Ни черта не смыслю в ирландцах
Я ни черта не смыслю в ирландцах. Не то восприятие притупилось, не то молва не врёт и эти парни здорово себе на уме. Дублин поэтому ускользает от меня, выворачивается, как уклейка из горсти. Ну, кельты. Ну, Гиннесс. Ну, Джеймс Джойс. И чо?
"Они тут жутко политизированные" - пишу подруге. Не успевает Кирон, дублинский коллега сиятельного героя моих предыдущих саг Билли Фишера, поздороваться, как к нашей гомонящей группке подкатывает, шаркая и сутулясь, мужичок - сильно за сорок, тонгкогубый, выцветшие глаза, плохие зубы, щёки в оспинах, бедно, но опрятно одетый и явно навеселе: "Эй, парень, ты им расскажи, как нас на улицу выкинули, про бездомных расскажи, чё ты паришь-то, выкладывай по-честному! А то рассказываете тут... кому это надо? Расскажи, как тут на самом деле люди живут, пусть мир знает!" Он тащится за нами, хрипло вопя, пока не стрясает с Кирона клятву "рассказать всё, как есть".
Клятва та будет вероломнейшим образом похерена, но тему подхватит продавец в бакалейной лавке: "Да какая, нахер, независимость! Только от британцев избавились - связались с Евросоюзом этим, пляшем под их дудку, как щенки дрессированные. Из огня да в полымя, пральна я говорю?.. - случайные покупатели согласно машут головами. - Во! Надо нам с Россией союз создать, рашн-айлэнд юнион, а?" - и разражается недобрым хохотом.
Везде - в прибаутках Кирона, хрипах бездомного, гомоне подвыпившей молодёжи в Temple Bar, музеях, хранящих неоспоримые доказательства "исторического величия ирландского народа" - всюду глядит на меня задетая гордость, незажившая обида на Британию и мучительное, нервическое желание утвердить свою состоятельность: культурную, экономическую, любую. Мне с Ирландией нелегко, как бывает нелегко с человеком, чем-то сильно ущемлённым, чей круг мыслей вертится и вертится вокруг больного места, и каждое сказанное собеседником слово пропускает через свою всепожирающую призму: не обидеть ли норовит? не насмехается ли?
После этого хочется сесть в карету и немедленно поехать в Белфаст, этот до сих пор дымящийся вулкан ирландских заварух, вложить, так сказать, пальцы в разверстые раны. Но нет, я целомудренно не еду: потом, после, в другой раз.
Вместо Белфаста я иду в библиотеку Тринити-колледжа.
О боги-боги мои.
Эти шкафы, возносящиеся в запредельную, как церковный купол, высь и теряющиеся под сумеречными дубовыми сводами. Эти книги - суровые тёмные тома в кожаных переплётах, я такие видела только в кино, с проступающими на корешках узловатыми, натруженными жилами, уходящие ровными рядами вдаль, в самый конец Длинной комнаты - то есть почти за линию горизонта.
Бюсты писателей, крахмально белые на фоне бесконечных книг, книг, книг. И запах. Особенный горьковатый запах, который умеют издавать только очень старые книги и вдохнув который можно умереть, потому что хочется не выдыхать, застыть на вдохе, навсегда закупорить его в лёгких: ссохшееся дерево; кожа; бумага; пыль; смыслы; время; краски; клей; смыслы; время; время.
Есть ли на свете рукотворное пространство более совершенное, чем Длинная комната, спрашиваю я теперь.
Когда Джорджу нашему Лукасу не позволили снять библиотеку для второго эпизода "Звёздных войн" - он заслал в Тринити-колледж шпионов с камерами и по фото создал точную копию Длинной комнаты в павильоне. Ну нет в мире другой такой библиотеки, что делать.
Я прихожу в Тринити каждый день, случайно или нарочно, брожу, затеревшись в студенческую толпу, по кампусу, читаю объявления "Ищу соседа по комнате..." и "Вниманию членов студсовета...", пью кофе в столовке, разглядываю прохаживающихся по коридорам профессоров и втайне тоскую по параллельной реальности, где я принадлежу к этому миру, - изучаю, скажем, историю искусств или какое-нибудь Mental and Moral Science и никогда, никогда не хожу под аркой колокольни - плохая примета, к завалу сессии.
Чувствую, что начала уставать: от постоянной напряженной работы всех чувств, перемены мест, от новых людей, - так бывает, когда информация поступает быстрее, чем успевает обрабатываться. Возвращаюсь завтра в Лондон.