револьвер
Знаете ли,
выдернул ее из нутра - пусть ходит за всех. Ноги ей отдал, раз наперед головы родилась - пусть ходит. Сам смотрю молча, губы сжаты. Знаете ли, она вообще бешенная. А я что, сижу молча, смотрю. Глаза сквозь сливовое небо. Какого бы сорта слива не была - раздвинь ветви ресниц, увидишь глаза среди всего ЭТОГО. Привет. Поскреби масленку прочесть фотокарточки, мухами слитые в тьму.
8 пикселей кожи - слепки плоти, раскатанные по стенке шкафа. Знаете ли, я ее по кусочкам вижу, а вы целиком незаметны. Но бывает и наоборот.
Проспал боль. Несколько раз проспал. Вышел за двор смотреть, и не принял боль за
ничего более ничего менее кроме нас.
Антистатик анестезии. Отлипните, и не будьте
никому никем.
И слов нет, лишь морок разводами промеж ушей в косу посапывает. Младенец румяный. Всегда там спит. Еще людей не было. Не битые и не были,
только мылились пузырями с таза, круглые.
Он и тогда спал. Сладкий.
За домом лес.
А за мясом всегда очередь.
Что в хвосте, что в голове - телесного цвета змеи. Ждут.
Зачем ждать и чего ждать, в ожидании ноги немеют и отваливаются. И смерть ждать - смысла мало. У смерти скорости другие, она обгонит а не недогонит, обгонит и не подождет, в обгоне тронет. И еще. Как она может разделить тех, кто и при жизни не был одним? Все останутся на своих местах, такое вот ограбление.
Знаете ли, у нее промеж зубов кол. Сучок застрял в колесе, сверчка за печкой завел, дуэт у них, вы только подумайте! А она вросла уже в кол губами, вот-вот упадет животом вверх и кусты из челюстей малиновые. Или клубничные. Клубника тоже ногами-усами рожает, идет по полю и роняет между ног то цветы, то ягоды. Знаете ли, она вот вот расколется и скажет нераслышанное. У нее бессоница второй час, она умрет скоро.
По будильнику.
Он всегда говорит когда темно. Темно и неслышно с улицы.
Белыми звуками, и даже молча дышит...мелом. Раз чихнуть и раз летишься.
У меня есть правая сторона и левая сторона. Правая рука и левая рука. Вчера я взялся правой рукой за правого человека и вступил молекулами в сговор с молекулами в сговор молекулами в сговор с молекулами в сговор. Сегодня я взялся левой рукой за левого человека и вступил с молекулами в сговорс молекулами в сговор молекулами в сговор с молекулами в сговор.
Отморозил себе самое лучшее. И снял слепком зеркальным, примерил - эту шаль, видать, с меня шили, да и на другом прижилась. Не нужна мне твоя шаль, я вспомню как ее с меня шили, забуду как на тебе прижилась. Не нужна мне твоя шаль. Ты и я из одной пряжи разной истертости.
Отморозил себе самое лучшее. С каждой стороны. Сговоры вычернили во мне невчерченное, прекратили ветер и уморили раскат весов. Скоро я буду ходить прямо. Без вперевалочки. Маячки выровняю и вперед - смущаться кораблей. Скоро ее походка выйдет на крайнюю точку не.касания от земли. Скоро я ее увижу. В последний раз. Глаза б мои ее не видели. Глаза б ее меня не видели. Штопоры штопанной оболочки, стопки боли, что нам еще здесь пить, кроме горечи. О чем помнить, кроме меда.
{мементо}
Как ее не любить, умрет ведь дура. Мертвые клетки ест, мертвые клетки оставляет. Все умирают. И останусь я без пиджака. Пока новый не подошьют.
