Отрочество. Часть 3.
Продолжение главы III. Отрочество.
См. Часть 1, 2.
См также главы:
Глава I. Довоенное детство. Части 1 - 15.
Глава II. Военное детство. Части 1 - 20.
мы с Аллочкой заболели коклюшем
За несколько дней до 1 сентября сначала я, а потом и Аллочка заболели коклюшем. Меня выворачивало наизнанку, кашель был какой-то изнуряющий, и полтора месяца борьбы с ним, измотали меня. Но вот он стал затихать, и, наконец, совсем прошел.
Я не очень переживал, что не пошел в школу.
- Догонишь, - сказала мама. Я кивнул. Я как-то не думал о том, что придется догонять. Мама принесла мне школьные учебники. Они, как и раньше, уже использовались и, видимо, не один раз. Во время болезни я прочитал учебники истории СССР, географии, естествознания, хрестоматию. Было интересно. У меня было много свободного времени, и я читал с утра и до вечера. Начинал читать, только просыпаясь утром, еще лежа в постели, а заканчивал, когда гасили свет. Не только учебники, конечно, но и другие книги, которые мне приносила мама.
папу взяли на работу
Пока мы болели, папа устроился на работу. Его взяли инженером в какую-то артель. Артели были кооперативными предприятиями, выпускали всякую мелочь, которую не хотели выпускать государственные заводы, и входили в систему местной промышленности. Как бы, предприятия второго сорта. Видимо, евреям там можно было работать. Зарплату папа стал получать очень маленькую, но все же в доме появились хоть какие-то деньги.
баня и парикмахерская
И вот в первое же воскресенье мы пошли с папой по делам. Сначала мы зашли в парикмахерскую за углом на ул. Некрасова, и папу там побрили и постригли, а меня постригли под польку. Парикмахерская находилась очень близко на ул. Некрасова, сразу за углом. Впоследствии в парикмахерскую мы ходили раз в месяц. Во время стрижки папа разговаривал с парикмахером на идиш, и я ничего не понимал
Потом мы вернулись домой, взяли чистое белье и пошли в некрасовские бани. Это был первый поход, но потом мы с папой ходили в баню каждое воскресенье.
Когда-то ул. Некрасова называлась Бассейной именно потому, что на ней находились бани с бассейнами. Но я никаких бассейнов уже не видел, видимо, их ликвидировали «за ненадобностью». Очередей в баню почти никогда не было, а если и бвли, то небольшие. Помещения были обшарпанные, стены и потолки метами промокшие с отпавшей штукатуркой. Тусклые лампочки создавали довольно мрачный фон. В большом предбаннике стояли ряды металлических шкафчиков, кужа мы запирали снимаемое белье и полотенца. В помывочной были шайки, в которую мы набирали горячую и холодную воду. Мыло и мочалки мы приносили с собой. Мы сначала мылись сами, а потом папа говорил мне лечь на скамью на живот и мочалкой растирал мне спину. Мне это очень нравилось. Потом я растирал спину папе. Мы никогда ничего не ели и не пили в предбаннике, но при выходе из бани папа покупал мне стакан газированной воды в банном киоске, если я просил.
по воскресеньям снова гуляю с папой
После обеда папа сказал: «Пойдем к Белле». Беллой стала Сарра, папина сестра. Так ее начал называть ее муж, Миша Годович. В России евреев называли кличками мужчин - Абрам, женщин - Сарра, и, видимо, он стеснялся произносить вслух ее имя, чтобы не вызвать усмешек. Они вернулись в Ленинград намного раньше нас, и папа послал на их адрес много посылок.
Мама заворчала: «Пусть отдадут вещи». Из папиных посылок они отдали всего несколько вещей. На что они ссылались, я не знаю, никогда не спрашивал, но мама продолжала требовать с них вещи, и они постепенно отдавали то одно, то другое, - я помню часы, кофточки, шубу, нижнее женское белье.
Мама говорила, что Анна Абрамовна (мама моего двоюродного брата Миши Качана), на адрес которой папа тоже посылал посылки, отдала тоже всего несколько вещей. Но она вскоре переехала в Москву к Мише Качану, и разговоры о ней прекратились.
Мы жили очень бедно. Мама всерьез рассчитывала, что она продаст вещи, присланные папой, и мы на вырученные деньги сможем хоть как-то прожить. Ее надеждам, увы, не суждено было сбыться, - нам вернули крохи. Я не слышал, чтобы папа когда-либо разговаривал с Саррой или Анной Абрамовной на эту тему. Он был очень деликатен, любил их и помалкивал.
