ys
in
muxosransk
Региональные размышления про себя
Оригинал взят у lenya в http://www.livejournal.com/magazine/144249.html Региональные размышления про себя
Уже лет десять пытаюсь как-то с помощью слов, понятных людям, определить "региональную специфику". Ту самую, которую привычно называют "рабским сознанием", "нашим Уралвагонзаводом" и прочими лестными эпитетами. Получается плохо. Но многочисленные программы развития чего-нибудь, проваливающиеся с дивным постоянством, которое объясняют присущей нам экзистенциально тяге к воровству, заставляют меня пробовать это делать снова и снова. Без понимания этой специфики не только не работают, оказываются чудовищно затратными и неэффективными государственные программы. Без нее все революции против тирании оборачиваются еще большей тиранией, а все проекты либерализации почему-то пробиваются "железной рукой" сквозь человеческие слезы, жертвы и страдания.
Когда я пытался описывать фактаж, на который опираюсь, мне говорили: Это такая архаика. А я понимал, что оно не "архаика". Поскольку сам термин "архаика" предполагает, что оно когда-нибудь разовьется в модерн. А она не разовьется. Она уже знает модерн и не очень его хочет. Модерн вполне может оную архаику (данную конкретную) уничтожить, ликвидировав большую часть ее носителей. Но развить? Извините. Она из другой песни. Мне говорили: это - местная "этнография" (экзотика). И опять же, я понимал, что она не этнография. Она просто другая норма. Это - психология людей, привычных к рабству - говорили мне самые тоскливые и одноклеточные. И здесь я совершенно точно понимал, что эти самые "рабы" в сотни раз свободнее "свободных и сознательных граждан". Они просто старательно и тщательно оградили свою свободу от государства. А свобода в государстве для них равноценна рабству.
Им фиолетовы выборы. Просто потому, что это игры государства, а они в них не участвуют. Почему? Потому, что любое государство - это казино. А выиграть у казино невозможно по условиям задачи. Проще оградить себя от мошенника, чем пытаться переиграть его на его же поле по его правилам. Для них закон (безразлично, хороший или плохой) - это высшая планка риска, за которой всякая разумная деятельность прекращается. Правила нужны и они есть. Просто формулируются эти правила иными средствами: ритуалом, мифом, понятиями и др. В этой ситуации бороться за "построение правового государства" примерно то же, что бороться за гордое право ношения ошейника с номерком. Им враждебны любые потуги "их спасти" или "им помочь". Поскольку любое такое внешнее вторжение разрушает сложнейших и тонко отстроенный механизм жизни. Они (мы) не могут понять, что такое "классовая (стратовая и др.) ненависть" или "солидарность". В отличие от обществ модернити, человек для них никогда не "типичный представитель своего класса", но всегда ОН - конкретный и единичный. С ним можно дружить, любить, ненавидеть, воевать. Но именно с вполне конкретным и уникальным.
Почему же это почти не улавливается традиционным социологическим инструментарием и не очень хорошо ловится инструментарием антропологическим? Все просто. Эти люди защищают свой конкретный и уникальный мир, который сегодня (это не значит, что так будет завтра) оказался слабее в средствах насилия, чем мир модерна. Защищают просто - имитируя модерн, подставляя внешнему сознанию привычные ему формы. И сознание модерна успокаивается. А мир живой жизни за пределами модерна продолжает быть. Важен ли он? Да. Как мне кажется, невероятно важен. Причем по совершенно земной причине. Модерн, да и постмодерн живы до тех пор, пока в их порах, в их прорехах живет мир единичных людей, мир спонтанных организованностей, мир понятий. Именно он обеспечивает человеческому сообществу устойчивость, воспроизводство самых простых человеческих отношений - доверия, дружбы, любви.
Уже лет десять пытаюсь как-то с помощью слов, понятных людям, определить "региональную специфику". Ту самую, которую привычно называют "рабским сознанием", "нашим Уралвагонзаводом" и прочими лестными эпитетами. Получается плохо. Но многочисленные программы развития чего-нибудь, проваливающиеся с дивным постоянством, которое объясняют присущей нам экзистенциально тяге к воровству, заставляют меня пробовать это делать снова и снова. Без понимания этой специфики не только не работают, оказываются чудовищно затратными и неэффективными государственные программы. Без нее все революции против тирании оборачиваются еще большей тиранией, а все проекты либерализации почему-то пробиваются "железной рукой" сквозь человеческие слезы, жертвы и страдания.
Когда я пытался описывать фактаж, на который опираюсь, мне говорили: Это такая архаика. А я понимал, что оно не "архаика". Поскольку сам термин "архаика" предполагает, что оно когда-нибудь разовьется в модерн. А она не разовьется. Она уже знает модерн и не очень его хочет. Модерн вполне может оную архаику (данную конкретную) уничтожить, ликвидировав большую часть ее носителей. Но развить? Извините. Она из другой песни. Мне говорили: это - местная "этнография" (экзотика). И опять же, я понимал, что она не этнография. Она просто другая норма. Это - психология людей, привычных к рабству - говорили мне самые тоскливые и одноклеточные. И здесь я совершенно точно понимал, что эти самые "рабы" в сотни раз свободнее "свободных и сознательных граждан". Они просто старательно и тщательно оградили свою свободу от государства. А свобода в государстве для них равноценна рабству.
Им фиолетовы выборы. Просто потому, что это игры государства, а они в них не участвуют. Почему? Потому, что любое государство - это казино. А выиграть у казино невозможно по условиям задачи. Проще оградить себя от мошенника, чем пытаться переиграть его на его же поле по его правилам. Для них закон (безразлично, хороший или плохой) - это высшая планка риска, за которой всякая разумная деятельность прекращается. Правила нужны и они есть. Просто формулируются эти правила иными средствами: ритуалом, мифом, понятиями и др. В этой ситуации бороться за "построение правового государства" примерно то же, что бороться за гордое право ношения ошейника с номерком. Им враждебны любые потуги "их спасти" или "им помочь". Поскольку любое такое внешнее вторжение разрушает сложнейших и тонко отстроенный механизм жизни. Они (мы) не могут понять, что такое "классовая (стратовая и др.) ненависть" или "солидарность". В отличие от обществ модернити, человек для них никогда не "типичный представитель своего класса", но всегда ОН - конкретный и единичный. С ним можно дружить, любить, ненавидеть, воевать. Но именно с вполне конкретным и уникальным.
Почему же это почти не улавливается традиционным социологическим инструментарием и не очень хорошо ловится инструментарием антропологическим? Все просто. Эти люди защищают свой конкретный и уникальный мир, который сегодня (это не значит, что так будет завтра) оказался слабее в средствах насилия, чем мир модерна. Защищают просто - имитируя модерн, подставляя внешнему сознанию привычные ему формы. И сознание модерна успокаивается. А мир живой жизни за пределами модерна продолжает быть. Важен ли он? Да. Как мне кажется, невероятно важен. Причем по совершенно земной причине. Модерн, да и постмодерн живы до тех пор, пока в их порах, в их прорехах живет мир единичных людей, мир спонтанных организованностей, мир понятий. Именно он обеспечивает человеческому сообществу устойчивость, воспроизводство самых простых человеческих отношений - доверия, дружбы, любви.