(жалистые полости}
Я продолжаю жалом речь, говорю туда, где спрятан сон. А во сне я видел хвост. Все под хвост, ни одного слова не разобрать и не собрать. Кубики вонзаются в ступни, весь ковер в осколках башни. Кубики фонетическими кляксами вверх. А во сне я видел хвост... Хвост вышел из губ жалом, как червь из рвани гнезда. Вошел туда, где я видел его тень. Дрожь игольчатая. Опрокинь иглу, проткнет насквозь, выпадет. Чтоб ты молчал, чтоб другой говорил пока не уронит. Вот так мы шьем гнездо, не шьем - штопаем шары-циферблаты. Хвост - летающая по городу игла, за жалом не видно ни пчелы, ни крыльев. Воздух зудит распахнутый, в расщелинах дымится мошкара. Иголочки льда поднялись с реки - речь идет к весне, иголочки впиваются в зрачки, искрят глазницы. Я стираю колючки, тру глаза, тру глаза, тру в пятна, в рыхлую слизь тени, поцелуй меня в глаза и у речи появится шанс. Шанс продолжиться.
Сегодня оно такое, вчера иное, завтра подставится под новую кисть. Внутри себя я рисую.
[лирика].
Застрелитесь, Фрау, застрелитесь.
Или, хотя бы, возьмите дуло горлистое в рот. Без пороха не останетесь не разглядитесь.
Что Вас удержит еще здесь, морока кроме. Пара сигарных колец в потолок - запечатаны точками. Небо в побелку под роспись проставлено в очередь, крышами заколочено. Плечи раздвиньте, кольца ловите пальчиком. Дым превращается в шрамы. Дуло лоснится справа, по краю маячет. Вздыхает. Врастает в спину. Порох отхаркнут спресованным клубнем ветвей и животных, стекает слюной из ствола. Порох выхлопнут, собран в прах. Бросьте лицо в грибницу ладоней. Туда, где рассыпан, растерт из рукавов расползается спорами мшистый кедровый, выпорхнут наоборот. По линейке, по тонким канатам жгут в жгут - линия жизни, сердца, совести, глупости
черно ползут.
Марионеточка. Вены застыли подтеками зольными, шапка на тате пламенем, струйки смолятся под ноготь уликой, злая улитка грозится воронкой наспинной, крутится кость клюкой. Полно над картой плакать. Как не пойдешь, выведет узенький наст к дереву, где кабаны под сундук копают. Корни летят выше птиц, распята в борозды пятОй да клыком нагая земля. Долго крутил между ног компас задумчивый свинопас, сказка закончилась, всадник опешился, ткнул невпопад, в трех тротуарах без указателей
выбрал себя.
Вот угадай по полосочкам, стебелькам, ветер крутит пластинки, линии вертятся, соло силитры молчится хоронится под сундуком, жженая солнцем пыльца, не угадаете - всех ждет на полочке канареечный чупа-чупс. Сумасшедшие пальцы вбивают иероглифы в клавиши.
Танцуйте, Фрау, танцуйте, может обманете клокот прицела. Может обманет. Вам выбирать. Налево. Направо. Тройка, семерка.
Снова осечка?
Упс.
[поэтика].
там интереесно...
http://stanislavsky.ng.ru/tema/2007-09-01/52_taina.html
Знаете ли, я глаза в нее примерял. И так вертел, и так прибивал. Потом сверил ярлычки - а размеры то разные. Во дурак.
Знаете ли, просил лицо показать. И она просила. Руками смотрели, ладонями-зеркальцами.Как не порезались?
Паспорт ее вычитывал, обложку принял за правду, паспортные чеки за письма. Не все ли равно за что и за чем принимать, раз механизм в этом часе такой.
[руны].
**
Ты плетешься следом
и я
поэтому
не в силах тебя догнать.
Видали такие дали?
Когда мне неправильно отражать и отражаться - закрываю зеркало черной тканью. У того,кто носит на себе гладкую блестящую поверхность,выбор не так уж велик. Или показывать, или не показывать. Или видеть или не видеть.