После того, как папа устроился на работу, он перестал нервничать, и все вздохнули с облегчением. Пришло воскресенье, и папа позвал меня погулять. Я с радостью согласился, и мы пошли по ул Некрасова до Литейного проспекта, потом свернули на ул.Белинского до Фонтанки, поворачивали налево на нее и шли почти до Невского проспекта. Там жила Сара с мужем - Мишей Годовичем.
Второй маршрут был такой - по ул. Некрасова до ул. Маяковского, мы сворачивали налево, шли по ул Маяковского, пересекали ул. Жуковского и там жила Анна Абрамовна. Потом она переехала в Москву, и мы больше по этому маршруту не ходили.
Третий маршрут был - по ул. Восстания до Невского проспекта, каждый раз я видел остатки разрушенной церкви, на которую, как мне говорили, упала бомба. Но ее все-равно хотели взрывать, и только ждали, когда умрет знаменитый академик физиолог Иван Петрович Павлов, который ее посещал. Папа не знал точно, была ли церковь разрушена бомбой или ее все-таки взорвали. Потом мы поворачивали направо на Невский проспект и шли в кинотеатр «Колизей» смотреть документальные фильмы.
Придя к Годовичам, мы посидели с ними за столом. Попили чай. Разговоров почти никаких не было. Мне было откровенно скучно, и я спросил папу, скоро ли мы пойдем домой.
Мама первым делом спросила: «Принесли чего-нибудь из вещей?», но папа отмолчался.
посещение цирка
Праздником для меня было посещение цирка. Папа взял туда заранее билеты, и я сначала целый месяц предвкушал, как мы туда пойдем. Я никогда раньше не был в нем, и представление меня очень впечатлило. Я помню воздушных гимнастов, клоуна по имени Каранд’аш, тигров, дрессированных лошадей и многое другое. Ощущение большого праздника осталось во мне надолго.
заткните ему рот поганой мочушкой
В школу мама привела меня только в конце октября. Здание школы стояло и стоит до сих пор на ул. Салтыкова-Щедрина прямо напротив ул Восстания, где она заканчивалась и откуда поворачивали трамваи, следующие до Литейного проспекта. На вывеске было написано: «Дзержинский районный отдел народного образования. Мужская средняя школа № 183». За нашей школой стояло такое же здание, фасадом выходившее на улицу Петра Лаврова. Там была женская школа. Впоследствии у нас с девочками из этой школы была официальная «дружба».
Улица Салтыкова-Щедрина до революции называлась Кирочной, но потом в период массовых переименований улиц ей дали имя русского писателя-сатирика, которого Сталин иногда цитировал в своих докладах. В годы перестройки она снова стала Кирочной. Историческое, самое первое название ее было - 5-я линия Литейной части, а Кирочной она стала в честь Лютеранской церкви Святой Анны - кирхи. Почему сатирика обидели, и чем второе историческое название лучше первого и третьего, я не знаю. Некоторые считают, что отцам города виднее.
Директрисса школы сказала маме, что меня надо «сажать» в третий класс, а не в четвертый, потому что я не сумею догнать и только испорчу им всю картину. «Он пропустил целую четверть, а тем более, учился на периферии», сказала она. «Он способный, - сказала мама, - и постарается. Давайте попробуем».
Директрисса после долгих колебаний согласилась и привела меня в 4-б класс, назвала мои имя и фамилию и посадила на свободное место в первом ряду. На этом месте я и сидел всегда, пока учился в школе.
Первым уроком, на который я попал, была арифметика. Урок проводила толстая баба (я прошу прощения за слово «баба», но Людмилу Николаевну Богомолову можно было назвать женщиной с большим трудом). Толстая бесформенная фигура, пропитое лицо, деревенская одежда, платок на голове, который скрывал ее свалявшиеся бесцветные волосы, серые пустые глаза и вульгарный, совсем не изящный ленинградский, русский язык. Резкие движения, особенно ее неожиданные повороты головы от доски, когда она на ней писала, к классу, словно она ожидала какого-то подвоха, и ей надо было кого-то застать на месте преступления. И я с первой минуты был ошеломлен характером ее общения с учениками.
«Заткните ему рот поганой мочушкой», - говорила она, когда кто-нибудь начинал разговаривать. Мочушкой она называла влажную тряпку, которой стирали мел с доски.
