К вопросу об источниках доходов Е.А. Арсеньевой
Для справки: Елизавета Алексеевна Арсеньева - бабушка М.Ю. Лермонтова по матери. Принадлежала к богатому и влиятельному роду Столыпиных, известному с XVI века. Ее отец Алексей Емельянович Столыпин, обладавший огромным состоянием, приобретенным во времена Екатерины II, был губернским предводителем дворянства в Пензе
30 октября 1841 г. Е.А. Арсеньева составила завещание, по которому, кроме движимого и недвижимого имения, распределила между своими родственниками 300 000 рублей. После смерти Михаила Юрьевича прошло всего три с половиной месяца. Выходит, эта весьма значительная сумма имелась у Елизаветы Алексеевны и при его жизни. А между тем она часто жаловалась ему на денежные затруднения, принуждая тем самым внука брать гонорар за публикации его произведений, чего делать ему очень не хотелось. Как бесспорный аргумент в дискуссиях с внуком бабушка использовала ссылку на угрозу безденежья в случае неурожая. Об этом известно из письма родственницы и близкой приятельницы Арсеньевой Е.А. Верещагиной к дочери А.М. Верещагиной от 11 янв. 1840 г.: «Миша Лермонтов <...> подрядился за деньги писать в журналах. Прежде все сдавал даром, но Елизавета Алекс[евна] уговорила его деньги взять, нынче очень год тяжел - ей половину доходу не получить». Значит, от Лермонтова было скрыто наличие заветной суммы, если он пошел на уговоры. Если бы он знал о солидном запасе бабушки, то легко бы убедился, что никакой обвальной угрозы безденежья не существует. Наоборот, даже при полном неурожае в Тарханах из года в год в течение пятнадцати лет, они с бабушкой, не уменьшая расходов ни на рубль, могли бы жить по-прежнему в достатке, тратя из накопленных трехсот тысяч рублей по 20 тысяч в год.
В пределах 20-ти тысяч в среднем и состоял денежный годовой расход Арсеньевой с внуком. Об этом позволяет судить свидетельство той же Верещагиной. В письме к дочери от 8 окт. 1838 г. она сообщала: «Нашей почтенной Елиз[авете] Алексеевне сокрушенье - всё думает, что Мишу женют, все ловют. Но <...> эта компания ловют или богатых или чиновных, а Миша для них беден. Что такое 20 тысяч его доходу? Здесь толкуют: сто тысяч - мало, говорят petite fortune (беден - франц.)».
О твердом нежелании Лермонтова брать плату за свои сочинения писал, как известно, и его троюродный брат А.П. ШанГирей: «... Я часто говорил ему: «Зачем не берешь ты ничего за свои стихи. Пушкин был не беднее тебя, однако платили же ему книгопродавцы по золотому за каждый стих», но он, смеясь, отвечал мне словами Гете: «Песня, которая льется из уст, сама по себе есть лучшая награда» (пер. с нем. - П.Ф.).
Если от Акима Мишель мог отделаться полушуткой, то разговор с бабушкой о деньгах сводить к шутке было нельзя: он тратил большую часть их, добытых ее стараниями и с ее имения. Разговор этот так же был серьезен, как и разговор о его отставке, если не серьезнее. И свое неудовольствие внуком Арсеньева высказывала ему постоянно и неутомимо, если он, по ее понятиям, того заслуживал, т.е. поступал вопреки ее планам или расчетам. Вот что пишет сам Лермонтов о домашней атмосфере, когда бабушка бывала им недовольна. В письме к М.А. Лопухиной от 15 фев. 1838 г. он жаловался: «Когда я возвращаюсь домой, я слышу только истории, истории - жалобы, упреки, предположения, заключения, - это нечто отвратительное...». Надо думать, что нечто подобное происходило между бабушкой и внуком, когда он, не желая поступиться своими убеждениями, не соглашался брать гонорар, а бабушка не в состоянии была уразуметь, почему он отказывается от заработанных собственным трудом денег. У бабушки в руках находился самый сильный и безотказный ее козырь - пугало неурожая, внук же не мог ей противопоставить ничего такого: тайна о некоей сумме оставалась для него за семью печатями.
В этом еще раз убеждает анализ обстоятельств, связанных с поездкой Арсеньевой из Петербурга в Тарханы, куда должен был следом по получении отпуска прибыть и внук. Добралась она до своего имения 25 июля 1835 г. О причине ее приезда сюда известно из воспоминаний того же А.П. Шан-Гирея: «По производстве его (Лермонтова. - П.Ф.) в офицеры бабушка сказала, что Мише нужны деньги, и поехала в Тарханы...» Надо полагать, что Михаила Юрьевича о цели поездки бабушка поставила в известность одним из первых из своего петербургского окружения родственников и проговаривала с ним все детали этого предприятия не один раз. Арсеньева стала ждать внука в сентябре, предполагая, что он явится со дня на день, поэтому не выслала ему денег. Только 12 октября она узнала, что отпуск отодвигается, отчего пришла в полное отчаянье. В письме к внуку от 18 окт. 1835 г. она сокрушалась: «... До смерти мне грустно, что ты нуждаешься в деньгах...». «Посылаю теперь тебе, мой милый друг, - читаем в том же письме, - тысячу четыреста рублей ассигнациями да писала к брату Афанасию, чтоб он тебе послал две тысячи рублей, надеюсь на милость Божию, что нонешний год порядочный доход получим, но теперь еще никаких цен нет на хлеб, а задаром жалко продать хлеб...» В конце письма приписка: «... Все мне кажется, мой друг, мало тебе денег, нашла еще сто рублей, то посылаю тебе тысячу пятьсот рублей».
И действительно, рожь Арсеньева реализовала по сходной цене, о чем уведомила свою свойственницу и давнишнюю подругу П.А. Крюкову в письме от 17 янв. 1836 г.: «Рожь я продала по 7 рублей в восемь мер; восмая верхом, а та в гребло...» А днем раньше, 16 января, внук (также из Тархан), куда он, наконец, прибыл в отпуск перед самым новым годом), известил своего друга Святослава Раевского, что «денег же теперь много».
«Теперь много» - значит, после продажи бабушкой ржи, а раньше, т.е. до ее отъезда из Петербурга в Тарханы, их было мало, о чем Святослав Раевский тоже, видимо, как и Аким Шан-Гирей, был наслышан предостаточно, потому что жил и столовался в Петербурге у Арсеньевой на правах ее крестника. Святослав Раевский, тоже, конечно, был осведомлен, как и Аким Шан-Гирей, что Елизавета Алексеевна уехала из Петербурга в Тарханы за деньгами, потому-то Лермонтов и посчитал нужным известить его, что пребывание бабушки в своем имении завершилось полным успехом задуманного предприятия. Теперь, при «больших деньгах» можно ей возвращаться в Петербург, и все они: бабушка, Миша, Аким и Святослав - будут опять жить одной семьей. Об этом Лермонтов тоже известил своего друга: «Объявляю тебе еще новость: летом бабушка переезжает жить в Петербург, т.е. в июне месяце. Я ее уговорил потому, что она совсем истерзалась, а денег же теперь много, но я тебе объявляю, что мы все-таки не расстанемся».
Как видим, и в 1835 г. - начале 1836 г. при обстоятельствах якобы безденежья Лермонтов ни сном ни духом не ведает, что у бабушки есть «другие» деньги, кроме реализованных от урожая 1835 г. Если допустить, что на самом деле в эти годы у Арсеньевой не было в запасе денег, то откуда они взялись 30 октября 1841 г.? В надежде, что со временем откроются новые документы и материалы по данному вопросу, рискнем предположить следующее: Елизавета Алексеевна сколачивала неприкосновенную сумму по мере возможности в течение многих лет, а может быть, и всю жизнь, и держала в тайне ото всех. Только смерть внука и ожидание собственной кончины заставили открыть эту тайну для узкого круга родственников - наследников и свидетелей духовного завещания.
