Мой первый отрезанный орган
Я должен был написать другую историю. Историю о том, что есть в нашем мире добрые люди. Но добрых людей нет, поэтому я расскажу вам про свой первый отрезанный орган. Нет, это была не почка и я даже не делал операцию по смене пола. Всё было весьма прозаично, но не стоит забегать вперед.
Эта история произошла, когда я учился в школе в одиннадцатом классе. В одно прекрасное декабрьское утро у меня заболел живот. Ну, с кем не бывает? Я умылся, оделся и отправился навстречу знаниям. Однако же в течение дня живот болеть не перестал. Я закидался своим любимым лекарством - активированным углем - лекарством от всех болезней, на самом деле. Боль не прошла. Мало того, я еще и уснул всего на пару часов за всю ночь. Теперь она стала сопровождать меня перманентно. Но я же мужик - я снова пошел в школу. Более того, по вторникам на меня возлагалась ответственная миссия.
Каждый вторник - день забоя на городской скотобойне. Вы спросите - какое же это имеет отношение ко мне? По вторникам, по возвращении из школы, я садился на велосипед и отправлялся на эту самую бойню, чтобы нарезать для наших собак на неделю так называемых коровьих "субпродуктов": книжек, требухов, ушей, копыт... А теперь представьте картину: декабрьская грязная дорога, я, повиснув на руле старого раздолбанного велосипеда, еду на скотобойню за коровьимим внутренностями для собак... Как я взваливал на велосипед грязные сумки с кишками и прочими прелестями, как возвращался, сейчас, конечно, не помню, но полагаю, выглядело это всё со стороны весьма эпично.
Наверное, каждый читающий этот текст уже задался вполне резонным вопросом: почему я не пошел к врачу или мне не вызвали скорую?! Ответ очень простой: мама постоянно была на работе, а мне и в голову не могло придти, что я заболел чем-то более серьёзным, чем простуда или несварение желудка, не говоря уже о потенциальных походах по врачам.
Самое смешное, что самое смешное в этой истории ещё даже не начиналось.
Ночью я так и не смог уснуть. Да что там уснуть, мне даже переворачиваться в кровати стало больно. К утру я сдался. Мама ушла на работу. Ещё в темноте я выполз на дорогу и сел в маршрутку, которая шла до районной поликлиники. Через двадцать минут я уже сидел в одном из кабинетов, где лаборант взяла у меня кровь из пальца на анализ. Ещё через несколько минут мне был поставлен диагноз. Его мне озвучила моя мать, которая работала в лаборатории санитаркой. Да-да-да. В лаборатории санитаркой. Число лейкоцитов, обнаруженных в моей крови прямо говорило, что у меня аппендицит. Лаборант сказала об этом маме, а мать - мне. Мы зашагали в приёмный покой, чтобы оформиться на операцию. Как это происходило, помню не очень хорошо, но сохранились последующие яркие воспоминания: в хирургическом отделении мне выдают какое-то безразмерное рубище и говорят, чтобы я переоделся. Еще через несколько минут приходит медсестра и ведет меня в процедурный кабинет.
Одно из самых унизительных воспоминаний за всю мою жизнь: она достаёт бритву и говорит, что меня нужно побрить. Никогда не забуду, как она скоблила меня этим тупым лезвием. Хотелось провалиться сквозь землю. Гаже я себя чувствовал только на медицинском осмотре в районном военкомате. Но история про отрезанный орган заканчивается не здесь, как вы могли подумать. Медсестра скоблила не в первый раз и, к счастью, не промахнулась.
Помню, что вернулся в палату. Мне что-то колят. Я лежу на койке и смотрю в большое окно, за которым медленно плывет декабрьское небо. Мне отчего-то грустно. Привозят каталку и говорят, чтобы я ложился на неё, на что я отвечаю, что могу и сам дойти до операционной. Меня не слушают и я покорно ложусь. Плывущее серое небо сменяется плывущим потолком - я успеваю разглядывать дореволюционную лепнину. Перед операционной спорят, как меня ввозить - головой или ногами вперед? Мне уже не так грустно, как в палате. В операционной я впервые в жизни: меня кладут на операционный стол, колят наркоз и стягивают пижамные штаны - мне уже всё равно.
Тут я вспоминаю, что под наркозом некоторые люди начинают вести себя не вполне адекватно - разговаривают, матерятся. Помню, как абсолютно отчетливо, уже уколотый, я заявляю бригаде врачей:
- Всё. что я скажу под наркозом - неправда.
В ответ они смеются:
- Видимо, есть что скрывать!
Успокоенный, я закрываю глаза. Последний вопрос, который возникает в бомбардируемой наркозом голове - а что, если я вижу всё это в последний раз? Но ответить на него уже не успеваю. На меня надевают маску.
