Первый раз в первый класс
У меня всё не как у людей. Даже в первый класс я пошёл не первого, а второго сентября.
Лето 1959 года я безмятежно проводил на «даче» в составе старшей группы детского сада областного управления МВД. Моя мать совмещала в медсанчасти УВД (тогда это было подразделением ХОЗО УООП) в качестве окулиста и пользовалась привилегией поместить своих отпрысков в ведомственный детсад, по тем временам очень приличный. На всё лето нас вывозили в пригородную лесопарковую зону «Дубки», где, рядом с пионерским лагерем УВД, находилась так называемая «дача»»: несколько одноэтажных спальных корпусов, изолятор, куда запирали в качестве наказания за хулиганство и строптивость, столовая под навесом, душ, умывальник, туалет типа «сортир» и прочие нехитрые атрибуты организованного летнего отдыха. Всё это было окружено лесом с весёлыми полянками, недалеко протекал Урал. По пути на пляж мы проходили мимо поворота дороги, над которой на проволочных растяжках висел «кирпич». Дорога вела на таинственные «обкомовские дачи».
Скорая перспектива резкого изменения социального статуса меня не напрягала. К этому времени я уже бегло читал, развлекая своих сверстников чтением избранных мест из альманахов «Круглый год», считал до тысячи, знал основы четырёх действий арифметики. Меня учили бацать на фо-но, английскому языку и входящему в моду фигурному катанию. Поэтому я вёл рассеянный образ жизни: играл в подвижные игры, плескался в отгороженной «купалке», дрался со своим вечным недругом лопоухим Валеркой Капитуровым, сыном простого мента, который привозил своё чадо в детсад на велосипеде в специальном креслице.
Я чётко помню тот погожий день, когда, среди полного здоровья, у меня вдруг сильно заболело горло, появился озноб, жар, странная эйфория и чувство, что я смотрю на себя со стороны. Я продолжал носиться по лужайке вокруг двух баобабовидных осокорей, изображая резвого коня, пытался издавать веселое ржание, но голос уже охрип, и получалось жалкое сипение проколотой шины. Смутно помню, как меня отловила медсестра Марья Васильевна, отвела в изолятор и … дальше полный палимпсест. Очухался я уже дома, куда меня доставил на казенном санитарном ЗИМе водитель дядя Вася Савинов. Потом меня пичкали горьким желтым тетрациклином, кололи пенициллин, заставляли полоскать горло раствором соды. Течение болезни было классическим: сыпь, шелушение, реконвалесценция. Положенный при скарлатине срок изоляции истекал как раз первого сентября.
Второго сентября меня нарядили в сшитые мамой короткие голубые штанишки, белую вышиванку-антисемитку её же производства, белые гольфы и новые сандалии. Остриженную под «ноль» голову покрыли синей береткой. На горб навьючили ранец, а в руки дали букет осенних георгин и астр, нарезанных дедом Карлом Владиславичем в своем саду. И таким чучелом отправили в железнодорожную школу №94. До школы было минут пять пешком, так что меня только перевели через улицу Рыбаковскую, а дальше я следовал в одиночестве. Букет я, естественно, тут же выбросил. Хорош бы я был с букетом в школе второго сентября. Да ещё в таком наряде. Все нормальные пацаны щеголяли в мышастых сталинских мундирчиках: гимнастёрка с блестящими пуговицами, длинные брюки, черные ботинки и форменная фуражка с кокардой на околыше и стальным обручем внутри. А девчонки в коричневых платьях с белыми фартуками. Гимназисты, да и только. И у всех нормальные портфели, которыми можно лупить друг друга по стриженым бестолковкам. А не идиотский ранец, как у меня. Впрочем, встретили меня доброжелательно. А через несколько дней наша первая учительница Лидия Александровна стала водить меня по 2-3-4 классам, чтобы я демонстрировал лентяям и тупицам своё умение бегло читать. Так началась моя десятилетка.
Лето 1959 года я безмятежно проводил на «даче» в составе старшей группы детского сада областного управления МВД. Моя мать совмещала в медсанчасти УВД (тогда это было подразделением ХОЗО УООП) в качестве окулиста и пользовалась привилегией поместить своих отпрысков в ведомственный детсад, по тем временам очень приличный. На всё лето нас вывозили в пригородную лесопарковую зону «Дубки», где, рядом с пионерским лагерем УВД, находилась так называемая «дача»»: несколько одноэтажных спальных корпусов, изолятор, куда запирали в качестве наказания за хулиганство и строптивость, столовая под навесом, душ, умывальник, туалет типа «сортир» и прочие нехитрые атрибуты организованного летнего отдыха. Всё это было окружено лесом с весёлыми полянками, недалеко протекал Урал. По пути на пляж мы проходили мимо поворота дороги, над которой на проволочных растяжках висел «кирпич». Дорога вела на таинственные «обкомовские дачи».
Скорая перспектива резкого изменения социального статуса меня не напрягала. К этому времени я уже бегло читал, развлекая своих сверстников чтением избранных мест из альманахов «Круглый год», считал до тысячи, знал основы четырёх действий арифметики. Меня учили бацать на фо-но, английскому языку и входящему в моду фигурному катанию. Поэтому я вёл рассеянный образ жизни: играл в подвижные игры, плескался в отгороженной «купалке», дрался со своим вечным недругом лопоухим Валеркой Капитуровым, сыном простого мента, который привозил своё чадо в детсад на велосипеде в специальном креслице.
Я чётко помню тот погожий день, когда, среди полного здоровья, у меня вдруг сильно заболело горло, появился озноб, жар, странная эйфория и чувство, что я смотрю на себя со стороны. Я продолжал носиться по лужайке вокруг двух баобабовидных осокорей, изображая резвого коня, пытался издавать веселое ржание, но голос уже охрип, и получалось жалкое сипение проколотой шины. Смутно помню, как меня отловила медсестра Марья Васильевна, отвела в изолятор и … дальше полный палимпсест. Очухался я уже дома, куда меня доставил на казенном санитарном ЗИМе водитель дядя Вася Савинов. Потом меня пичкали горьким желтым тетрациклином, кололи пенициллин, заставляли полоскать горло раствором соды. Течение болезни было классическим: сыпь, шелушение, реконвалесценция. Положенный при скарлатине срок изоляции истекал как раз первого сентября.
Второго сентября меня нарядили в сшитые мамой короткие голубые штанишки, белую вышиванку-антисемитку её же производства, белые гольфы и новые сандалии. Остриженную под «ноль» голову покрыли синей береткой. На горб навьючили ранец, а в руки дали букет осенних георгин и астр, нарезанных дедом Карлом Владиславичем в своем саду. И таким чучелом отправили в железнодорожную школу №94. До школы было минут пять пешком, так что меня только перевели через улицу Рыбаковскую, а дальше я следовал в одиночестве. Букет я, естественно, тут же выбросил. Хорош бы я был с букетом в школе второго сентября. Да ещё в таком наряде. Все нормальные пацаны щеголяли в мышастых сталинских мундирчиках: гимнастёрка с блестящими пуговицами, длинные брюки, черные ботинки и форменная фуражка с кокардой на околыше и стальным обручем внутри. А девчонки в коричневых платьях с белыми фартуками. Гимназисты, да и только. И у всех нормальные портфели, которыми можно лупить друг друга по стриженым бестолковкам. А не идиотский ранец, как у меня. Впрочем, встретили меня доброжелательно. А через несколько дней наша первая учительница Лидия Александровна стала водить меня по 2-3-4 классам, чтобы я демонстрировал лентяям и тупицам своё умение бегло читать. Так началась моя десятилетка.