Статистика займов денег у посторонних лиц супругами Арсеньевыми, а после смерти Михаила Васильевича в 1810 г. ею одной подсказывает, что наиболее интенсивные вклады в тайный фонд Елизавета Алексеевна осуществляла после 1819 г.: с 1820 г. она обходилась уже без займов. По годам суммы займов выглядят так:
1806 г. - 2000 руб.,
1807 г. - 2000 руб.,
1808 г. - 4100 руб.,
1810 г. - 500 руб.,
1812 г. - 10650 руб.,
1813 г. - 3500 руб.,
1814 г. - 1000 руб.,
1815 г. - 3000 руб.,
1817 г. - 10000 руб.,
1819 г. - 5000 руб.
Эти цифры означают, что к 1820 году экономический потенциал Тархан достиг наивысшего подъема, что и позволило хозяйке уже до конца оставаться в финансовом отношении ни от кого не зависимой. Если мы разложим скопленную сумму - 300 тысяч рублей - на последующие 20 лет, то обнаружим, что возможность Елизаветы Алексеевны откладывать деньги про запас составляла около 15 тысяч в год. Приплюсовав эту сумму к 20-тысячному расходу, получаем среднюю сумму фактического годового дохода с Тархан не 20 тысяч, как указывала Верещагина, а 35. Разумеется, приблизительно.
Из каких же источников складывались доходы Арсеньевой и в конечном счете ее накопления? Абсолютных данных по этому вопросу ожидать бесполезно из-за отсутствия приходно-расходных записей изучаемого периода.
Первым и главным источником существования и процветания имения во все годы справедливо считалось производство хлеба, потому что большую часть земельных площадей здесь составляла пашня: 3017 десятин из общего владения в 4081 десятину. Лес занимал всего 190 десятин, да и то не имел товарной ценности: сплошь дровяной. Зато сенокосных и пастбищных угодий много - 726 десятин, что обеспечивало прокорм большого количества лошадей, коров и овец.
Как мы видели выше, продав средний урожай ржи по средней цене, Елизавета Алексеевна выручила «много» денег. Эта сумма позволила ей решиться без риска снова отправиться на жительство в столицу, где расходы огромны в сравнении с расходами дома, в своем сельском гнезде. Потому-то бабушка так долго не соглашалась на уговоры внука: жалко было тратить деньги, хотя «совсем истерзалась» с ним в разлуке. И согласилась без большой охоты. «Мишинька упросил меня ехать в Питербург с ним жить, и так убедительно просил, что не могла ему отказать», - читаем в том же письме Арсеньевой к Крюковой. Если дело с переездом уже решенное (а это так и было, судя по письмам Арсеньевой и Лермонтова), то, разумеется, при расчетах и подсчетах было учтено, что вырученных денег должно хватить на обозримый срок без натяжки. Сюда (в расходы) необходимо включить в первую очередь 5 тысяч рублей Михаилу Юрьевичу на первые 2 квартала (до приезда бабушки «в маии»), 2 тысячи - долг Афанасию Алексеевичу и плата за квартиру в Петербурге (как оказалось) тоже 2 тысячи. Итого 9 тысяч. Имелись ли такие деньги у бабушки после продажи ржи? Да, имелись. Даже больше. Приблизительные подсчеты показывают, что «ржаных» денег выручено почти в два раза больше.
Как известно, при господствующей тогдашней троепольной системе севооборота рожь занимала одну треть всей пахотной земли. Вторая треть засевалась яровыми культурами: овсом, просом, гречихой, горохом, чечевицей. Третья отводилась под пар, т.е. отдыхала, а засевалась только осенью, под зиму и урожая в этот год не давала. Из трех тысяч десятин (17 опускаем для округления) в Тарханах посевы ржи в год занимали одну тысячу. А так как половина всей пашни была отдана под крестьянские наделы, то барской ржи сеялось 500 десятин. Хлеб в 1835 г., как писала Арсеньева Крюковой, «не ... отлично хорошо родился» и «не дорог», поэтому стоимость восьми мер (или одной четверти) ржи по 7 рублей надо считать средней. Если 10 телег со снопами с десятины в Тарханах считались средним урожаем, то при среднем умолоте с телеги пяти мер, выходило, что ржи намолочено было в среднем 25000 мер. Если из них продано 20000 мер (5000 оставлено на семена и прокорм дворовых), то за них Арсеньева получила 17400 рублей. Еще раз повторяем, что все подсчеты приблизительные.
Оставались еще не реализованными овес, просо, горох, гречиха, чечевица («греча, говорят, дорожает» - из письма к Крюковой). Так что после их продажи двадцать тысяч уже будут налицо, и в столицу можно ехать без опасения.
Вторым большим и постоянным источником денежных средств для Арсеньевой служило овцеводство. По рассказам тарханских старожилов, родившихся в конце XIX в., на просторных пастбищах под Михайловкой (деревня Арсеньевой в 6 верстах от Тархан) паслись большие господские стада овец. На зиму племенных маток пригоняли в Тарханы, а весной снова отправляли на привольные выпасы. Старожилы утверждали, что так водилось всегда, даже «при дедах и прадедах», т.е. в середине и первой трети XIX в.
Наследник Арсеньевой А.А. Столыпин сохранил эту прибыльную отрасль хозяйства, что подтверждается его письмом управляющему в 1855 г.: «... В проезд мой через Тарханы ... заметил следующие беспорядки: овчарные сараи не чищены, тогда как их нужно чистить весною, по окончании весеннего сева».
Те же старожилы рассказывали, что маточное поголовье состояло из 200 штук овец. Каждая матка ягнилась 2 раза в году: весной и осенью, принося всякий раз по 2 ягненка. Если родился только один ягненок, матку выбраковывали. Молодняк сохранялся отлично, чему в немалой степени, кроме прочего, способствовала разбивка общего стада на мелкие для выгона на весенне-летние пастбища. Если допустим, что такая традиция держалась с арсеньевских времен, то овцеводство давало до 700 тушек баранины, столько же кож и несколько возов шерсти. Большая часть продукции шла в продажу, а цены на такой товар всегда были устойчивыми из-за большой и постоянной в нем потребности. Так, «шерсть овечья русская мытая» в 1832 г. в Чембаре стоила «по 15 рублей, а немытая по 8 рублей за пуд». Настриг ее с 200 овцематок весной и осенью составлял в среднем по 7,5 фунта (3 кг) с головы, т.е. 1500 фунтов, или 37 пудов с лишним. К ним добавлялась осенняя стрижка молодняка не менее чем в 500 голов по 1,5 фунта (600 гр.) с головы, что составляло 750 фунтов, или 18 пудов с лишним. Всей шерсти, таким образом, насчитывалось более 55 пудов. За немытую приходило 480 рублей, за мытую - 825 рублей.
Третья доходная статья - участие Арсеньвой в винокурении на заводе отца Алексея Емельяновича и затем, возможно, и брата Аркадия Алексеевича в селе Столыпине Городищенского уезда. Об этом позволяет судить запись в протоколе допроса ее крестьянина Зиновия Никитина, бежавшего в 1805 г.: «Прошение ...помещицы Елизаветы Алексеевой из крестьян старосты Алексея Иванова при котором представил пойманного им бежавшего от госпожи ево с винокуренного завода обще с крестьянином Евдокимом Герасимовым... Допрос, учиненный означенному представленному крестьянину Зиновью Никитину, в коем показал, что подлинно он госпожи своей с заводу, состоящего Городищенской округи в селе Столыпине, бежал ...».
