"Исповедь хулигана", десталинизация и ждановская цензура в послевоенной Италии
Когда впервые услышал красивую барочную балладу "Confessioni di un Malandrino" Анжело Брандуарди до меня не сразу дошло, что стихи - это переведенная "Исповедь хулигана" Сергея Есенина. Это за " Il Bagno Alla Bianca" Кристиано Де Андре сходу узнается Высоцкий. Не так то просто различить за мелодичной декламацией под гитару мотивы кабачной тальянки, горьких признаний об утрате хлыстовской веры в постреволюционный крестьянский рай и ужасе от жестокостей гражданской войны.
+ + +
Перевод стихотворения, сделанный славистом Ренато Поджиоли (Renato Poggioli, 1907-1963), был освистан в итальянской печати группировками радикальных левых интеллектуалов. Причиной были не неточности или художественные недостатки перевода, а сам факт публикации антологии "Il fiore del verso russo" (1949), в которую Поджиоли, с 1938 года преподававший в Гарварде, собрал произведения поэтов, преследовавшихся, подвергавшихся цензуре, погибших во время сталинского режима. Ученого обвиняли в том, что повествуя о судьбах Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Есенина, Блока, Маяковского, он объективно встает на одну из сторон Холодной войны и даже... оказывается тайным наемником правительства США (!!!).
Пальмиро Тольятти - лидер PCI (итальянской компартии) и подельник Сталина по Коминтерну - всеми доступными ему способами старался повлиять на издательство Einaudi и не допустить выхода книги. Аргументация, которая при этом пускалась в ход, срабатывала вплоть до советской оккупации Праги в 1968-ом: мол, огласка свидетельств о Большом терроре 1937/38, о ГУЛАГе, о системе кнута и пряника в управлении миром искусства, играет на руку недобитым наци-фашистам и отравляет надежды миллионов людей, мечтающих о создании нового, более свободного и справедливого общества.
В комментариях Поджиоли на самом деле не было ничего про- или антисоветского. Он просто констатировал факты: писал, что в СССР литература служит "нуждам агитации и пропаганды партии, режима, государства" (это - отправной пункт т.н. соцреализма), рассказывал о разрыве сердца у Блока, расстреле Гумилева, самоубийствах Есенина и Маяковского, ждановской травле Пастернака и Ахматовой, лагерной смерти Осипа Мандельштама.
Кончилась история тем, что Einaudi (издательство финансово зависимое от левых кругов) таки издало текст, но... с цензурными изъятиями. Поджиоли не скрывал разочарования: "Эта полемика (по поводу издания антологии - прим.М.А.) дала понять, насколько мне повезло не жить сейчас в Италии, где если ты не красный, то в тебе видят черного. Я отказываюсь быть красным или черным (т.е. - коммунистом или фашистом - М.А.)". Борьба за публикацию также привела к разрыву между верхушкой итальянской компартии и крупным писателем-антифашистом Чезаре Павезе, вставшего на сторону гарвардского профессора (и, кстати, личного друга).
В 1975-ом, когда 18-летний виолончелист Анжело Брандуарди написал музыку к "Исповеди хулигана", страсти вокруг темы культурной политики в СССР еще не улеглись, но в иждивении у Госдепа музыканта уже никто не обвинял. К концу 80-ых европейские левые в целом проделали рефлексивную работу по десталинизации. С постсоветской Россией, как водится, все ой как не просто. Хоть и позади век, что " рычал звериным рыком, обличал, вещал и тыкал / и стучал по рельсным стыкам и стелился под скотом", " Абсолютных вахтеров", увы, хватает.
Angelo Branduardi - Confessioni di un Malandrino
Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган.
Я нарочно иду нечёсаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потёмках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!
Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Но живёт в нём задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клён перед костром зари.
О, сколько я на нём яиц из гнёзд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зелёной?
По-прежнему ль крепка его кора?
А ты, любимый,
Верный пегий пёс?!
От старости ты стал визглив и слеп
И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
Забыв чутьём, где двери и где хлев.
О, как мне дороги все те проказы,
Когда, у матери стянув краюху хлеба,
Кусали мы с тобой её по разу,
Ни капельки друг другом не погребав.
Я всё такой же.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злачёные рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать.
Спокойной ночи!
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса…
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну обоссать
Синий свет, свет такой синий!
В эту синь даже умереть не жаль.
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
Старый, добрый, заезженный Пегас,
Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
Я пришёл, как суровый мастер,
Воспеть и прославить крыс.
Башка моя, словно август,
Льётся бурливых волос вином.
Я хочу быть жёлтым парусом
В ту страну, куда мы плывём.
Confessioni di un malandrino (Sergej Esenin - Angelo Branduardi)
Mi piace spettinato camminare
col capo sulle spalle come un lume,
così mi diverto a rischiarare
il vostro autunno senza piume.