Она начала проверять выполнение домашних заданий и ставить отметки в дневники. Поскольку я впервые пришел на занятие, домашнюю работу я не выполнял. Обнаружив это, она поставила мне отметку 2. У меня аж слезы брызнули от такой несправедливости. Но на следующий день было еще хуже. Я решил дома все примеры правильно, но при этом пришлось кое-что написанное чернилами стереть, а на этом месте написать заново. Там, где я стирал, лист стал тоньше и промок, когда я написал новые цифры. «Грязно, 2», - было написано у меня в дневнике.
Тогда еще шариковых ручек не было, мы писали металлическими перьями, постоянно обмакивая их в цернильницы-непроливашки, которые носили с собой.
В этот день я узнал, что «смотрено, ниже кола». Это означало, что если она вместо оценки, напишет См., это будет ниже самой плохой отметки, т.е. 1. Я решил, что не буду обращать внимания на ее лексикон, а просто буду выполнять все, что она требует. У меня после этого были только пятерки. Других отметок не было.
Но мы мстили ей, распевая сочиненную мною песню: «По улице ходила пузатая Людмила. Она, она беременна была». Нам казалось, что это очень остроумно, и хоть в какой-то степени искупает обиды, нам нанесенные.
Классной руководительницей была Варвара Михайловна Королева, сухонькая старушка с седыми волосами. Она при первой возможности закуривала и говорила низким голосом приятного тембра. Она приходила в класс ежедневно в конце занятий и что-либо нам говорила, оставляя нас после звонка на 5-10 минут, а раз в неделю проводила классный час. Кроме того, она вела ботанику, где мы изучали лютик и сурепку с их тычинками и пестиками. Несмотря на то, что я уже был знаком с Дарвиным и его теорией эволюции, я никак не мог найти интереса в ботанике, и, хотя получал пятерки, толком ее не изучал, а просто через силу готовился к каждому уроку. Других учителей в 4-б классе совсем не помню. Но рисование и чистописание мне, по-прежнему, не давались. Хорошо, что это были, как говорили в школе, необязательные предметы. Их нужно было посещать и задания необходимо было выполнять, но отметки по ним не влияли на общую успеваемость.
Меня поразило также, что еженедельно в дневник выставлялась отметка по поведению. Поскольку я вел себя примерно, мне всегда ставили 5. Было правда одно исключение, но это потом...
Продолжение следует
См. Часть 1, 2.
См также главы:
Глава I. Довоенное детство. Части 1 - 15.
Глава II. Военное детство. Части 1 - 20.
мы с Аллочкой заболели коклюшем
За несколько дней до 1 сентября сначала я, а потом и Аллочка заболели коклюшем. Меня выворачивало наизнанку, кашель был какой-то изнуряющий, и полтора месяца борьбы с ним, измотали меня. Но вот он стал затихать, и, наконец, совсем прошел.
Я не очень переживал, что не пошел в школу.
- Догонишь, - сказала мама. Я кивнул. Я как-то не думал о том, что придется догонять. Мама принесла мне школьные учебники. Они, как и раньше, уже использовались и, видимо, не один раз. Во время болезни я прочитал учебники истории СССР, географии, естествознания, хрестоматию. Было интересно. У меня было много свободного времени, и я читал с утра и до вечера. Начинал читать, только просыпаясь утром, еще лежа в постели, а заканчивал, когда гасили свет. Не только учебники, конечно, но и другие книги, которые мне приносила мама.
папу взяли на работу
Пока мы болели, папа устроился на работу. Его взяли инженером в какую-то артель. Артели были кооперативными предприятиями, выпускали всякую мелочь, которую не хотели выпускать государственные заводы, и входили в систему местной промышленности. Как бы, предприятия второго сорта. Видимо, евреям там можно было работать. Зарплату папа стал получать очень маленькую, но все же в доме появились хоть какие-то деньги.
баня и парикмахерская
И вот в первое же воскресенье мы пошли с папой по делам. Сначала мы зашли в парикмахерскую за углом на ул. Некрасова, и папу там побрили и постригли, а меня постригли под польку. Парикмахерская находилась очень близко на ул. Некрасова, сразу за углом. Впоследствии в парикмахерскую мы ходили раз в месяц. Во время стрижки папа разговаривал с парикмахером на идиш, и я ничего не понимал
Потом мы вернулись домой, взяли чистое белье и пошли в некрасовские бани. Это был первый поход, но потом мы с папой ходили в баню каждое воскресенье.