...теперь черное по обе стороны меня. Теперь все верно. Хоть и слепо до воплей. Все тысячелетия, не попавшие в подробности учебников, хранят в себе такие моменты верности.
Недосягаемое и неописуемое проще настигнуть чем меня - конкретную точку в твоем трамвае. Недосягаемому из-вне откликается недосягаемое в-тебе. И этот диалог - форма сожительства. Но я - из другого дома. Я другое дерево. И мне нечем в тебе откликаться, изначально.
Ты бежишь. Я бегу. Я ущербен, я родился без страха. Ты ущербен, в тебе хранится страх. У страха глаза велики. Как ты бежишь? Следуя антилогике, максимальная скорость сменяется ростом. Возможно, так количество переходит в качество. Становясь больше, мы покрываем расстояния своими внутренностями, не делая шагов даже.
Но ты всегда плетешься за мной, увеличивая глаза лишь вслед моему раздутому телу. Однажды глазницы станут тесны, и ты меня потеряешь.
Как не беги.
Я ущербен, мне не за кого бояться. И некого. И некому. Если хорошенько подумать - а думаю то я всегда хорошенько. Ты ущербен, ты тычешь в сторону трясущимся пальцем, и уверяешь меня в том, что это мой палец. Но я то помню,что я другое дерево. И мне нечем в тебе откликаться. Мне все чужие. Если хорошенько подумать.
В каждом мире ровно один человек.
И так каждый раз, каждый выход из дома. Эта планета все менее населена. На этой планете все больше места. Все меньше повода говорить. Все больше молчания. Все меньше тишины.
**
[подкорки]
Знаете ли, мы в рубахах длинных по паркетам не ходили. Но кто-то же видел. Не могу найти рубахи, совершенно не могу. Полагаю, кто-то прав, у кого глаза на лице не нарисованы, тот и прав.
**
[ссадины междусмертия]
Я - то, что ты можешь рассмотреть. Но не то, что ты хочешь видеть. Желание и воплощение - разные планеты.
Игры в хочу-нехочу. Сегодня мой ход, сегодня жженая пленка кофе и плохое кино.
Кино без звука, героев и сценария. Так просто любить себя в чем-ком бы то, так просто сбежать от жизни в идентичность, высоко назвав это любовью. Затвориться, спрятаться. Не правдивее ли любить без чужих зеркал-лиц. Называя все своими именами. Просто себя. Любить.
Не обижая свидетелей.
Прыжки из снега в море, из лета в зиму.
Весна - вам рождение, нам смерть. Смерть снега, смерть абсолюта. Деструкция - чувство сути, бой за кристаллы, вырубка внутреннего леса, вырубка мечом и огнем. Гнилые стволы, пластмассовая кора. Уничтожить кривое, где бы оно не было.
Подснежники и нарциссы наливаются в сугробах, а потом ведь пойдут зреть яблоки и кедровые орешки, и причем здесь самолюбование, думаешь лес и луг собой не любуются, набирая вам цвет и тепло? А я кидаю в колодец ведро и набираю черной воды полонь, погляди как мерцает дно, как дрожжит глаз, как щурится он в ведерную дужку. И я посмотрю, постою с тобой рядом.
а если глаза закрыть, то и солнце не войдет. а если глаза открыть, то может и войдет. а если глаза спрятать в руки, то солнце останется в руках. что возьмеш в руки, то в руках и будет.