Значит, Елизавета Алексеевна поставляла для работ на заводе своих крепостных и, возможно, не эпизодически, а регулярно и, надо думать, не бесплатно. Тем более, что количество крестьян, отправленных в Столыпино, не ограничивалось только двумя упомянутыми беглыми. Евдоким Герасимов «показал, что он от госпожи своей на завод послан был с крестьянами ... Григорьем Федоровым, Иваном Ивановым, Яковом Тимофеевым и Гаврилою Яковлевым стоварищи, от коих и побег учинил...». Зиновий Никитин назвал еще одного: Григория Метелкина, и тоже «стоварищи». А «товарищей» могло быть в дополнение к перечисленным еще и 3, и 5, и 10... Надо думать, что за эту группу мужиков выплата их хозяйке была обещана (если не выдана авансом) заманчивая, если та согласилась отпустить их в самый разгар уборочной страды - «летним временем в Успенский пост». Успенский пост начинается 1 августа, когда каждая пара рабочих рук в деревне дороже золота.
Винокуренный завод в селе Столыпине после смерти Алексея Емельяновича перешел в собственность его сына Аркадия Алексеевича, о чем мы узнаем из писем к нему М.М. Сперанского в 1816 - 1821 гг. Сперанский курировал завод. 21 ноября 1816 г. он писал другу: «Любезный мой Аркадий Алексеевич, я решился ... послать Дашевского на завод ваш не для управления, но единственно для временного обозрения и поправлении хода винокурения». 5 декабря 1816 г.: «О выкурке десяти тысяч ведер сверх подряженного ... не надейтесь здесь продать: ибо ... здесь много остается вина на руках и не знают, куда его сбывать». 13 февраля 1817 г.: «Винокурение идет с успехом».
Кроме прямого участия в работах на заводе с помощью своих крепостных, Арсеньева получала льготный рынок сбыта хлеба. Хотя закупки его заводской администрацией велись в соответствии с рыночными ценами, тем не менее при перенасыщении рынка для Арсеньевой не существовало опасности хлеб в своих амбарах передержать, да и хлопот меньше. Неслучайно завод сначала закупал зерно у своих, а уж потом у «вольных», что Сперанский тоже отмечает в своих письмах-отчетах: 12 декабря 1816 г.: «У Дмитрия Алексеевича (Столыпина. - П.Ф.) куплен овес наиболее потому, что деньги в сентябре». 26 декабря 1816 г.: «Алексей (видимо, управляющий. - П.Ф.) пишет, что он хлеб принимает от вольных по 8.50 коп. Это истинная цена».
Арсеньева тоже вносила свою лепту, о чем судим по записи в журнале Чембарского уездного суда от 3 января 1811 г.. Управляющий Тархан Абрам Соколов «сообщил, что госпожи ево крестьянина Степана Килякова в доме не находится а уехал с господским хлебом Городищенской округи в село Столыпино».
Самое же главное - при закупках хлеба у своих хозяевам завода легче было скрыть увеличение производства «сверхподряженного» вина, в результате чего удавалось скрыть и дополнительную прибыль. Того же достигала, надо думать, и Арсеньева, когда отец, а затем брат не фиксировали закупку зерна у нее. Выгода была обоюдная.
Есть достаточные основания предполагать, что если со смертью Аркадия Алексеевича (1825) участие Елизаветы Алексеевны в винокурении в Столыпине каким-то образом прекратилось, то продолжилось уже на собственном заводе. Находился он в семи верстах от Тархан в местечке, которое до сих пор зовется: «Завод». Это о нем идет речь в деловом письме (1855) Афанасия Алексеевича: «Василий Афонасьев! Из заподряженных тобою Мирзоеву спирта 70/т. ведер уделить на заводы: Тарханский 5 т. ...». О нем же сказано в «Свидетельстве на имение Тарханы», выданном Афанасию Алексеевичу в 1852 г.: «... При имении этом ... находится ... деревянный винокуренный завод ...».
Эти документальные материалы изысканы попутно с другими, целенаправленных же поисков дополнительных документов о тарханском винокуренном заводе более раннего времени не проводилось. Поэтому со временем они могут открыться, если завод действительно построен Арсеньевой. Маловероятно, чтобы основал его ее наследник. Такое предприятие требует постоянного прямого внимания самого хозяина, но Афанасий Алексеевич проживал в своем саратовском имении, а в Тарханах не бывал годами. В письме к родственнику от 9 августа 1854 г. он сообщал: «... Мне необходимо ехать через Тамбов, чтоб побывать в Тарханах, в которые я четыре года как не заглядывал».
Четвертый источник - денежный оброк с тарханских крепостных торговцев. Этот источник - самый скрытый, самый надежный, к тому же не доставлявший хозяйке никаких забот и трудов. Просто местный купец-холоп приносил Арсеньевой в указанный срок указанную сумму, а ей оставалось только сосчитать ее и убрать в надежное место. По неполным данным в Тарханах насчитывалось более десятка оброчных крестьян. Отдельные из них проворачивали торговые операции в тысячах рублей. Так, братья Григорий и Спиридон Козьмины в 1809 г. в один прием на ярмарке закупили 5 возов шерсти, и у Григория в запасе еще осталось 1700 рублей. Анисим Медведев в 1810 г. ссудил московскому купцу Каврову 4 тысячи рублей. Василий Сорокин в 1828 г. оформил дело на 8600 рублей. (Подробнее см.: Лермонтовский заповедник «Тарханы». Документы и материалы. 1701-1924. С. 59-61).
Разумеется, Елизавета Алексеевна сумму оброка определяла каждому отдельно, но на этот счет никаких записей не сохранилось. Можно предположить с достаточным основанием, что в среднем с каждого она брала от 500 до 1000 рублей в год, если учесть вышеназванные тысячные операции.
Пятый источник - продажа крепостных под видом отпуска их на волю. В помещичьей практике такого рода способ был широко распространен. Вспомним классический пример с Тарасом Шевченко. Он получил вольную от помещика Энгельгардта за 3000 рублей. Сосед Арсеньевой из деревни Подсот (в четырех верстах от Тархан) Петр Москвин выкупил у своего брата Николая семью крестьянки Варвары Федоровой в составе 7-ми человек за 300 рублей и оформил на них отпускную (1829). Несколько раз упомянутая нами Е.А. Верещагина извещала дочь в 1838 г.: «... Я отпустила на волю за 500 асс. [игнаций] солдатова сына ...».
Арсеньева в 1810 г. «за взятую к военному поселянину на Кавказ крепостную ее девку Феклу Семенову» получила из Чембарского уездного казначейства 57 рублей 14 копеек серебром. От Арсеньевой получили волю 31 человек (по последним данным). Без сомнения, за их свободу с каждого она взяла выкуп так же, как и Верещагина, и Москвин, и Энгельгардт. Так, удалось изыскать документы по нескольким отпущенным на волю девицам. Их судьбу «устроили» «денежные» люди. Вольную на Аксинью Никифоровну предъявил в Чембарский суд для получения на нее паспорта купец Макаруев (1811). За содержателя кабака в селе Кевда-Мельситово вышла Марья Васильева (1839), за нижнеломовского купца Анна Иванова (1843). (См. подробнее: Лермонтовский заповедник «Тарханы». Документы и материалы. 1701-1924. С. 59-61). Можно с достаточной долей уверенности предположить, что если отдельных девушек и женщин Елизавета Алексеевна отпускала за 50 - 100 рублей, то за большую часть из них она брала не менее чем по 200 - 500 рублей, а мужчины-купцы вряд ли получали вольную, не заплатив выкуп в несколько тысяч каждый.
Все эти основные источники и составляли ежегодный доход Арсеньевой, который значительно превышал расход, что и позволяло ей откладывать достаточно большие суммы на «черный день».