Когда-то ул. Некрасова называлась Бассейной именно потому, что на ней находились бани с бассейнами. Но я никаких бассейнов уже не видел, видимо, их ликвидировали «за ненадобностью». Очередей в баню почти никогда не было, а если и бвли, то небольшие. Помещения были обшарпанные, стены и потолки метами промокшие с отпавшей штукатуркой. Тусклые лампочки создавали довольно мрачный фон. В большом предбаннике стояли ряды металлических шкафчиков, кужа мы запирали снимаемое белье и полотенца. В помывочной были шайки, в которую мы набирали горячую и холодную воду. Мыло и мочалки мы приносили с собой. Мы сначала мылись сами, а потом папа говорил мне лечь на скамью на живот и мочалкой растирал мне спину. Мне это очень нравилось. Потом я растирал спину папе. Мы никогда ничего не ели и не пили в предбаннике, но при выходе из бани папа покупал мне стакан газированной воды в банном киоске, если я просил.
по воскресеньям снова гуляю с папой
После обеда папа сказал: «Пойдем к Белле». Беллой стала Сарра, папина сестра. Так ее начал называть ее муж, Миша Годович. В России евреев называли кличками мужчин - Абрам, женщин - Сарра, и, видимо, он стеснялся произносить вслух ее имя, чтобы не вызвать усмешек. Они вернулись в Ленинград намного раньше нас, и папа послал на их адрес много посылок.
Мама заворчала: «Пусть отдадут вещи». Из папиных посылок они отдали всего несколько вещей. На что они ссылались, я не знаю, никогда не спрашивал, но мама продолжала требовать с них вещи, и они постепенно отдавали то одно, то другое, - я помню часы, кофточки, шубу, нижнее женское белье.
Мама говорила, что Анна Абрамовна (мама моего двоюродного брата Миши Качана), на адрес которой папа тоже посылал посылки, отдала тоже всего несколько вещей. Но она вскоре переехала в Москву к Мише Качану, и разговоры о ней прекратились.
Мы жили очень бедно. Мама всерьез рассчитывала, что она продаст вещи, присланные папой, и мы на вырученные деньги сможем хоть как-то прожить. Ее надеждам, увы, не суждено было сбыться, - нам вернули крохи. Я не слышал, чтобы папа когда-либо разговаривал с Саррой или Анной Абрамовной на эту тему. Он был очень деликатен, любил их и помалкивал.
После того, как папа устроился на работу, он перестал нервничать, и все вздохнули с облегчением. Пришло воскресенье, и папа позвал меня погулять. Я с радостью согласился, и мы пошли по ул Некрасова до Литейного проспекта, потом свернули на ул.Белинского до Фонтанки, поворачивали налево на нее и шли почти до Невского проспекта. Там жила Сара с мужем - Мишей Годовичем.
Второй маршрут был такой - по ул. Некрасова до ул. Маяковского, мы сворачивали налево, шли по ул Маяковского, пересекали ул. Жуковского и там жила Анна Абрамовна. Потом она переехала в Москву, и мы больше по этому маршруту не ходили.
Третий маршрут был - по ул. Восстания до Невского проспекта, каждый раз я видел остатки разрушенной церкви, на которую, как мне говорили, упала бомба. Но ее все-равно хотели взрывать, и только ждали, когда умрет знаменитый академик физиолог Иван Петрович Павлов, который ее посещал. Папа не знал точно, была ли церковь разрушена бомбой или ее все-таки взорвали. Потом мы поворачивали направо на Невский проспект и шли в кинотеатр «Колизей» смотреть документальные фильмы.
Придя к Годовичам, мы посидели с ними за столом. Попили чай. Разговоров почти никаких не было. Мне было откровенно скучно, и я спросил папу, скоро ли мы пойдем домой.
Мама первым делом спросила: «Принесли чего-нибудь из вещей?», но папа отмолчался.
посещение цирка
Праздником для меня было посещение цирка. Папа взял туда заранее билеты, и я сначала целый месяц предвкушал, как мы туда пойдем. Я никогда раньше не был в нем, и представление меня очень впечатлило. Я помню воздушных гимнастов, клоуна по имени Каранд’аш, тигров, дрессированных лошадей и многое другое. Ощущение большого праздника осталось во мне надолго.
заткните ему рот поганой мочушкой
В школу мама привела меня только в конце октября. Здание школы стояло и стоит до сих пор на ул. Салтыкова-Щедрина прямо напротив ул Восстания, где она заканчивалась и откуда поворачивали трамваи, следующие до Литейного проспекта. На вывеске было написано: «Дзержинский районный отдел народного образования. Мужская средняя школа № 183». За нашей школой стояло такое же здание, фасадом выходившее на улицу Петра Лаврова. Там была женская школа. Впоследствии у нас с девочками из этой школы была официальная «дружба».