Гляди дальше пикселей, дальше памяти рук и зрачка, дальше ретуши фотокарточек и писем. Гляди на нее. Красивая, маслом лоснится, медом катится, соком светится, да? А ты рой проникай грязнее, внимательнее. В изнанку, в межпуговичные зазоры, в болезни, кольями вбитые прикрытые, в мысли гнилые. В кожу изношенную, в кости сырые, в ожидание матери подводной, тягучей, разводящей медленно руки и ноги женщины. В бег до нее, петляющий рывками бег. Любой японец по определению кружит в межпозвоночной грыже ада. Как и все потенциальные суицидальные, все что проданы, куплены, выставлены на торги, прощупаны ценителями мяса и мысли. Мое "вне наций", беспамятство мое - ничто и всё. Всё для понимания, ничто для себя. Одного лишь числа не миновать, зеркального числа, поставь зеркало напротив зеркала, покажу свою суть. Две тройки. Дожить и войти в начало имени, в финальные титры своих снов, где просыпаться необязательно. Донести полные легкие воздуха до рыб, до земли не знавшей солнца, до забытых кораблями путей. А пока прыгай по утрам из кровати к будильнику, проглатывая на лету сны, такие тяжелые сложные сны, проглатывай не чуя вкуса. Не помни говор нити, оторваная бусина.
Эгоизм и восхваление себя же - когда в одной тени двое, и на двоих одно отражение, то можно, иначе не потесниться. Разрешить, чтоб не запретить. Себестоимость сердца - стой себе, чередись, середись, сердце - середина, только середина, не половина даже, третья часть. Растяни рыбе пасть шире, такой большой просвет, с той стороны чешуи не видно. А с этой видно. Пальцами.
Как зеркало не бей, все равно увидишься, с открытыми то глазами. В небе не увидишься, в снеге и сахаре. А в остальном ты есть, наследил и дальше следить отправился. Сахар, мерзкий на вкус, снег терпкий на звук, небо страшное на память. Когда снег умирает? Весной умирает. Страшно весной. Со снегом умирает небо, так как только бесконечное может умирать - окончательно и точка вместо паузы.
Любить только, то что идентично до каждой черты и только твое. Себя. Остальное как сахар. Остальное требует рук, слов и работы.
Самолюбование. Люблю ее презирая, ненавидя, не замечая и не помня. Люблю по уговору птицы, сидящей на дереве и поющей смерть каждой ветви - как указано до меня, так и люблю послушно. Отдираю кожу клочьями и люблю и ее за эту беспомощную кожу, и за тех , кого она коже радовала, и за тех кого не печалила. Читаю слова мертвых, вижу покинутые ракушки, мертвых червей, по мертвых зубам раскиданых. Продолжаю мертвых ртов движения, проговариваю мертвое как живое, глаза не видят а слово летит. Летит, теряя влагу и жар нёба, снегом летит, губы сводит по рождению своему. Гляжу в изнанку, холодно там, и твари - родные пока ластятся, чужие когда в другую сторону косятся. И дождь на лету стынет, и словари тлеют. Молчи и ты. Не слушай, молчи, лицо мое не помни.
Лабиринты человеческого пути выцарапаны в шахматном порядке.
Зрачок видит немногое и странное - беспорядочные, запутанные полосы и коллеи.
Вот такие они, игры теней и источников освещения. Ровно как снег и лед играют оконными узорами, свет и стены кидают нам клубки теней. Однако, копни под глаз, туда, где не видеть но знать, и все опять категорически расчерчено черно-белыми клетками. Над шахматным полем прогуливается обжигающий сетчатку шар - его траектория суть источник светотеневых игр. И даже времени. Солнечные часы - ход конем. Например. Или суфийские кружения - игра неподвижного в пространстве тела, повторение в себе вальсирующего по кругу солнца. Под метроном шахматных часов.
Игра черного и белого - щелчки мозгового движка. Гусенечный стрекот. Стихнет стрекотание, и все растворится. Все закончится. Или начнется.
Черные кротовые норы, белые снежные норы... В какую не упадешь - в любом случае окажешься.
Не важно где. Скорее всего, обе дыры ведут в одно и то же место. Не важно в какое. Главное не это.
Статичность одного цвета. Решаешься на выбор, выводишь выбор в ноги, шагаешь и... и двоичность заканчивается. Множество собирается обратно, как рухнувший с большой высоты стеклянный шар - только в перевернутой хронологии события. Упавший разбивается на куски и в тоже время взлетает в единость. Никаких игр. Все взаправду. Все просто.
