За пять минут до... (Увертюрко)
Предутренняя дымка скрадывает краски и затирает формы - будь то
очертания предметов архитектуры или самовыражения безвестных уличных художников прошлого на этих самых предметах. Не углядеть той особой уличной экспрессии, что днем выпукло оттопыривается со стен и заборов, цепляя за живое, отражая суть и символизируя, на фоне мышистых сумерек, которые не свет и не тьма - а так, клубящееся не пойми что.
Все сливается с рассеянной, как склероз, и невнятной, будто эфирная прострация, гаммой сплошь из оттенков серого, описать которые смогли бы, наверное, только эскимосы, а поселись они на вулкане... Им было бы о чем поговорить с жителями Помпеи или соседями по Кракатау, пусть жили они все плохо, но не долго. "Серота хоть глаз коли!" - нет такого выражения. Потому что пепел обладателей глаз рассеян по округе - взвешен в воздухе и медленно оседает на зданиях, скрывая все уличные откровения от посторонних.
Если в этой зоне сонного забвения и невнимания к деталям разрушенных форм зданий, где все приобрело оттенок пепла, и происходят какие-то события, они остаются как бы вне истории - за скобками и полями дневников наблюдателей, которые успели безопасно внять на расстоянии большому и прекрасному, как, например, извержение - абстрактно страшное, в целом скрытое в сплошной, убийственной для форм и красок, мгле.
Когда-никогда, мглу прорезает, однако, напитанный красным луч зари, в засохших бинтах низких облаков вскрывающий живые биения красоты - в обожженных многими пепельными сумерками арматурных культях стойкого
гипсового пионэра играет атаку рассвета жестяной горн - видимо, можно сказать, зримо. За гранью то ли ультразвука, то ли ультрафиолета.
И эта красота, как и любая другая, требует жертв. А как же! И тут предутренняя серость распадается в полосато-пятнистый кошачий спектр, вполне подходящий и годный для уловления диетических мышек. Пепел памяти всех извержений истаивает будто на стенах строений и тонких плечах пионэра, и градус красоты затем, возрастая и напитываясь красным - хотя бы от кирпичных стен, вытаивающих из под сумеречного кошмара эскимосов, достигает готовности к легкой поножовщине на явно тронутых пионерским салютом красоте заводских окраинах. Заря услышала, сладко потянулась и вышла на охоту ровно без пяти минут до... первых человеческих жертв.
очертания предметов архитектуры или самовыражения безвестных уличных художников прошлого на этих самых предметах. Не углядеть той особой уличной экспрессии, что днем выпукло оттопыривается со стен и заборов, цепляя за живое, отражая суть и символизируя, на фоне мышистых сумерек, которые не свет и не тьма - а так, клубящееся не пойми что.
Все сливается с рассеянной, как склероз, и невнятной, будто эфирная прострация, гаммой сплошь из оттенков серого, описать которые смогли бы, наверное, только эскимосы, а поселись они на вулкане... Им было бы о чем поговорить с жителями Помпеи или соседями по Кракатау, пусть жили они все плохо, но не долго. "Серота хоть глаз коли!" - нет такого выражения. Потому что пепел обладателей глаз рассеян по округе - взвешен в воздухе и медленно оседает на зданиях, скрывая все уличные откровения от посторонних.
Если в этой зоне сонного забвения и невнимания к деталям разрушенных форм зданий, где все приобрело оттенок пепла, и происходят какие-то события, они остаются как бы вне истории - за скобками и полями дневников наблюдателей, которые успели безопасно внять на расстоянии большому и прекрасному, как, например, извержение - абстрактно страшное, в целом скрытое в сплошной, убийственной для форм и красок, мгле.
Когда-никогда, мглу прорезает, однако, напитанный красным луч зари, в засохших бинтах низких облаков вскрывающий живые биения красоты - в обожженных многими пепельными сумерками арматурных культях стойкого
гипсового пионэра играет атаку рассвета жестяной горн - видимо, можно сказать, зримо. За гранью то ли ультразвука, то ли ультрафиолета.
И эта красота, как и любая другая, требует жертв. А как же! И тут предутренняя серость распадается в полосато-пятнистый кошачий спектр, вполне подходящий и годный для уловления диетических мышек. Пепел памяти всех извержений истаивает будто на стенах строений и тонких плечах пионэра, и градус красоты затем, возрастая и напитываясь красным - хотя бы от кирпичных стен, вытаивающих из под сумеречного кошмара эскимосов, достигает готовности к легкой поножовщине на явно тронутых пионерским салютом красоте заводских окраинах. Заря услышала, сладко потянулась и вышла на охоту ровно без пяти минут до... первых человеческих жертв.