Mi piace che mi grandini sul viso
la fitta sassaiola dell’ingiuria.
Mi agguanto solo per sentirmi vivo
al guscio della mia capigliatura.
Ed in mente mi torna quello stagno
che le canne e il muschio hanno sommerso
ed i miei che non sanno di avere
un figlio che compone versi.
Ma mi vogliono bene come ai campi
alla pelle, ed alla pioggia di stagione.
Raro sarà che chi mi offende scampi
dalle punte del forcone.
Poveri genitori contadini
certo siete invecchiati e ancor temete
il signore del cielo e gli acquitrini,
genitori che mai non capirete
che oggi il vostro figliolo è diventato
il primo tra i poeti del paese,
ed ora in scarpe verniciate
e col cilindro in testa egli cammina.
Ma sopravvive in lui la frenesia
di un vecchio mariuolo di campagna,
e ad ogni insegna di macelleria
alla vacca s’inchina, sua compagna.
E quando incontra un vetturino
gli torna in mente il suo concio natale.
E vorrebbe la coda del ronzino
regger come strascico nuziale.
Voglio bene alla Patria,
benché afflitta di tronchi rugginosi;
m’è caro il grugno sporco dei suini
e i rospi all’ombra sospirosi.
Son malato d’infanzia e di ricordi
e di freschi crepuscoli d’aprile,
sembra quasi che l’acero si curvi
per riscaldarsi e poi dormire.
Dal nido di quell’albero le uova
per rubare salivo fino in cima,
ma sarà la sua chioma sempre nuova
e dura la sua scorza come prima;
e tu mio caro amico vecchio cane
fioco e cieco ti ha reso la vecchiaia,
e giri a coda bassa nel cortile,
ignaro delle porte dei granai.
Mi son cari i miei furti di monello
quando rubavo in casa un po’ di pane,
e si mangiava come due fratelli,
una briciola l’uomo ed una il cane.
Io non sono cambiato,
il cuore ed i pensieri son gli stessi
sul tappeto magnifico dei versi
voglio dirvi qualcosa che vi tocchi.
Buona notte! La falce della luna,
sì cheta mentre l’aria si fa bruna
Dalla finestra mia voglio gridare
contro il disco della luna.
La notte è così tersa,
qui forse anche morire non fa male.
Che importa se il mio spirito è perverso
e dal mio dorso penzola un fanale.
O Pegaso decrepito e bonario
il tuo galoppo è ora senza scopo.
Giunsi come un maestro solitario
e non canto e non celebro che i topi.
Dalla mia testa come uva matura
gocciola il folle vino delle chiome…
Voglio essere una gialla velatura
gonfia verso un paese senza nome.
+ + +
Перевод стихотворения, сделанный славистом Ренато Поджиоли (Renato Poggioli, 1907-1963), был освистан в итальянской печати группировками радикальных левых интеллектуалов. Причиной были не неточности или художественные недостатки перевода, а сам факт публикации антологии "Il fiore del verso russo" (1949), в которую Поджиоли, с 1938 года преподававший в Гарварде, собрал произведения поэтов, преследовавшихся, подвергавшихся цензуре, погибших во время сталинского режима. Ученого обвиняли в том, что повествуя о судьбах Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Есенина, Блока, Маяковского, он объективно встает на одну из сторон Холодной войны и даже... оказывается тайным наемником правительства США (!!!).
Пальмиро Тольятти - лидер PCI (итальянской компартии) и подельник Сталина по Коминтерну - всеми доступными ему способами старался повлиять на издательство Einaudi и не допустить выхода книги. Аргументация, которая при этом пускалась в ход, срабатывала вплоть до советской оккупации Праги в 1968-ом: мол, огласка свидетельств о Большом терроре 1937/38, о ГУЛАГе, о системе кнута и пряника в управлении миром искусства, играет на руку недобитым наци-фашистам и отравляет надежды миллионов людей, мечтающих о создании нового, более свободного и справедливого общества.
В комментариях Поджиоли на самом деле не было ничего про- или антисоветского. Он просто констатировал факты: писал, что в СССР литература служит "нуждам агитации и пропаганды партии, режима, государства" (это - отправной пункт т.н. соцреализма), рассказывал о разрыве сердца у Блока, расстреле Гумилева, самоубийствах Есенина и Маяковского, ждановской травле Пастернака и Ахматовой, лагерной смерти Осипа Мандельштама.
Кончилась история тем, что Einaudi (издательство финансово зависимое от левых кругов) таки издало текст, но... с цензурными изъятиями. Поджиоли не скрывал разочарования: "Эта полемика (по поводу издания антологии - прим.М.А.) дала понять, насколько мне повезло не жить сейчас в Италии, где если ты не красный, то в тебе видят черного. Я отказываюсь быть красным или черным (т.е. - коммунистом или фашистом - М.А.)". Борьба за публикацию также привела к разрыву между верхушкой итальянской компартии и крупным писателем-антифашистом Чезаре Павезе, вставшего на сторону гарвардского профессора (и, кстати, личного друга).