не конец.
выдернул ее из нутра - пусть ходит за всех. Ноги ей отдал, раз наперед головы родилась - пусть ходит. Сам смотрю молча, губы сжаты. Знаете ли, она вообще бешенная. А я что, сижу молча, смотрю. Глаза сквозь сливовое небо. Какого бы сорта слива не была - раздвинь ветви ресниц, увидишь глаза среди всего ЭТОГО. Привет. Поскреби масленку прочесть фотокарточки, мухами слитые в тьму.
8 пикселей кожи - слепки плоти, раскатанные по стенке шкафа. Знаете ли, я ее по кусочкам вижу, а вы целиком незаметны. Но бывает и наоборот.
Проспал боль. Несколько раз проспал. Вышел за двор смотреть, и не принял боль за
ничего более ничего менее кроме нас.
Антистатик анестезии. Отлипните, и не будьте
никому никем.
И слов нет, лишь морок разводами промеж ушей в косу посапывает. Младенец румяный. Всегда там спит. Еще людей не было. Не битые и не были,
только мылились пузырями с таза, круглые.
Он и тогда спал. Сладкий.
За домом лес.
А за мясом всегда очередь.
Что в хвосте, что в голове - телесного цвета змеи. Ждут.
Зачем ждать и чего ждать, в ожидании ноги немеют и отваливаются. И смерть ждать - смысла мало. У смерти скорости другие, она обгонит а не недогонит, обгонит и не подождет, в обгоне тронет. И еще. Как она может разделить тех, кто и при жизни не был одним? Все останутся на своих местах, такое вот ограбление.
Знаете ли, у нее промеж зубов кол. Сучок застрял в колесе, сверчка за печкой завел, дуэт у них, вы только подумайте! А она вросла уже в кол губами, вот-вот упадет животом вверх и кусты из челюстей малиновые. Или клубничные. Клубника тоже ногами-усами рожает, идет по полю и роняет между ног то цветы, то ягоды. Знаете ли, она вот вот расколется и скажет нераслышанное. У нее бессоница второй час, она умрет скоро.
По будильнику.
Он всегда говорит когда темно. Темно и неслышно с улицы.
Белыми звуками, и даже молча дышит...мелом. Раз чихнуть и раз летишься.
У меня есть правая сторона и левая сторона. Правая рука и левая рука. Вчера я взялся правой рукой за правого человека и вступил молекулами в сговор с молекулами в сговор молекулами в сговор с молекулами в сговор. Сегодня я взялся левой рукой за левого человека и вступил с молекулами в сговорс молекулами в сговор молекулами в сговор с молекулами в сговор.
Отморозил себе самое лучшее. И снял слепком зеркальным, примерил - эту шаль, видать, с меня шили, да и на другом прижилась. Не нужна мне твоя шаль, я вспомню как ее с меня шили, забуду как на тебе прижилась. Не нужна мне твоя шаль. Ты и я из одной пряжи разной истертости.
Отморозил себе самое лучшее. С каждой стороны. Сговоры вычернили во мне невчерченное, прекратили ветер и уморили раскат весов. Скоро я буду ходить прямо. Без вперевалочки. Маячки выровняю и вперед - смущаться кораблей. Скоро ее походка выйдет на крайнюю точку не.касания от земли. Скоро я ее увижу. В последний раз. Глаза б мои ее не видели. Глаза б ее меня не видели. Штопоры штопанной оболочки, стопки боли, что нам еще здесь пить, кроме горечи. О чем помнить, кроме меда.
{мементо}
Как ее не любить, умрет ведь дура. Мертвые клетки ест, мертвые клетки оставляет. Все умирают. И останусь я без пиджака. Пока новый не подошьют.