Но не только это. Превышению доходов над расходами в большой степени содействовала экономия денежных средств. Экономия во всем составляла главную черту Арсеньевой как хозяйки имения. Так, проживая годами в Москве и Петербурге, она обходилась собственною тарханскою обслугою, нанимая платных только в исключительных случаях. И у Михаила Юрьевича, в частности, на Кавказе находились двое его крепостных: Иван Вертюков и Иван Соколов. Как показывают документы, вместе с Елизаветой Алексеевной, Михаилом Юрьевичем и Акимом Шан-Гиреем в московской церкви Ржевской Божьей матери на Поварской на исповеди значатся в 1829 г. и крепостные из Тархан:
Лукьян Михайлов - 28 лет
девица Серафима Абрамова - 26 лет
Андрей Иванов [Соколов] - 36 лет
жена его Дарья Григорьева - 37 лет
Петр Алексеев - 22 лет
В 1830 г. к ним добавляется «девица Дарья Фролова - 21 года», а в 1831 г. еще одна девица - «Матрена Корнеева - 16 лет». Кто они? Это штат горничных, лакеев, конюх и кучер и т.п. Повар, скорее всего, тоже тарханский, к которому Арсеньева привыкла дома, да и доверия больше, чем чужому. А.И. Соколов, как известно, выполнял обязанности камердинера Лермонтова, а его супруга была ключницей, доверенным лицом барыни. В Москве эти тарханские обязанности домоправительницы за ней, видимо, сохранялись. Прокорм их в городских условиях стоил недешево, не то, что дома, в Тарханах, где продукты все свои. И в этом случае у Арсеньевой все было продумано и осуществлялось экономно: для обслуги продукты не покупались, а привозились из Тархан. Об этом известно из рассказа правнучки кормилицы У.Г. Чуглиной: «Лукерья Алексеевна не раз ездила к нему (Лермонтову. - П.Ф.) гостить в Москву, когда осенью возили провизию, и подолгу гостила там». «Провизия» - это мука, крупа, пшено, масло коровье и конопляное (со своей маслобойни), мясо и даже в бочках, возможно, и квашеная капуста, а также овес для лошадей.
Для собственного стола Елизавета Алексеевна, конечно, продукты покупала на рынке или в местной лавке, свежее, но не исключено также, что хозяйка употребляла и сама привезенные продукты: крупа, битая птица, масло, даже капуста приготовлялись и сохранялись не хуже, если не лучше, чем у московских поставщиков. При переводе всего перечисленного на деньги составлялась годичная сумма не в копейках и даже не в рублях, а в десятках и сотнях рублей. Так, для выпечки хлеба шестерым дворовым в 1830 г. при норме 2 фунта муки на человека в день (800 гр.) в год требовалось 4380 фунтов. В том же 1830 г. в Чембарском уезде куль ржаной муки (64 фунта) стоил 6 рублей. Выходит, только на хлебе прислуге в 1830 г. экономилось 27 рублей.
Но мудрая экономия, случается, переходит всякие рамки и превращается в обыкновенную скупость, в чем современники иногда упрекали Арсеньеву. Новый документ, предлагаемый ниже, подтверждает обоснованность этих упреков. Это «Реестр Чембарского предводителя дворянства поданным от Г. дворян на основании высочайшего манифеста состоявшего 1812 года февраля 11 и указа октября 8 дня 1814 года о временном сборе с помещичьих доходов объявлением с объяснением доходов 1816 года». Вот этот документ. Для краткости в нем сняты титулы помещиков, а имена и отчества заменены инициалами.
1. Я.Д. Мерлин - доход 7000 руб. в год, проценты - 280 руб
2. К.Н. Жилинский [вместе с женою А.Н. Жилинской] - доход 1500 руб. в год, проценты - 20 руб. 50 коп.
3. М.И. Мосолов - доход 2000 руб. в год, проценты 30 руб.
4. Ф.Г. Мосолов - доход 2000 руб. в год, проценты 30 руб.
5. И.А. Тархов [вместе с женою Н.С. Тарховой] - доход 3000 руб., проценты - 60 руб.
6. Ф.Ф. Турнер - доход 5000 руб., проценты - 150 руб.
7. А.П. Лачинов - доход 4000 руб., проценты - 100 руб.
8. Е.А. Арсеньева - доход 500 руб., проценты - 5 руб.
9. П. Исаев - доход 1400 руб., проценты - 21 руб.
10. А.М. Владыкин - доход 9000 руб., проценты - 450 руб.
11. А.И. Толузаков - доход 1000 руб., проценты - 10 руб.
12. Я.А. Подлатчиков - доход 2000 руб., проценты - 30 руб.
13. И. Енгалычев - доход 500 руб., проценты - 5 руб.
14. Д. Меленин - доход 500 руб., проценты - 5 руб.
<...>
В документе 32 фамилии, но здесь не обязательно приводить весь список до конца, можно ограничиться четырнадцатью первыми, потому что определенная закономерность, ради которой и приведен этот документ, открывается уже в начале списка. Итак, смысл реестра сводится к следующему. На основании высочайшего манифеста и указа помещикам было предложено самим оценить доход своих имений, чтобы выплатить с этих доходов проценты как временный сбор в связи с оскудением казны из-за войны. 32 помещика Чембарского уезда объявили свой доход в 500 рублей и выше. Остальные указали доход менее чем в 500 рублей, вошли в другой реестр предводителя, и с них как с действительно бедных дворян никакого взноса не потребовали.
В 1812 г. на обмундирование Пензенского ополченского полка потребовалась дополнительная сумма в 138657 р. 91 к., которые были «распределены на владельцев по 60 к. с 232247 ревизских душ». Этот критерий использовался и в Крымскую войну 1853-1856 гг. Вот что писал управляющему Тархан Афанасий Столыпин, наследовавший, как уже указывалось, после смерти своей сестры Арсеньевой ее имение: «С получением сего немедленно доставить Г. Чембарскому уездному предводителю дворянства по 20 к. серебром с ревизской души, пожертвованные пензенским дворянством по случаю войны. - Деньги сии с крестьян ни под каким видом не собирать, а внести из господской суммы».
....
А.М. Владыкин - 9000 р. - 878 душ,
Я.Д. Мерлин - 7000 р. - 394 души,
Ф.Ф. Турнер - 5000 р. - 337 душ,
А.П. Лачинов - 4000 р. - 378 душ,
Тарховы - 3000 р. - 332 души,
А.Я. Подлатчиков - 2000 р. - 242 души,
Ф.Г. Мосолов - 2000 р. - 151 душа,
М.И. Мосолов - 2000 р. - 131 душа,
Жилинские - 1500 р. - 145 душ,
П. Исаев - 1400 р. - 62 души,
А.И. Толузаков - 1000 р. - 101 душа,
Д. Меленин - 500 р. - 72 души,
И. Енгалычев - 500 р. - 19 душ,
Е.А. Арсеньева - 500 р. - 488 душ.
Перед нами, хотя и с погрешностями, но налицо достаточно основательная тенденция по убывающей: меньше доход - меньше крепостных. Так объективна ли была Елизавета Алексеевна в оценке доходности своего имения? Может быть, у нее тоже, как и у Енгалычева, Меленина и других, было очень мало земли и мало крепостных? Нет. В Чембарском уезде она по праву считалась одной из самых богатых. В ее экономически крепком тарханском имении насчитывалось, как уже указывалось, 488 крепостных мужского пола. Иными словами, Елизавета Алексеевна единственная из всех перечисленных помещиков скрыла большую часть своего дохода.
