В пещере Али-Бабы
Времена позднесоветские. Первый курс института. Пьянствую у друзей в общаге. Комнаты на этаже нашего факультета заселялись так: двое русских, двое из братских или развивающихся стран. С моим другом жили южноамериканцы. После полуночи они вернулись домой и дают понять, что пора бы и поспать.
Иностранцы в нашем институте ‘свежие’ - прямо со своих родин. Целый год они будут учить русский язык, а потом их раскидают по разным ВУЗам страны. Это я к тому, что изъясняются они, в основном, жестами и матом, которому их в первую же неделю обучили соседи по комнате.
Домой ехать поздно. Троллейбусы ушли в парк, а на такси денег нет. Меня оставляют в общежитии. У одного из ‘алкоголиков’ соседи-арабы, как он понял, ночевать сегодня не придут. Я иду к нему в комнату и ложусь на ‘арабскую’ кровать поверх одеяла, укрываясь собственной курткой.
И снится мне сон (сомн - как говорила теща И.М. Воробьянинова). Я в пещере Сорока разбойников. Лежу связанный по рукам и ногам. Посередине, в отблесках огня, люди в белых бурнусах и чалмах сидят кругом и поют очень монотонную песню, покачиваясь из стороны в сторону. Попутно, они мечут кости, играют на рассыпанное кругом золото. Не поделив что-то, они периодически достают кривые кинжалы и режут друг дружке горла. Кровь, соответственно, хлыщет во все стороны. Песня и игра, тем не менее, не прекращаются.
Тут мне удается продрать глаза. Действительность убивает меня своей поразительной схожестью с ночным кошмаром. Я и вправду лежу. Посередине комнаты, в отблесках настольной лампы, реально сидят штук шесть Али и играют не в кости, но в карты. Звучит та самая монотонная, выворачивающая душу песня. Разбойники иногда шепчутся по-арабски. В пещере чад от сигаретного дыма.
Различия не столь существенны. Вместо бурнусов на играющих джинсы и свитера. Крови пока не видно. Мои руки и ноги вроде бы шевелятся. Значит не связали. Даже накрыли одеялом, а куртку повесили на гвоздик.
Еще несколько минут я, преодолевая сопротивление чар Морфея и паров употребленного портвейна ‘Агдам’, пытаюсь вспомнить: где я, кто я, и чего мне ожидать от этих людей. Выручает храп, исходящий от койки у стены напротив. Приглядевшись, узнаю одногрупника по кличке Батя, который привел меня в эту комнату.
Брюнета с орлиным носом, сидевшего во главе стола, как я узнал потом, звали Мохамед. Он был главой землячества палестинских студентов в России. В отличии от других иностранцев, Мохамед остался учиться в нашем институте. Он был важной персоной. Иногда его подвозили к общаге на черной Волге. У него в комнате постоянно собирались Бойцы сопротивления.
На каникулах Мохамед ездил воевать в Палестину. Ходили слухи, что он на самом деле ездит в Европу, где занимается подготовкой терактов: самолет там угнать или что-нибудь в этом духе.
В жизни мухтар - так его звали соплеменники, что по-арабски то ли командир, то ли вождь - был приятнейшим человеком. В ранней молодости он работал поваром во французском ресторане в Дамаске. Иногда он готовил какой-нибудь обалденный салат и приносил к нашему столу, на котором обычно кроме водки и сковородки картошки с луком ничего не стояло.
Русские девушки ходили за ним табуном. В конце концов, он женился на хрупкой блондинке из пединститута. Вскоре они уехали, по его словам, в Палестину. Хотя, кто знает! Он явно вырастал в птицу большого политического полета.
А я стал поклонником ливанской певицы Фейруз, которая в ту ночь пела заунывную песню из магнитофона. И вообще, после того жутковатого пробуждения, стал неравнодушен к арабской музыке и сказам “Тысячи и одной ночи”.