Как известно, Константин Бальмонт, помимо своих несравненных поэтических достоинств, мог похвалиться (вернее, хвалился) своими незаурядными способностями лингвиста. Марине Цветаевой он
говорил, что знает не менее пятнадцати языков (прибавляя, что обязан этому тем скорбным фактом, что с 19 лет, "когда другие гуляли и влюблялись", беспробудно "сидел над словарями"). В иной же компании великий поэт не скромничал и запросто объявлял, что свободно говорит на всех языках.
Впрочем, с одной оговоркой. Спрошенный профессором Ляцким, на всех ли языках он говорит, поэт
с горечью ответил: "Я не успел изучить только язык зулю". Горечь в этой фразе происходила оттого, что в определенный момент его поэтических странствий именно это лишило Бальмонта возможности воссоединиться со своей истинной любовью.
Едкий Бунин в своих "
Воспоминаниях" проясняет картину, пересказывая историю приключений Бальмонта на мысе Доброй Надежды:
- Когда наш корабль, - Бальмонт никогда не мог сказать "пароход", - бросил якорь в гавани, я сошел на сушу и углубился в страну, - тут Бальмонт опять таки не мог сказать, что он просто вышел за город,- я увидал род вигвама, заглянул в него и увидал в нем старуху, но все же прельстительную своей старостью и безобразием, тотчас пожелал осуществить свою близость с ней, но, вeроятно, потому что я, владeющий многими языками мира, не владeю языком "зулю", эта вeдьма кинулась на меня с толстой палкой, и я принужден был спастись бeгством...
Воистину, нет ничего печальнее истории, когда на пути истинно декадентской влюбленности поэта встает незнание какого-то паршивого зулусского ;-)))