Такого рода поступок - не что иное как проявление определенной степени скупости. Скупость воспринимается обычно как хроническая болезнь, которой страдают порой даже и люди самые почтенные. Нечто подобное случилось и с Елизаветой Алексеевной, что подметила Е.А. Верещагина. В очередном письме к дочери от 29 окт. 1838 г. она сообщала: «Новая модная игра называется Проферансы. Здесь везде играют, то и меня приучили, и я хорошо выучилась, но очень несчастлива, так что иногда уже скучаю. А они любят со мной играть, а с Елизаветой Алексеевной не любят. Ты не поверишь. Эта добрая женщина как тяжела в картах, не соглашается с нами по маленькой цене и делает свои спикуляции игрою. Всякой день непременно играет и не может просидеть без карт». Спекуляцией В.И. Даль называл «денежное торговое предприятие, оборот по расчету, оборот из выгоды, для барыша».
Здесь предприятие не торговое, но налицо дело денежное, по расчету, из выгоды, или для барыша. А кто такие «они», о которых сообщает Верещагина? Это не случайные партнеры какого-либо игорного дома. Это, в основном, узкий круг родственников Арсеньевой. Их по именам называет сама Верещагина из письма в письмо: сестра Верещагиной и она же вдова брата Елизаветы Алексеевны Дмитрия Алексеевича Екатерина Аркадьевна, у которой в Середникове Лермонтов с бабушкой провели три лета (когда будущий поэт учился в пансионе), сестра Елизаветы Алексеевны Наталья Алексеевна, брат их Афанасий Алексеевич с женой Марьей Александровной и тещей Марьей Алексеевной. Карты для них - безобидное развлечение, потому и предпочитают играть по «маленькой цене». Одновременно ведут между собою оживленный разговор, шутят, рассказывают забавные истории. Но Елизавета Алексеевна переломила общее желание делать копеечные ставки. «Всякой день» перекачивая из кошельков родни, в том числе и родни кровной, в свой кошелек энные суммы, она превратила невинное занятие в еще один источник наживы.
«Спикуляции игрою» в карты Арсеньева, видимо, практиковала и раньше, в тарханской глуши, когда еще внук подрастал в неизвестности. Вспомним, что рассказывал чембарский отставной капитан, которого расспрашивали, знавал ли он Лермонтова с детства. «Видал-с.., - отвечал капитан, - но мало внимания обращал. Больше игра в карты нас занимала (подчеркнуто мною. - П.Ф.). Старуха Арсеньева была хлебосольная, добрая. Рота наша стояла недалеко, я и бывал-с».
Не кажется ли странным, когда молодой офицер «лет двадцати пяти в сообществе своих товарищей» скачет из уездного города Чембара, места своей службы, за 15 верст в тихое село, где нет ни барышень, ни балов, ни танцев, ни спектаклей, а есть только карты? Что влекло его так неудержимо и постоянно? Ответ один: надежда выиграть деньги, и большие. Скорее всего в Тарханах игра была поставлена стабильно и профессионально.
Михаил Юрьевич знал за бабушкой слишком обостренное желание приобрести или попридержать при себе рубль. Неспроста в его письмах к ней в 1835 г. после отъезда из Тархан промелькнуло несколько оговорок о деньгах, очень похожих на оправдания. Он старался, как видим, не травмировать ее чувств необдуманными расходами, а там, где большие затраты были неизбежны, находил возможность подготовить Елизавету Алексевну к ним, как-то смягчить нежелательное впечатление. Когда ему пришлось купить лошадь, то, стремясь успокоить бабушку в том, что деньги потрачены большие, подчеркивал, что лишнего не переплатил: «Я на днях купил лошадь у генерала и прошу вас если есть деньги прислать мне 1580 рублей; лошадь славная и стоит больше, - а цена эта не велика». Он даже не округлил сумму, не написал «1600», как сделал бы любой на его месте. Лермонтов щадил свою бабушку, знал, что 20 рублей не пройдут мимо ее острого внимания и скажутся положительно на ее самочувствии.
Подобные оговорки повторяются и при найме квартиры, куда бабка должна приехать: «Насчет квартиры я еще не решился, но есть несколько на примете; в начале мая они будут дешевле по причине отъезда многих на дачу». В следующем письме сообщает: «Квартиру я нанял <...> за 2000 рублей, - и следом очень характерная оговорка, - все говорят, что недорого» (подчеркнуто мною. - П.Ф.).
Таким образом, изучение источников доходов Е.А. Арсеньевой, показывает многосторонность и разнообразие ее хозяйственной деятельности, а также позволяет раскрыть некоторые особенности ее личности и отношений с М.Ю. Лермонтовым.
"Тарханский вестник", №15 (2002 г.в.), л. 152-171
Фролов Петр Андреевич -
Лауреат Всероссийской премии им. Лермонтова,
заслуженный работник культуры,
старший научный сотрудник
Государственного Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы»
(с. Лермонтово Белинского района Пензенской области).
Литература:
1. Лермонтовский заповедник «Тарханы». Документы и материалы. 1701-1924 / Сост., подготовка текста и коммент. П.А. Фролова. Пенза, 2001
2. Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 7. М., 2001
3. М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989
4. Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 7...
5. РГБ, ф. 347, Щ. 13/7, 17
6. Фролов П.А. Материалы бесед с тарханскими старожилами. 1977-1988. Рукопись. Архив ГЛМЗ, инв. №314.
7. ГАПО, ф. 5, оп. 1, д. 1812, 1650
8. ГАПО, ф. 34, оп. 1, д. 86, 66, 166
10. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, д. 5933
11. ГАПО, ф. 24, оп. 1, д. 2077
12. Кольян Т.Н. Из Чембарского окружения М.Ю. Лермонтова. Москвины. Тарханский вестник. Вып. 14. Пенза, 2001
13. Семченко А., Фролов П. Мгновения и вечность. К истокам творчества М.Ю. Лермонтова. Саратов, 1982
14. ЦГИАМ, ф. 203, оп. 747, д. 1131, 1155, 1174
15. Дуэль Лермонтова с Мартыновым. М., 1992
16. Корнилов В. Тарханы. Музей-усадьба М.Ю. Лермонтова. М., 1948
17. ГАПО, ф. 196. оп. 1, д. 474
18. ГАПО, ф. 60, оп. 4, д. 214
19. ГЛМЗ - 3, В - 2191/2
20. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.; М, 1882. Т. 4
Примечание:
Телега как мера хлеба соответствовала 2 копнам (80 озимых или 100 яровых снопов); в Тарханах на телегу грузили пять крестцов, в каждом было по 14 снопов, т.е. воз (телега) составлял 70 снопов (См.: Пензенский временник любителей старины. Пенза, 1992. Вып. 8. С. 17).
Средний урожай определен по урожайности на тех же полях в конце XIX - начале XX вв. по: Памятная книжка крестьянина села Тархан И.И. Кузнецова (Публикация П.А. Фролова) // Пензенский временник любителей старины. Пенза, 1992. С. 12, 14, 15.
30 октября 1841 г. Е.А. Арсеньева составила завещание, по которому, кроме движимого и недвижимого имения, распределила между своими родственниками 300 000 рублей. После смерти Михаила Юрьевича прошло всего три с половиной месяца. Выходит, эта весьма значительная сумма имелась у Елизаветы Алексеевны и при его жизни. А между тем она часто жаловалась ему на денежные затруднения, принуждая тем самым внука брать гонорар за публикации его произведений, чего делать ему очень не хотелось. Как бесспорный аргумент в дискуссиях с внуком бабушка использовала ссылку на угрозу безденежья в случае неурожая. Об этом известно из письма родственницы и близкой приятельницы Арсеньевой Е.А. Верещагиной к дочери А.М. Верещагиной от 11 янв. 1840 г.: «Миша Лермонтов <...> подрядился за деньги писать в журналах. Прежде все сдавал даром, но Елизавета Алекс[евна] уговорила его деньги взять, нынче очень год тяжел - ей половину доходу не получить». Значит, от Лермонтова было скрыто наличие заветной суммы, если он пошел на уговоры. Если бы он знал о солидном запасе бабушки, то легко бы убедился, что никакой обвальной угрозы безденежья не существует. Наоборот, даже при полном неурожае в Тарханах из года в год в течение пятнадцати лет, они с бабушкой, не уменьшая расходов ни на рубль, могли бы жить по-прежнему в достатке, тратя из накопленных трехсот тысяч рублей по 20 тысяч в год.