Через сутки я просыпаюсь без аппендикса и с бритым лобком. Живот больше не болит.
Эта история произошла, когда я учился в школе в одиннадцатом классе. В одно прекрасное декабрьское утро у меня заболел живот. Ну, с кем не бывает? Я умылся, оделся и отправился навстречу знаниям. Однако же в течение дня живот болеть не перестал. Я закидался своим любимым лекарством - активированным углем - лекарством от всех болезней, на самом деле. Боль не прошла. Мало того, я еще и уснул всего на пару часов за всю ночь. Теперь она стала сопровождать меня перманентно. Но я же мужик - я снова пошел в школу. Более того, по вторникам на меня возлагалась ответственная миссия.
Каждый вторник - день забоя на городской скотобойне. Вы спросите - какое же это имеет отношение ко мне? По вторникам, по возвращении из школы, я садился на велосипед и отправлялся на эту самую бойню, чтобы нарезать для наших собак на неделю так называемых коровьих "субпродуктов": книжек, требухов, ушей, копыт... А теперь представьте картину: декабрьская грязная дорога, я, повиснув на руле старого раздолбанного велосипеда, еду на скотобойню за коровьимим внутренностями для собак... Как я взваливал на велосипед грязные сумки с кишками и прочими прелестями, как возвращался, сейчас, конечно, не помню, но полагаю, выглядело это всё со стороны весьма эпично.
Наверное, каждый читающий этот текст уже задался вполне резонным вопросом: почему я не пошел к врачу или мне не вызвали скорую?! Ответ очень простой: мама постоянно была на работе, а мне и в голову не могло придти, что я заболел чем-то более серьёзным, чем простуда или несварение желудка, не говоря уже о потенциальных походах по врачам.
Самое смешное, что самое смешное в этой истории ещё даже не начиналось.
Ночью я так и не смог уснуть. Да что там уснуть, мне даже переворачиваться в кровати стало больно. К утру я сдался. Мама ушла на работу. Ещё в темноте я выполз на дорогу и сел в маршрутку, которая шла до районной поликлиники. Через двадцать минут я уже сидел в одном из кабинетов, где лаборант взяла у меня кровь из пальца на анализ. Ещё через несколько минут мне был поставлен диагноз. Его мне озвучила моя мать, которая работала в лаборатории санитаркой. Да-да-да. В лаборатории санитаркой. Число лейкоцитов, обнаруженных в моей крови прямо говорило, что у меня аппендицит. Лаборант сказала об этом маме, а мать - мне. Мы зашагали в приёмный покой, чтобы оформиться на операцию. Как это происходило, помню не очень хорошо, но сохранились последующие яркие воспоминания: в хирургическом отделении мне выдают какое-то безразмерное рубище и говорят, чтобы я переоделся. Еще через несколько минут приходит медсестра и ведет меня в процедурный кабинет.
Одно из самых унизительных воспоминаний за всю мою жизнь: она достаёт бритву и говорит, что меня нужно побрить. Никогда не забуду, как она скоблила меня этим тупым лезвием. Хотелось провалиться сквозь землю. Гаже я себя чувствовал только на медицинском осмотре в районном военкомате. Но история про отрезанный орган заканчивается не здесь, как вы могли подумать. Медсестра скоблила не в первый раз и, к счастью, не промахнулась.
Помню, что вернулся в палату. Мне что-то колят. Я лежу на койке и смотрю в большое окно, за которым медленно плывет декабрьское небо. Мне отчего-то грустно. Привозят каталку и говорят, чтобы я ложился на неё, на что я отвечаю, что могу и сам дойти до операционной. Меня не слушают и я покорно ложусь. Плывущее серое небо сменяется плывущим потолком - я успеваю разглядывать дореволюционную лепнину. Перед операционной спорят, как меня ввозить - головой или ногами вперед? Мне уже не так грустно, как в палате. В операционной я впервые в жизни: меня кладут на операционный стол, колят наркоз и стягивают пижамные штаны - мне уже всё равно.
Тут я вспоминаю, что под наркозом некоторые люди начинают вести себя не вполне адекватно - разговаривают, матерятся. Помню, как абсолютно отчетливо, уже уколотый, я заявляю бригаде врачей:
- Всё. что я скажу под наркозом - неправда.
В ответ они смеются:
- Видимо, есть что скрывать!
Успокоенный, я закрываю глаза. Последний вопрос, который возникает в бомбардируемой наркозом голове - а что, если я вижу всё это в последний раз? Но ответить на него уже не успеваю. На меня надевают маску.
Через сутки я просыпаюсь без аппендикса и с бритым лобком. Живот больше не болит.