(жалистые полости}
Я продолжаю жалом речь, говорю туда, где спрятан сон. А во сне я видел хвост. Все под хвост, ни одного слова не разобрать и не собрать. Кубики вонзаются в ступни, весь ковер в осколках башни. Кубики фонетическими кляксами вверх. А во сне я видел хвост... Хвост вышел из губ жалом, как червь из рвани гнезда. Вошел туда, где я видел его тень. Дрожь игольчатая. Опрокинь иглу, проткнет насквозь, выпадет. Чтоб ты молчал, чтоб другой говорил пока не уронит. Вот так мы шьем гнездо, не шьем - штопаем шары-циферблаты. Хвост - летающая по городу игла, за жалом не видно ни пчелы, ни крыльев. Воздух зудит распахнутый, в расщелинах дымится мошкара. Иголочки льда поднялись с реки - речь идет к весне, иголочки впиваются в зрачки, искрят глазницы. Я стираю колючки, тру глаза, тру глаза, тру в пятна, в рыхлую слизь тени, поцелуй меня в глаза и у речи появится шанс. Шанс продолжиться.
Сегодня оно такое, вчера иное, завтра подставится под новую кисть. Внутри себя я рисую.
[лирика].
Застрелитесь, Фрау, застрелитесь.
Или, хотя бы, возьмите дуло горлистое в рот. Без пороха не останетесь не разглядитесь.
Что Вас удержит еще здесь, морока кроме. Пара сигарных колец в потолок - запечатаны точками. Небо в побелку под роспись проставлено в очередь, крышами заколочено. Плечи раздвиньте, кольца ловите пальчиком. Дым превращается в шрамы. Дуло лоснится справа, по краю маячет. Вздыхает. Врастает в спину. Порох отхаркнут спресованным клубнем ветвей и животных, стекает слюной из ствола. Порох выхлопнут, собран в прах. Бросьте лицо в грибницу ладоней. Туда, где рассыпан, растерт из рукавов расползается спорами мшистый кедровый, выпорхнут наоборот. По линейке, по тонким канатам жгут в жгут - линия жизни, сердца, совести, глупости
черно ползут.
Марионеточка. Вены застыли подтеками зольными, шапка на тате пламенем, струйки смолятся под ноготь уликой, злая улитка грозится воронкой наспинной, крутится кость клюкой. Полно над картой плакать. Как не пойдешь, выведет узенький наст к дереву, где кабаны под сундук копают. Корни летят выше птиц, распята в борозды пятОй да клыком нагая земля. Долго крутил между ног компас задумчивый свинопас, сказка закончилась, всадник опешился, ткнул невпопад, в трех тротуарах без указателей
выбрал себя.
Вот угадай по полосочкам, стебелькам, ветер крутит пластинки, линии вертятся, соло силитры молчится хоронится под сундуком, жженая солнцем пыльца, не угадаете - всех ждет на полочке канареечный чупа-чупс. Сумасшедшие пальцы вбивают иероглифы в клавиши.
Танцуйте, Фрау, танцуйте, может обманете клокот прицела. Может обманет. Вам выбирать. Налево. Направо. Тройка, семерка.
Снова осечка?
Упс.
[поэтика].
там интереесно...
http://stanislavsky.ng.ru/tema/2007-09-01/52_taina.html
Знаете ли, я глаза в нее примерял. И так вертел, и так прибивал. Потом сверил ярлычки - а размеры то разные. Во дурак.
Знаете ли, просил лицо показать. И она просила. Руками смотрели, ладонями-зеркальцами.Как не порезались?
Паспорт ее вычитывал, обложку принял за правду, паспортные чеки за письма. Не все ли равно за что и за чем принимать, раз механизм в этом часе такой.
[руны].
**
Ты плетешься следом
и я
поэтому
не в силах тебя догнать.
Видали такие дали?
Когда мне неправильно отражать и отражаться - закрываю зеркало черной тканью. У того,кто носит на себе гладкую блестящую поверхность,выбор не так уж велик. Или показывать, или не показывать. Или видеть или не видеть.
...теперь черное по обе стороны меня. Теперь все верно. Хоть и слепо до воплей. Все тысячелетия, не попавшие в подробности учебников, хранят в себе такие моменты верности.
