется длинный ряд антиморалъный (чтобы большевики "изменили"), требуется действительно похоронить отечество, честь, нравственность, право, патриотизм и прочих покойников, чтобы музыка согласилась помириться с миром» (Дневник, 4марта 1918год).
Разрушении и созидание одинаково скучны, одинаково надоели. Только полное, окончательное уничтожение ВСЕГО сущего очистит человека от уз плоти, оставив единственно ценное - полет и порыв.
Но большевики их всех подвели, надо сказать. Снова начали что-то свое строить, в строительстве нового человека обошлись без пламенной Ларисы, и в очищающем огне, так страстно вожделенном богемой начала века, сгорела и их полная поэзии жизнь, и они сами.