«Вошла я в главную казарму, когда ударил третий барабан…»
Никогда ещё я не бухал так в Мариинском театре.
«…в главной казарме сижу теперь сердитая» - заливалась своим душераздирающим фальцетом первоклассная (как было указано в программке) травести-дива Пекинской оперы Ху Вэньгэ, одетая в расшитый пёстрыми стразами халат с волочащимися по паркету сцены шёлковыми рукавами, в метровой длины перья павлина, торчащие у неё откуда-то сзади, и золотистую шапочку с дюжиной ярко-красных помпонов на голове…
Благоразумно припасённую и пронесённую Ильёй в зал бутылочку коньяка в нашей ложе мы на троих и прямо из горла распили ещё во время первого действия. В антракте накатили немножечко ещё. Второе отделение, пускай уже и в строгости сухого закона, само собою, проходило на «ура».
Будучи убеждённым вагнерианцем, Илья, впрочем, менее всех уделял внимания разворачивающейся на сцене феерии, большую часть времени перелистывая программку или щёлкая на смартфоне фоточки. Нас же с Дмитрием действо впечатляло гораздо посильней. Сидя за спиной у трёх снобствующих старушек, то и дело оглядывающихся и шикающих то на нас, то на мужчин в ложе по соседству (те товарищи, кажется, всего одной бутылкой себя ограничивать не стали), мы испытывали настоящий экстаз от проникновения в эстетику восточного театра, и на глазах у нас обоих стояли слёзы не то умиления, не то восторга…
Архаические мотивы, которые извлекались небольшим ансамблем ударных, струнных и духовых помещавшемся в специально огороженном для него загончике на сцене, иногда захватывали Дмитрия так, что тот на месте начинал пританцовывать и отбивать ритм ступнями, поминутно аплодируя и громогласно выкрикивая национальное одобрительное «Хао!» на чистом китайском. Меня же порой прямо-таки распирали конвульсии истерически-сардонического смеха, вызванного разнообразием мимики и жестикуляции артистов, а также глубиной разыгрываемой ими музыкальной драмы.
И, что характерно, всякий жест в пекинской опере, что-нибудь, да означает, ещё и нечто нетривиальное, как правило! Очень многие смыслы из происходящего на сцене безобразия могли бы ускользнуть от моего внимания, если бы не вступительные комментарии ведущей того вечера, которая своим выступлением предварила спектакль (тогда у меня возникли серьёзные опасения, что всего одной, только что откупоренной бутылки, нам может не хватить…). Она-то и пояснила зрителям, что подрыгивание на полусогнутых ногах в духе Gangnam style артиста, размахивающего перед собой розовой, украшенной пушистыми кисточками, палкой, - означает не что иное, как воина, седлающего перед боем коня. А хитроумная последовательность пассов руками и покачиваний головы молодой исполнительницы необходимо читать как: «Ранним утром девушка вышла из дома, огляделась и, восхитившись тем, какая сегодня прекрасная погода на дворе, закрыла за собою дверь и решила не ходить в этот день на работу».
Жемчужина Пекинской оперы, музыкальная драма «Му Гуйин принимает командование», с триумфом прошла в Петербурге. По окончании её в зале стояла овация, занавес опускался и поднимался заново раза три. Сладкоголосойму Ху Вэньгэ я, что есть мочи, кричал «бис», но, увы, тщетно.
Что-то подсказывает мне, что тем вечером для уборщиц Мариинки нашлось немало работы по сбору стеклотары в зрительном зале…
«…в главной казарме сижу теперь сердитая» - заливалась своим душераздирающим фальцетом первоклассная (как было указано в программке) травести-дива Пекинской оперы Ху Вэньгэ, одетая в расшитый пёстрыми стразами халат с волочащимися по паркету сцены шёлковыми рукавами, в метровой длины перья павлина, торчащие у неё откуда-то сзади, и золотистую шапочку с дюжиной ярко-красных помпонов на голове…
Благоразумно припасённую и пронесённую Ильёй в зал бутылочку коньяка в нашей ложе мы на троих и прямо из горла распили ещё во время первого действия. В антракте накатили немножечко ещё. Второе отделение, пускай уже и в строгости сухого закона, само собою, проходило на «ура».
Будучи убеждённым вагнерианцем, Илья, впрочем, менее всех уделял внимания разворачивающейся на сцене феерии, большую часть времени перелистывая программку или щёлкая на смартфоне фоточки. Нас же с Дмитрием действо впечатляло гораздо посильней. Сидя за спиной у трёх снобствующих старушек, то и дело оглядывающихся и шикающих то на нас, то на мужчин в ложе по соседству (те товарищи, кажется, всего одной бутылкой себя ограничивать не стали), мы испытывали настоящий экстаз от проникновения в эстетику восточного театра, и на глазах у нас обоих стояли слёзы не то умиления, не то восторга…
Архаические мотивы, которые извлекались небольшим ансамблем ударных, струнных и духовых помещавшемся в специально огороженном для него загончике на сцене, иногда захватывали Дмитрия так, что тот на месте начинал пританцовывать и отбивать ритм ступнями, поминутно аплодируя и громогласно выкрикивая национальное одобрительное «Хао!» на чистом китайском. Меня же порой прямо-таки распирали конвульсии истерически-сардонического смеха, вызванного разнообразием мимики и жестикуляции артистов, а также глубиной разыгрываемой ими музыкальной драмы.
И, что характерно, всякий жест в пекинской опере, что-нибудь, да означает, ещё и нечто нетривиальное, как правило! Очень многие смыслы из происходящего на сцене безобразия могли бы ускользнуть от моего внимания, если бы не вступительные комментарии ведущей того вечера, которая своим выступлением предварила спектакль (тогда у меня возникли серьёзные опасения, что всего одной, только что откупоренной бутылки, нам может не хватить…). Она-то и пояснила зрителям, что подрыгивание на полусогнутых ногах в духе Gangnam style артиста, размахивающего перед собой розовой, украшенной пушистыми кисточками, палкой, - означает не что иное, как воина, седлающего перед боем коня. А хитроумная последовательность пассов руками и покачиваний головы молодой исполнительницы необходимо читать как: «Ранним утром девушка вышла из дома, огляделась и, восхитившись тем, какая сегодня прекрасная погода на дворе, закрыла за собою дверь и решила не ходить в этот день на работу».
Жемчужина Пекинской оперы, музыкальная драма «Му Гуйин принимает командование», с триумфом прошла в Петербурге. По окончании её в зале стояла овация, занавес опускался и поднимался заново раза три. Сладкоголосойму Ху Вэньгэ я, что есть мочи, кричал «бис», но, увы, тщетно.
Что-то подсказывает мне, что тем вечером для уборщиц Мариинки нашлось немало работы по сбору стеклотары в зрительном зале…