В пределах 20-ти тысяч в среднем и состоял денежный годовой расход Арсеньевой с внуком. Об этом позволяет судить свидетельство той же Верещагиной. В письме к дочери от 8 окт. 1838 г. она сообщала: «Нашей почтенной Елиз[авете] Алексеевне сокрушенье - всё думает, что Мишу женют, все ловют. Но <...> эта компания ловют или богатых или чиновных, а Миша для них беден. Что такое 20 тысяч его доходу? Здесь толкуют: сто тысяч - мало, говорят petite fortune (беден - франц.)».
О твердом нежелании Лермонтова брать плату за свои сочинения писал, как известно, и его троюродный брат А.П. ШанГирей: «... Я часто говорил ему: «Зачем не берешь ты ничего за свои стихи. Пушкин был не беднее тебя, однако платили же ему книгопродавцы по золотому за каждый стих», но он, смеясь, отвечал мне словами Гете: «Песня, которая льется из уст, сама по себе есть лучшая награда» (пер. с нем. - П.Ф.).
Если от Акима Мишель мог отделаться полушуткой, то разговор с бабушкой о деньгах сводить к шутке было нельзя: он тратил большую часть их, добытых ее стараниями и с ее имения. Разговор этот так же был серьезен, как и разговор о его отставке, если не серьезнее. И свое неудовольствие внуком Арсеньева высказывала ему постоянно и неутомимо, если он, по ее понятиям, того заслуживал, т.е. поступал вопреки ее планам или расчетам. Вот что пишет сам Лермонтов о домашней атмосфере, когда бабушка бывала им недовольна. В письме к М.А. Лопухиной от 15 фев. 1838 г. он жаловался: «Когда я возвращаюсь домой, я слышу только истории, истории - жалобы, упреки, предположения, заключения, - это нечто отвратительное...». Надо думать, что нечто подобное происходило между бабушкой и внуком, когда он, не желая поступиться своими убеждениями, не соглашался брать гонорар, а бабушка не в состоянии была уразуметь, почему он отказывается от заработанных собственным трудом денег. У бабушки в руках находился самый сильный и безотказный ее козырь - пугало неурожая, внук же не мог ей противопоставить ничего такого: тайна о некоей сумме оставалась для него за семью печатями.
В этом еще раз убеждает анализ обстоятельств, связанных с поездкой Арсеньевой из Петербурга в Тарханы, куда должен был следом по получении отпуска прибыть и внук. Добралась она до своего имения 25 июля 1835 г. О причине ее приезда сюда известно из воспоминаний того же А.П. Шан-Гирея: «По производстве его (Лермонтова. - П.Ф.) в офицеры бабушка сказала, что Мише нужны деньги, и поехала в Тарханы...» Надо полагать, что Михаила Юрьевича о цели поездки бабушка поставила в известность одним из первых из своего петербургского окружения родственников и проговаривала с ним все детали этого предприятия не один раз. Арсеньева стала ждать внука в сентябре, предполагая, что он явится со дня на день, поэтому не выслала ему денег. Только 12 октября она узнала, что отпуск отодвигается, отчего пришла в полное отчаянье. В письме к внуку от 18 окт. 1835 г. она сокрушалась: «... До смерти мне грустно, что ты нуждаешься в деньгах...». «Посылаю теперь тебе, мой милый друг, - читаем в том же письме, - тысячу четыреста рублей ассигнациями да писала к брату Афанасию, чтоб он тебе послал две тысячи рублей, надеюсь на милость Божию, что нонешний год порядочный доход получим, но теперь еще никаких цен нет на хлеб, а задаром жалко продать хлеб...» В конце письма приписка: «... Все мне кажется, мой друг, мало тебе денег, нашла еще сто рублей, то посылаю тебе тысячу пятьсот рублей».
И действительно, рожь Арсеньева реализовала по сходной цене, о чем уведомила свою свойственницу и давнишнюю подругу П.А. Крюкову в письме от 17 янв. 1836 г.: «Рожь я продала по 7 рублей в восемь мер; восмая верхом, а та в гребло...» А днем раньше, 16 января, внук (также из Тархан), куда он, наконец, прибыл в отпуск перед самым новым годом), известил своего друга Святослава Раевского, что «денег же теперь много».
«Теперь много» - значит, после продажи бабушкой ржи, а раньше, т.е. до ее отъезда из Петербурга в Тарханы, их было мало, о чем Святослав Раевский тоже, видимо, как и Аким Шан-Гирей, был наслышан предостаточно, потому что жил и столовался в Петербурге у Арсеньевой на правах ее крестника. Святослав Раевский, тоже, конечно, был осведомлен, как и Аким Шан-Гирей, что Елизавета Алексеевна уехала из Петербурга в Тарханы за деньгами, потому-то Лермонтов и посчитал нужным известить его, что пребывание бабушки в своем имении завершилось полным успехом задуманного предприятия. Теперь, при «больших деньгах» можно ей возвращаться в Петербург, и все они: бабушка, Миша, Аким и Святослав - будут опять жить одной семьей. Об этом Лермонтов тоже известил своего друга: «Объявляю тебе еще новость: летом бабушка переезжает жить в Петербург, т.е. в июне месяце. Я ее уговорил потому, что она совсем истерзалась, а денег же теперь много, но я тебе объявляю, что мы все-таки не расстанемся».
Как видим, и в 1835 г. - начале 1836 г. при обстоятельствах якобы безденежья Лермонтов ни сном ни духом не ведает, что у бабушки есть «другие» деньги, кроме реализованных от урожая 1835 г. Если допустить, что на самом деле в эти годы у Арсеньевой не было в запасе денег, то откуда они взялись 30 октября 1841 г.? В надежде, что со временем откроются новые документы и материалы по данному вопросу, рискнем предположить следующее: Елизавета Алексеевна сколачивала неприкосновенную сумму по мере возможности в течение многих лет, а может быть, и всю жизнь, и держала в тайне ото всех. Только смерть внука и ожидание собственной кончины заставили открыть эту тайну для узкого круга родственников - наследников и свидетелей духовного завещания.
Статистика займов денег у посторонних лиц супругами Арсеньевыми, а после смерти Михаила Васильевича в 1810 г. ею одной подсказывает, что наиболее интенсивные вклады в тайный фонд Елизавета Алексеевна осуществляла после 1819 г.: с 1820 г. она обходилась уже без займов. По годам суммы займов выглядят так:
1806 г. - 2000 руб.,
1807 г. - 2000 руб.,
1808 г. - 4100 руб.,
1810 г. - 500 руб.,
1812 г. - 10650 руб.,
1813 г. - 3500 руб.,
1814 г. - 1000 руб.,
1815 г. - 3000 руб.,
1817 г. - 10000 руб.,
1819 г. - 5000 руб.
Эти цифры означают, что к 1820 году экономический потенциал Тархан достиг наивысшего подъема, что и позволило хозяйке уже до конца оставаться в финансовом отношении ни от кого не зависимой. Если мы разложим скопленную сумму - 300 тысяч рублей - на последующие 20 лет, то обнаружим, что возможность Елизаветы Алексеевны откладывать деньги про запас составляла около 15 тысяч в год. Приплюсовав эту сумму к 20-тысячному расходу, получаем среднюю сумму фактического годового дохода с Тархан не 20 тысяч, как указывала Верещагина, а 35. Разумеется, приблизительно.
Из каких же источников складывались доходы Арсеньевой и в конечном счете ее накопления? Абсолютных данных по этому вопросу ожидать бесполезно из-за отсутствия приходно-расходных записей изучаемого периода.