Недосягаемое и неописуемое проще настигнуть чем меня - конкретную точку в твоем трамвае. Недосягаемому из-вне откликается недосягаемое в-тебе. И этот диалог - форма сожительства. Но я - из другого дома. Я другое дерево. И мне нечем в тебе откликаться, изначально.
Ты бежишь. Я бегу. Я ущербен, я родился без страха. Ты ущербен, в тебе хранится страх. У страха глаза велики. Как ты бежишь? Следуя антилогике, максимальная скорость сменяется ростом. Возможно, так количество переходит в качество. Становясь больше, мы покрываем расстояния своими внутренностями, не делая шагов даже.
Но ты всегда плетешься за мной, увеличивая глаза лишь вслед моему раздутому телу. Однажды глазницы станут тесны, и ты меня потеряешь.
Как не беги.
Я ущербен, мне не за кого бояться. И некого. И некому. Если хорошенько подумать - а думаю то я всегда хорошенько. Ты ущербен, ты тычешь в сторону трясущимся пальцем, и уверяешь меня в том, что это мой палец. Но я то помню,что я другое дерево. И мне нечем в тебе откликаться. Мне все чужие. Если хорошенько подумать.
В каждом мире ровно один человек.
И так каждый раз, каждый выход из дома. Эта планета все менее населена. На этой планете все больше места. Все меньше повода говорить. Все больше молчания. Все меньше тишины.
**
[подкорки]
Знаете ли, мы в рубахах длинных по паркетам не ходили. Но кто-то же видел. Не могу найти рубахи, совершенно не могу. Полагаю, кто-то прав, у кого глаза на лице не нарисованы, тот и прав.
**
[ссадины междусмертия]
Я - то, что ты можешь рассмотреть. Но не то, что ты хочешь видеть. Желание и воплощение - разные планеты.
Игры в хочу-нехочу. Сегодня мой ход, сегодня жженая пленка кофе и плохое кино.
Кино без звука, героев и сценария. Так просто любить себя в чем-ком бы то, так просто сбежать от жизни в идентичность, высоко назвав это любовью. Затвориться, спрятаться. Не правдивее ли любить без чужих зеркал-лиц. Называя все своими именами. Просто себя. Любить.
Не обижая свидетелей.
Прыжки из снега в море, из лета в зиму.
Весна - вам рождение, нам смерть. Смерть снега, смерть абсолюта. Деструкция - чувство сути, бой за кристаллы, вырубка внутреннего леса, вырубка мечом и огнем. Гнилые стволы, пластмассовая кора. Уничтожить кривое, где бы оно не было.
Подснежники и нарциссы наливаются в сугробах, а потом ведь пойдут зреть яблоки и кедровые орешки, и причем здесь самолюбование, думаешь лес и луг собой не любуются, набирая вам цвет и тепло? А я кидаю в колодец ведро и набираю черной воды полонь, погляди как мерцает дно, как дрожжит глаз, как щурится он в ведерную дужку. И я посмотрю, постою с тобой рядом.
а если глаза закрыть, то и солнце не войдет. а если глаза открыть, то может и войдет. а если глаза спрятать в руки, то солнце останется в руках. что возьмеш в руки, то в руках и будет.