Улица Салтыкова-Щедрина до революции называлась Кирочной, но потом в период массовых переименований улиц ей дали имя русского писателя-сатирика, которого Сталин иногда цитировал в своих докладах. В годы перестройки она снова стала Кирочной. Историческое, самое первое название ее было - 5-я линия Литейной части, а Кирочной она стала в честь Лютеранской церкви Святой Анны - кирхи. Почему сатирика обидели, и чем второе историческое название лучше первого и третьего, я не знаю. Некоторые считают, что отцам города виднее.
Директрисса школы сказала маме, что меня надо «сажать» в третий класс, а не в четвертый, потому что я не сумею догнать и только испорчу им всю картину. «Он пропустил целую четверть, а тем более, учился на периферии», сказала она. «Он способный, - сказала мама, - и постарается. Давайте попробуем».
Директрисса после долгих колебаний согласилась и привела меня в 4-б класс, назвала мои имя и фамилию и посадила на свободное место в первом ряду. На этом месте я и сидел всегда, пока учился в школе.
Первым уроком, на который я попал, была арифметика. Урок проводила толстая баба (я прошу прощения за слово «баба», но Людмилу Николаевну Богомолову можно было назвать женщиной с большим трудом). Толстая бесформенная фигура, пропитое лицо, деревенская одежда, платок на голове, который скрывал ее свалявшиеся бесцветные волосы, серые пустые глаза и вульгарный, совсем не изящный ленинградский, русский язык. Резкие движения, особенно ее неожиданные повороты головы от доски, когда она на ней писала, к классу, словно она ожидала какого-то подвоха, и ей надо было кого-то застать на месте преступления. И я с первой минуты был ошеломлен характером ее общения с учениками.
«Заткните ему рот поганой мочушкой», - говорила она, когда кто-нибудь начинал разговаривать. Мочушкой она называла влажную тряпку, которой стирали мел с доски.
Она начала проверять выполнение домашних заданий и ставить отметки в дневники. Поскольку я впервые пришел на занятие, домашнюю работу я не выполнял. Обнаружив это, она поставила мне отметку 2. У меня аж слезы брызнули от такой несправедливости. Но на следующий день было еще хуже. Я решил дома все примеры правильно, но при этом пришлось кое-что написанное чернилами стереть, а на этом месте написать заново. Там, где я стирал, лист стал тоньше и промок, когда я написал новые цифры. «Грязно, 2», - было написано у меня в дневнике.
Тогда еще шариковых ручек не было, мы писали металлическими перьями, постоянно обмакивая их в цернильницы-непроливашки, которые носили с собой.
В этот день я узнал, что «смотрено, ниже кола». Это означало, что если она вместо оценки, напишет См., это будет ниже самой плохой отметки, т.е. 1. Я решил, что не буду обращать внимания на ее лексикон, а просто буду выполнять все, что она требует. У меня после этого были только пятерки. Других отметок не было.
Но мы мстили ей, распевая сочиненную мною песню: «По улице ходила пузатая Людмила. Она, она беременна была». Нам казалось, что это очень остроумно, и хоть в какой-то степени искупает обиды, нам нанесенные.
Классной руководительницей была Варвара Михайловна Королева, сухонькая старушка с седыми волосами. Она при первой возможности закуривала и говорила низким голосом приятного тембра. Она приходила в класс ежедневно в конце занятий и что-либо нам говорила, оставляя нас после звонка на 5-10 минут, а раз в неделю проводила классный час. Кроме того, она вела ботанику, где мы изучали лютик и сурепку с их тычинками и пестиками. Несмотря на то, что я уже был знаком с Дарвиным и его теорией эволюции, я никак не мог найти интереса в ботанике, и, хотя получал пятерки, толком ее не изучал, а просто через силу готовился к каждому уроку. Других учителей в 4-б классе совсем не помню. Но рисование и чистописание мне, по-прежнему, не давались. Хорошо, что это были, как говорили в школе, необязательные предметы. Их нужно было посещать и задания необходимо было выполнять, но отметки по ним не влияли на общую успеваемость.
Меня поразило также, что еженедельно в дневник выставлялась отметка по поведению. Поскольку я вел себя примерно, мне всегда ставили 5. Было правда одно исключение, но это потом...
Продолжение следует