Серьезное и грустное
Eyewitnesses report the woman intentionally stepped in front of a six-car train, which was headed to Glenmont station. The woman, who was in her early 30s, was struck at the Bethesda station around 9:10 a.m.
Когда думаешь, что можешь стать очевидцем подобного события, то кажется, что это должно быть сильное потрясение. Конечно, когда все происходит не на твоих глазах, и ты лишь косвенный участник происходящего, то можно найти оправдание отсутствию внутреннего отзыва. Но с другой стороны, когда ты наконец выходишь из аварийного выхода поезда на станцию и стновится ясно, что именно там произошло и почему поезд дальше не пойдет - почему же ты не регируешь должным образом? Почему не рыдаешь и не бьешься головой об стену от боли и отчаянья? Почему не задумываешься о смысле существования и о его бессмысленсти и несправедливости? А уж если такие мыслм и приходят, то толко потом, когда сидишь в тепле в удобном кресле.
Конечно, можно гордится своим самообладанием, хладнокровием, и трезвостью мышления. Можно здраво убедить себя, что если переживать по поводу каждой смерти то можно сойти с ума, можно списать былое восхищене глубиной эпиграфа из Джона Донна на юношеский идеализм. Можно даже свалит все на современную культуру/общество/СМИ и т.п., потому что теряешь чувствительность, когда тебе каждый день сообщают, сколько где чедловек погиблою. Можно еще много других доводов придумать. Но все эти псевдологические доводы меркнут перед реальностью: ПОГИБ ЧЕЛОВЕК. Ведь если такое событие тебя не трогает, то что же от тебя остается? Остается лишь самообладание, хладнокровие, резвость мышления, и больше ничего.
Позор.
По странному стечению обстоятельств, в том момент, когда в вагоне погас свет,я читал вот эти строки (это Бунин):
На картоне же, сплошь расцвеченном, чудовищно громоздилось то, что покорило его воображение в полной противоположности его страстным мечтам. Дикое, черносинее небо до зенита пылало пожарами, кровавым пламенем дымных, разрушающихся храмов, дворцов и жилищ. Дыбы, эшафоты и виселицы с удавленниками чернели на огненном фоне. Над всей картиной, над всем этим морем огня и дыма, величаво, демонически высился огромный крест с распятым на нем, окровавленным Страдальцем, широко и покорно раскинувшим длани по перекладинам креста. Смерть, в доспехах и зубчатой короне, оскалив свою гробную челюсть, с разбегу подавшись вперед, глубоко всадила под сердце Распятого железный трезубец. Низ же картины являл беспорядочную груду мертвых - и свалку, грызню, драку живых, смешенние нагих тел, рук и лиц. И лица эти, ощеренные, клыкастые, с глазами, выкатившимися из орбит, были столь мерзостны и грубы, столь искажены ненавистью, злобой, сладострастием братоубийства, что их можно было признать скорее за лица скотов, зверей, дьяволов, но никак не за человеческие.