Гляди дальше пикселей, дальше памяти рук и зрачка, дальше ретуши фотокарточек и писем. Гляди на нее. Красивая, маслом лоснится, медом катится, соком светится, да? А ты рой проникай грязнее, внимательнее. В изнанку, в межпуговичные зазоры, в болезни, кольями вбитые прикрытые, в мысли гнилые. В кожу изношенную, в кости сырые, в ожидание матери подводной, тягучей, разводящей медленно руки и ноги женщины. В бег до нее, петляющий рывками бег. Любой японец по определению кружит в межпозвоночной грыже ада. Как и все потенциальные суицидальные, все что проданы, куплены, выставлены на торги, прощупаны ценителями мяса и мысли. Мое "вне наций", беспамятство мое - ничто и всё. Всё для понимания, ничто для себя. Одного лишь числа не миновать, зеркального числа, поставь зеркало напротив зеркала, покажу свою суть. Две тройки. Дожить и войти в начало имени, в финальные титры своих снов, где просыпаться необязательно. Донести полные легкие воздуха до рыб, до земли не знавшей солнца, до забытых кораблями путей. А пока прыгай по утрам из кровати к будильнику, проглатывая на лету сны, такие тяжелые сложные сны, проглатывай не чуя вкуса. Не помни говор нити, оторваная бусина.
Эгоизм и восхваление себя же - когда в одной тени двое, и на двоих одно отражение, то можно, иначе не потесниться. Разрешить, чтоб не запретить. Себестоимость сердца - стой себе, чередись, середись, сердце - середина, только середина, не половина даже, третья часть. Растяни рыбе пасть шире, такой большой просвет, с той стороны чешуи не видно. А с этой видно. Пальцами.
Как зеркало не бей, все равно увидишься, с открытыми то глазами. В небе не увидишься, в снеге и сахаре. А в остальном ты есть, наследил и дальше следить отправился. Сахар, мерзкий на вкус, снег терпкий на звук, небо страшное на память. Когда снег умирает? Весной умирает. Страшно весной. Со снегом умирает небо, так как только бесконечное может умирать - окончательно и точка вместо паузы.
Любить только, то что идентично до каждой черты и только твое. Себя. Остальное как сахар. Остальное требует рук, слов и работы.
Самолюбование. Люблю ее презирая, ненавидя, не замечая и не помня. Люблю по уговору птицы, сидящей на дереве и поющей смерть каждой ветви - как указано до меня, так и люблю послушно. Отдираю кожу клочьями и люблю и ее за эту беспомощную кожу, и за тех , кого она коже радовала, и за тех кого не печалила. Читаю слова мертвых, вижу покинутые ракушки, мертвых червей, по мертвых зубам раскиданых. Продолжаю мертвых ртов движения, проговариваю мертвое как живое, глаза не видят а слово летит. Летит, теряя влагу и жар нёба, снегом летит, губы сводит по рождению своему. Гляжу в изнанку, холодно там, и твари - родные пока ластятся, чужие когда в другую сторону косятся. И дождь на лету стынет, и словари тлеют. Молчи и ты. Не слушай, молчи, лицо мое не помни.
Лабиринты человеческого пути выцарапаны в шахматном порядке.
Зрачок видит немногое и странное - беспорядочные, запутанные полосы и коллеи.
Вот такие они, игры теней и источников освещения. Ровно как снег и лед играют оконными узорами, свет и стены кидают нам клубки теней. Однако, копни под глаз, туда, где не видеть но знать, и все опять категорически расчерчено черно-белыми клетками. Над шахматным полем прогуливается обжигающий сетчатку шар - его траектория суть источник светотеневых игр. И даже времени. Солнечные часы - ход конем. Например. Или суфийские кружения - игра неподвижного в пространстве тела, повторение в себе вальсирующего по кругу солнца. Под метроном шахматных часов.
Игра черного и белого - щелчки мозгового движка. Гусенечный стрекот. Стихнет стрекотание, и все растворится. Все закончится. Или начнется.
Черные кротовые норы, белые снежные норы... В какую не упадешь - в любом случае окажешься.
Не важно где. Скорее всего, обе дыры ведут в одно и то же место. Не важно в какое. Главное не это.
Статичность одного цвета. Решаешься на выбор, выводишь выбор в ноги, шагаешь и... и двоичность заканчивается. Множество собирается обратно, как рухнувший с большой высоты стеклянный шар - только в перевернутой хронологии события. Упавший разбивается на куски и в тоже время взлетает в единость. Никаких игр. Все взаправду. Все просто.
не конец.