Первым и главным источником существования и процветания имения во все годы справедливо считалось производство хлеба, потому что большую часть земельных площадей здесь составляла пашня: 3017 десятин из общего владения в 4081 десятину. Лес занимал всего 190 десятин, да и то не имел товарной ценности: сплошь дровяной. Зато сенокосных и пастбищных угодий много - 726 десятин, что обеспечивало прокорм большого количества лошадей, коров и овец.
Как мы видели выше, продав средний урожай ржи по средней цене, Елизавета Алексеевна выручила «много» денег. Эта сумма позволила ей решиться без риска снова отправиться на жительство в столицу, где расходы огромны в сравнении с расходами дома, в своем сельском гнезде. Потому-то бабушка так долго не соглашалась на уговоры внука: жалко было тратить деньги, хотя «совсем истерзалась» с ним в разлуке. И согласилась без большой охоты. «Мишинька упросил меня ехать в Питербург с ним жить, и так убедительно просил, что не могла ему отказать», - читаем в том же письме Арсеньевой к Крюковой. Если дело с переездом уже решенное (а это так и было, судя по письмам Арсеньевой и Лермонтова), то, разумеется, при расчетах и подсчетах было учтено, что вырученных денег должно хватить на обозримый срок без натяжки. Сюда (в расходы) необходимо включить в первую очередь 5 тысяч рублей Михаилу Юрьевичу на первые 2 квартала (до приезда бабушки «в маии»), 2 тысячи - долг Афанасию Алексеевичу и плата за квартиру в Петербурге (как оказалось) тоже 2 тысячи. Итого 9 тысяч. Имелись ли такие деньги у бабушки после продажи ржи? Да, имелись. Даже больше. Приблизительные подсчеты показывают, что «ржаных» денег выручено почти в два раза больше.
Как известно, при господствующей тогдашней троепольной системе севооборота рожь занимала одну треть всей пахотной земли. Вторая треть засевалась яровыми культурами: овсом, просом, гречихой, горохом, чечевицей. Третья отводилась под пар, т.е. отдыхала, а засевалась только осенью, под зиму и урожая в этот год не давала. Из трех тысяч десятин (17 опускаем для округления) в Тарханах посевы ржи в год занимали одну тысячу. А так как половина всей пашни была отдана под крестьянские наделы, то барской ржи сеялось 500 десятин. Хлеб в 1835 г., как писала Арсеньева Крюковой, «не ... отлично хорошо родился» и «не дорог», поэтому стоимость восьми мер (или одной четверти) ржи по 7 рублей надо считать средней. Если 10 телег со снопами с десятины в Тарханах считались средним урожаем, то при среднем умолоте с телеги пяти мер, выходило, что ржи намолочено было в среднем 25000 мер. Если из них продано 20000 мер (5000 оставлено на семена и прокорм дворовых), то за них Арсеньева получила 17400 рублей. Еще раз повторяем, что все подсчеты приблизительные.
Оставались еще не реализованными овес, просо, горох, гречиха, чечевица («греча, говорят, дорожает» - из письма к Крюковой). Так что после их продажи двадцать тысяч уже будут налицо, и в столицу можно ехать без опасения.
Вторым большим и постоянным источником денежных средств для Арсеньевой служило овцеводство. По рассказам тарханских старожилов, родившихся в конце XIX в., на просторных пастбищах под Михайловкой (деревня Арсеньевой в 6 верстах от Тархан) паслись большие господские стада овец. На зиму племенных маток пригоняли в Тарханы, а весной снова отправляли на привольные выпасы. Старожилы утверждали, что так водилось всегда, даже «при дедах и прадедах», т.е. в середине и первой трети XIX в.
Наследник Арсеньевой А.А. Столыпин сохранил эту прибыльную отрасль хозяйства, что подтверждается его письмом управляющему в 1855 г.: «... В проезд мой через Тарханы ... заметил следующие беспорядки: овчарные сараи не чищены, тогда как их нужно чистить весною, по окончании весеннего сева».
Те же старожилы рассказывали, что маточное поголовье состояло из 200 штук овец. Каждая матка ягнилась 2 раза в году: весной и осенью, принося всякий раз по 2 ягненка. Если родился только один ягненок, матку выбраковывали. Молодняк сохранялся отлично, чему в немалой степени, кроме прочего, способствовала разбивка общего стада на мелкие для выгона на весенне-летние пастбища. Если допустим, что такая традиция держалась с арсеньевских времен, то овцеводство давало до 700 тушек баранины, столько же кож и несколько возов шерсти. Большая часть продукции шла в продажу, а цены на такой товар всегда были устойчивыми из-за большой и постоянной в нем потребности. Так, «шерсть овечья русская мытая» в 1832 г. в Чембаре стоила «по 15 рублей, а немытая по 8 рублей за пуд». Настриг ее с 200 овцематок весной и осенью составлял в среднем по 7,5 фунта (3 кг) с головы, т.е. 1500 фунтов, или 37 пудов с лишним. К ним добавлялась осенняя стрижка молодняка не менее чем в 500 голов по 1,5 фунта (600 гр.) с головы, что составляло 750 фунтов, или 18 пудов с лишним. Всей шерсти, таким образом, насчитывалось более 55 пудов. За немытую приходило 480 рублей, за мытую - 825 рублей.
Третья доходная статья - участие Арсеньвой в винокурении на заводе отца Алексея Емельяновича и затем, возможно, и брата Аркадия Алексеевича в селе Столыпине Городищенского уезда. Об этом позволяет судить запись в протоколе допроса ее крестьянина Зиновия Никитина, бежавшего в 1805 г.: «Прошение ...помещицы Елизаветы Алексеевой из крестьян старосты Алексея Иванова при котором представил пойманного им бежавшего от госпожи ево с винокуренного завода обще с крестьянином Евдокимом Герасимовым... Допрос, учиненный означенному представленному крестьянину Зиновью Никитину, в коем показал, что подлинно он госпожи своей с заводу, состоящего Городищенской округи в селе Столыпине, бежал ...».
Значит, Елизавета Алексеевна поставляла для работ на заводе своих крепостных и, возможно, не эпизодически, а регулярно и, надо думать, не бесплатно. Тем более, что количество крестьян, отправленных в Столыпино, не ограничивалось только двумя упомянутыми беглыми. Евдоким Герасимов «показал, что он от госпожи своей на завод послан был с крестьянами ... Григорьем Федоровым, Иваном Ивановым, Яковом Тимофеевым и Гаврилою Яковлевым стоварищи, от коих и побег учинил...». Зиновий Никитин назвал еще одного: Григория Метелкина, и тоже «стоварищи». А «товарищей» могло быть в дополнение к перечисленным еще и 3, и 5, и 10... Надо думать, что за эту группу мужиков выплата их хозяйке была обещана (если не выдана авансом) заманчивая, если та согласилась отпустить их в самый разгар уборочной страды - «летним временем в Успенский пост». Успенский пост начинается 1 августа, когда каждая пара рабочих рук в деревне дороже золота.
Винокуренный завод в селе Столыпине после смерти Алексея Емельяновича перешел в собственность его сына Аркадия Алексеевича, о чем мы узнаем из писем к нему М.М. Сперанского в 1816 - 1821 гг. Сперанский курировал завод. 21 ноября 1816 г. он писал другу: «Любезный мой Аркадий Алексеевич, я решился ... послать Дашевского на завод ваш не для управления, но единственно для временного обозрения и поправлении хода винокурения». 5 декабря 1816 г.: «О выкурке десяти тысяч ведер сверх подряженного ... не надейтесь здесь продать: ибо ... здесь много остается вина на руках и не знают, куда его сбывать». 13 февраля 1817 г.: «Винокурение идет с успехом».