В 1975-ом, когда 18-летний виолончелист Анжело Брандуарди написал музыку к "Исповеди хулигана", страсти вокруг темы культурной политики в СССР еще не улеглись, но в иждивении у Госдепа музыканта уже никто не обвинял. К концу 80-ых европейские левые в целом проделали рефлексивную работу по десталинизации. С постсоветской Россией, как водится, все ой как не просто. Хоть и позади век, что " рычал звериным рыком, обличал, вещал и тыкал / и стучал по рельсным стыкам и стелился под скотом", " Абсолютных вахтеров", увы, хватает.
Angelo Branduardi - Confessioni di un Malandrino
Click to viewНе каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган.
Я нарочно иду нечёсаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потёмках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!
Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Но живёт в нём задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клён перед костром зари.
О, сколько я на нём яиц из гнёзд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зелёной?
По-прежнему ль крепка его кора?
А ты, любимый,
Верный пегий пёс?!
От старости ты стал визглив и слеп
И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
Забыв чутьём, где двери и где хлев.
О, как мне дороги все те проказы,
Когда, у матери стянув краюху хлеба,
Кусали мы с тобой её по разу,
Ни капельки друг другом не погребав.
Я всё такой же.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злачёные рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать.
Спокойной ночи!
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса…
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну обоссать
Синий свет, свет такой синий!
В эту синь даже умереть не жаль.
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
Старый, добрый, заезженный Пегас,
Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
Я пришёл, как суровый мастер,
Воспеть и прославить крыс.
Башка моя, словно август,
Льётся бурливых волос вином.
Я хочу быть жёлтым парусом
В ту страну, куда мы плывём.
Confessioni di un malandrino (Sergej Esenin - Angelo Branduardi)
Mi piace spettinato camminare
col capo sulle spalle come un lume,
così mi diverto a rischiarare
il vostro autunno senza piume.
Mi piace che mi grandini sul viso
la fitta sassaiola dell’ingiuria.
Mi agguanto solo per sentirmi vivo
al guscio della mia capigliatura.
Ed in mente mi torna quello stagno
che le canne e il muschio hanno sommerso
ed i miei che non sanno di avere
un figlio che compone versi.
Ma mi vogliono bene come ai campi
alla pelle, ed alla pioggia di stagione.
Raro sarà che chi mi offende scampi
dalle punte del forcone.
Poveri genitori contadini
certo siete invecchiati e ancor temete
il signore del cielo e gli acquitrini,
genitori che mai non capirete
che oggi il vostro figliolo è diventato
il primo tra i poeti del paese,
ed ora in scarpe verniciate
e col cilindro in testa egli cammina.
Ma sopravvive in lui la frenesia
di un vecchio mariuolo di campagna,
e ad ogni insegna di macelleria
alla vacca s’inchina, sua compagna.
E quando incontra un vetturino
gli torna in mente il suo concio natale.
E vorrebbe la coda del ronzino
regger come strascico nuziale.
Voglio bene alla Patria,
benché afflitta di tronchi rugginosi;
m’è caro il grugno sporco dei suini
e i rospi all’ombra sospirosi.
Son malato d’infanzia e di ricordi
e di freschi crepuscoli d’aprile,
sembra quasi che l’acero si curvi
per riscaldarsi e poi dormire.
Dal nido di quell’albero le uova
per rubare salivo fino in cima,
ma sarà la sua chioma sempre nuova
e dura la sua scorza come prima;
e tu mio caro amico vecchio cane
fioco e cieco ti ha reso la vecchiaia,
e giri a coda bassa nel cortile,
ignaro delle porte dei granai.
Mi son cari i miei furti di monello
quando rubavo in casa un po’ di pane,
e si mangiava come due fratelli,
una briciola l’uomo ed una il cane.
Io non sono cambiato,
il cuore ed i pensieri son gli stessi
sul tappeto magnifico dei versi
voglio dirvi qualcosa che vi tocchi.
Buona notte! La falce della luna,
sì cheta mentre l’aria si fa bruna
Dalla finestra mia voglio gridare
contro il disco della luna.
La notte è così tersa,
qui forse anche morire non fa male.
Che importa se il mio spirito è perverso
e dal mio dorso penzola un fanale.
O Pegaso decrepito e bonario
il tuo galoppo è ora senza scopo.
Giunsi come un maestro solitario
e non canto e non celebro che i topi.
Dalla mia testa come uva matura
gocciola il folle vino delle chiome…
Voglio essere una gialla velatura
gonfia verso un paese senza nome.