Григорий Явлинский: Я занимаюсь политикой, чтобы спасать жизнь людей
Сегодня исполняется 15 лет со дня штурма Театрального центра на Дубровке. Это - одна из трагических страниц нашей истории, позорная для власти и героическая для тех, кто не побоялся заступиться за заложников.
Одним из таких людей был Григорий Явлинский. Мало кто знает о его участии в тех событиях. Он никогда на этом не пиарился, как будто стесняясь своего подвига. Мне случайно удалось найти его рассказ о тех страшных днях.
"Я был в Томске, когда это все началось. Я прилетел и пошел туда. Единственное, что я для себя сказал, что меня не интересует телевидение и журналисты, меня интересует сделать работу. Я не давал интервью, не ходил ни на какие телевизионные программы, мне было не до этого.
У меня был очень сложный разговор с террористами, очень сложный. Потому что они все собрались вокруг меня, и я говорю: «Что вы хотите?». А они отвечают: «Мы хотим, чтоб прекратилась война». - «Я согласен, а эти люди причем?». - «А эти люди выбрали то правительство, которое с нами воюет». - «Это неправда, в этом зале половина голосовала за меня, а я был против этой войны». После такого поворота они терялись сразу, они молодые были, разговаривать с ними почти ни о чем невозможно было, но к такому ответу были не готовы, у них началась растерянность.
Я говорю: «Вы угрожаете людям, которые не голосовали за войну, они голосовали за меня, а я был против войны. Отпустите их, они-то чем виноваты?». Они не знали, что говорить. Потом, когда они сильно очень разозлились на меня, один из них так сильно в ухо вставил автомат, что у меня до сих пор там все не очень хорошо. Он сказал: «Мы - сильнее вас, потому что мы пришли сюда умирать, а вы хотите жить».
Я долго-долго с ними разбирался, потом говорю: «Ну хорошо, там есть дети, дети-то причем? Дети не ходят голосовать». И опять они попали просто в полный тупик. Говорю: «Ну детей-то выпустите». И они выпустили в результате 8 человек. Потом мы с ними договорились, что если Путин позвонит Масхадову, то они уйдут оттуда. И я поехал в Кремль и вел переговоры, но не с Путиным, а с Волошиным о том, чтобы он позвонил Масхадову. Короче, никто Масхадову не позвонил, а наутро туда пустили газ. А у меня спросили в Кремле: «Вы гарантируете, что если он позвонит Масхадову, они все не взорвут?» - «Как я могу гарантировать, что я могу гарантировать?» - «Ну вот, если не можете гарантировать, значит все». Но восемь детей оттуда вышло.
... Мне было не страшно. Это такое мероприятие, это как в Чечне, ты просто готов, что можешь умереть в любую минуту и все. Страшно до этого, когда принимаешь решение. Так, даже когда идешь, понимаешь, что тебя могут застрелить снайперы, те или другие, и тем, и другим может быть выгодно. Например, тебя могут застрелить свои же собственные снайперы, чтобы начать штурм. Сказать: «Ой, нашего дорогого и любимого Явлинского убили, мы за это им сейчас покажем» и начать штурм, легко, там же люди без особых сантиментов. Поэтому туда идешь и просто знаешь, раз ты пошел на эти вещи, то все.
Если говорить о моих ощущениях, то это ощущения за гранью, ты её уже переступил, ты уже там, на том поле. Там уже другие правила, ты уже попрощался. Ко мне же тогда приехала моя жена, я с ней попрощался и ушел, специально приехала, чтобы попрощаться. Я переступил черту и пошел. Я шел туда и понимал, что это такая моя работа, для этого я и занимаюсь политикой, чтобы спасать жизнь людей. Если я могу спасти хотя бы одну жизнь, значит, я должен это сделать. А то, что мне за это приходится платить, так это моя работа. У пожарного своя работа, у водолаза - своя, а у меня - своя. Я же понимаю, чем я занят, это надо делать и все".
Одним из таких людей был Григорий Явлинский. Мало кто знает о его участии в тех событиях. Он никогда на этом не пиарился, как будто стесняясь своего подвига. Мне случайно удалось найти его рассказ о тех страшных днях.
"Я был в Томске, когда это все началось. Я прилетел и пошел туда. Единственное, что я для себя сказал, что меня не интересует телевидение и журналисты, меня интересует сделать работу. Я не давал интервью, не ходил ни на какие телевизионные программы, мне было не до этого.
У меня был очень сложный разговор с террористами, очень сложный. Потому что они все собрались вокруг меня, и я говорю: «Что вы хотите?». А они отвечают: «Мы хотим, чтоб прекратилась война». - «Я согласен, а эти люди причем?». - «А эти люди выбрали то правительство, которое с нами воюет». - «Это неправда, в этом зале половина голосовала за меня, а я был против этой войны». После такого поворота они терялись сразу, они молодые были, разговаривать с ними почти ни о чем невозможно было, но к такому ответу были не готовы, у них началась растерянность.
Я говорю: «Вы угрожаете людям, которые не голосовали за войну, они голосовали за меня, а я был против войны. Отпустите их, они-то чем виноваты?». Они не знали, что говорить. Потом, когда они сильно очень разозлились на меня, один из них так сильно в ухо вставил автомат, что у меня до сих пор там все не очень хорошо. Он сказал: «Мы - сильнее вас, потому что мы пришли сюда умирать, а вы хотите жить».
Я долго-долго с ними разбирался, потом говорю: «Ну хорошо, там есть дети, дети-то причем? Дети не ходят голосовать». И опять они попали просто в полный тупик. Говорю: «Ну детей-то выпустите». И они выпустили в результате 8 человек. Потом мы с ними договорились, что если Путин позвонит Масхадову, то они уйдут оттуда. И я поехал в Кремль и вел переговоры, но не с Путиным, а с Волошиным о том, чтобы он позвонил Масхадову. Короче, никто Масхадову не позвонил, а наутро туда пустили газ. А у меня спросили в Кремле: «Вы гарантируете, что если он позвонит Масхадову, они все не взорвут?» - «Как я могу гарантировать, что я могу гарантировать?» - «Ну вот, если не можете гарантировать, значит все». Но восемь детей оттуда вышло.
... Мне было не страшно. Это такое мероприятие, это как в Чечне, ты просто готов, что можешь умереть в любую минуту и все. Страшно до этого, когда принимаешь решение. Так, даже когда идешь, понимаешь, что тебя могут застрелить снайперы, те или другие, и тем, и другим может быть выгодно. Например, тебя могут застрелить свои же собственные снайперы, чтобы начать штурм. Сказать: «Ой, нашего дорогого и любимого Явлинского убили, мы за это им сейчас покажем» и начать штурм, легко, там же люди без особых сантиментов. Поэтому туда идешь и просто знаешь, раз ты пошел на эти вещи, то все.
Если говорить о моих ощущениях, то это ощущения за гранью, ты её уже переступил, ты уже там, на том поле. Там уже другие правила, ты уже попрощался. Ко мне же тогда приехала моя жена, я с ней попрощался и ушел, специально приехала, чтобы попрощаться. Я переступил черту и пошел. Я шел туда и понимал, что это такая моя работа, для этого я и занимаюсь политикой, чтобы спасать жизнь людей. Если я могу спасти хотя бы одну жизнь, значит, я должен это сделать. А то, что мне за это приходится платить, так это моя работа. У пожарного своя работа, у водолаза - своя, а у меня - своя. Я же понимаю, чем я занят, это надо делать и все".