Кроме прямого участия в работах на заводе с помощью своих крепостных, Арсеньева получала льготный рынок сбыта хлеба. Хотя закупки его заводской администрацией велись в соответствии с рыночными ценами, тем не менее при перенасыщении рынка для Арсеньевой не существовало опасности хлеб в своих амбарах передержать, да и хлопот меньше. Неслучайно завод сначала закупал зерно у своих, а уж потом у «вольных», что Сперанский тоже отмечает в своих письмах-отчетах: 12 декабря 1816 г.: «У Дмитрия Алексеевича (Столыпина. - П.Ф.) куплен овес наиболее потому, что деньги в сентябре». 26 декабря 1816 г.: «Алексей (видимо, управляющий. - П.Ф.) пишет, что он хлеб принимает от вольных по 8.50 коп. Это истинная цена».
Арсеньева тоже вносила свою лепту, о чем судим по записи в журнале Чембарского уездного суда от 3 января 1811 г.. Управляющий Тархан Абрам Соколов «сообщил, что госпожи ево крестьянина Степана Килякова в доме не находится а уехал с господским хлебом Городищенской округи в село Столыпино».
Самое же главное - при закупках хлеба у своих хозяевам завода легче было скрыть увеличение производства «сверхподряженного» вина, в результате чего удавалось скрыть и дополнительную прибыль. Того же достигала, надо думать, и Арсеньева, когда отец, а затем брат не фиксировали закупку зерна у нее. Выгода была обоюдная.
Есть достаточные основания предполагать, что если со смертью Аркадия Алексеевича (1825) участие Елизаветы Алексеевны в винокурении в Столыпине каким-то образом прекратилось, то продолжилось уже на собственном заводе. Находился он в семи верстах от Тархан в местечке, которое до сих пор зовется: «Завод». Это о нем идет речь в деловом письме (1855) Афанасия Алексеевича: «Василий Афонасьев! Из заподряженных тобою Мирзоеву спирта 70/т. ведер уделить на заводы: Тарханский 5 т. ...». О нем же сказано в «Свидетельстве на имение Тарханы», выданном Афанасию Алексеевичу в 1852 г.: «... При имении этом ... находится ... деревянный винокуренный завод ...».
Эти документальные материалы изысканы попутно с другими, целенаправленных же поисков дополнительных документов о тарханском винокуренном заводе более раннего времени не проводилось. Поэтому со временем они могут открыться, если завод действительно построен Арсеньевой. Маловероятно, чтобы основал его ее наследник. Такое предприятие требует постоянного прямого внимания самого хозяина, но Афанасий Алексеевич проживал в своем саратовском имении, а в Тарханах не бывал годами. В письме к родственнику от 9 августа 1854 г. он сообщал: «... Мне необходимо ехать через Тамбов, чтоб побывать в Тарханах, в которые я четыре года как не заглядывал».
Четвертый источник - денежный оброк с тарханских крепостных торговцев. Этот источник - самый скрытый, самый надежный, к тому же не доставлявший хозяйке никаких забот и трудов. Просто местный купец-холоп приносил Арсеньевой в указанный срок указанную сумму, а ей оставалось только сосчитать ее и убрать в надежное место. По неполным данным в Тарханах насчитывалось более десятка оброчных крестьян. Отдельные из них проворачивали торговые операции в тысячах рублей. Так, братья Григорий и Спиридон Козьмины в 1809 г. в один прием на ярмарке закупили 5 возов шерсти, и у Григория в запасе еще осталось 1700 рублей. Анисим Медведев в 1810 г. ссудил московскому купцу Каврову 4 тысячи рублей. Василий Сорокин в 1828 г. оформил дело на 8600 рублей. (Подробнее см.: Лермонтовский заповедник «Тарханы». Документы и материалы. 1701-1924. С. 59-61).
Разумеется, Елизавета Алексеевна сумму оброка определяла каждому отдельно, но на этот счет никаких записей не сохранилось. Можно предположить с достаточным основанием, что в среднем с каждого она брала от 500 до 1000 рублей в год, если учесть вышеназванные тысячные операции.
Пятый источник - продажа крепостных под видом отпуска их на волю. В помещичьей практике такого рода способ был широко распространен. Вспомним классический пример с Тарасом Шевченко. Он получил вольную от помещика Энгельгардта за 3000 рублей. Сосед Арсеньевой из деревни Подсот (в четырех верстах от Тархан) Петр Москвин выкупил у своего брата Николая семью крестьянки Варвары Федоровой в составе 7-ми человек за 300 рублей и оформил на них отпускную (1829). Несколько раз упомянутая нами Е.А. Верещагина извещала дочь в 1838 г.: «... Я отпустила на волю за 500 асс. [игнаций] солдатова сына ...».
Арсеньева в 1810 г. «за взятую к военному поселянину на Кавказ крепостную ее девку Феклу Семенову» получила из Чембарского уездного казначейства 57 рублей 14 копеек серебром. От Арсеньевой получили волю 31 человек (по последним данным). Без сомнения, за их свободу с каждого она взяла выкуп так же, как и Верещагина, и Москвин, и Энгельгардт. Так, удалось изыскать документы по нескольким отпущенным на волю девицам. Их судьбу «устроили» «денежные» люди. Вольную на Аксинью Никифоровну предъявил в Чембарский суд для получения на нее паспорта купец Макаруев (1811). За содержателя кабака в селе Кевда-Мельситово вышла Марья Васильева (1839), за нижнеломовского купца Анна Иванова (1843). (См. подробнее: Лермонтовский заповедник «Тарханы». Документы и материалы. 1701-1924. С. 59-61). Можно с достаточной долей уверенности предположить, что если отдельных девушек и женщин Елизавета Алексеевна отпускала за 50 - 100 рублей, то за большую часть из них она брала не менее чем по 200 - 500 рублей, а мужчины-купцы вряд ли получали вольную, не заплатив выкуп в несколько тысяч каждый.
Все эти основные источники и составляли ежегодный доход Арсеньевой, который значительно превышал расход, что и позволяло ей откладывать достаточно большие суммы на «черный день».
Но не только это. Превышению доходов над расходами в большой степени содействовала экономия денежных средств. Экономия во всем составляла главную черту Арсеньевой как хозяйки имения. Так, проживая годами в Москве и Петербурге, она обходилась собственною тарханскою обслугою, нанимая платных только в исключительных случаях. И у Михаила Юрьевича, в частности, на Кавказе находились двое его крепостных: Иван Вертюков и Иван Соколов. Как показывают документы, вместе с Елизаветой Алексеевной, Михаилом Юрьевичем и Акимом Шан-Гиреем в московской церкви Ржевской Божьей матери на Поварской на исповеди значатся в 1829 г. и крепостные из Тархан:
Лукьян Михайлов - 28 лет
девица Серафима Абрамова - 26 лет
Андрей Иванов [Соколов] - 36 лет
жена его Дарья Григорьева - 37 лет
Петр Алексеев - 22 лет
В 1830 г. к ним добавляется «девица Дарья Фролова - 21 года», а в 1831 г. еще одна девица - «Матрена Корнеева - 16 лет». Кто они? Это штат горничных, лакеев, конюх и кучер и т.п. Повар, скорее всего, тоже тарханский, к которому Арсеньева привыкла дома, да и доверия больше, чем чужому. А.И. Соколов, как известно, выполнял обязанности камердинера Лермонтова, а его супруга была ключницей, доверенным лицом барыни. В Москве эти тарханские обязанности домоправительницы за ней, видимо, сохранялись. Прокорм их в городских условиях стоил недешево, не то, что дома, в Тарханах, где продукты все свои. И в этом случае у Арсеньевой все было продумано и осуществлялось экономно: для обслуги продукты не покупались, а привозились из Тархан. Об этом известно из рассказа правнучки кормилицы У.Г. Чуглиной: «Лукерья Алексеевна не раз ездила к нему (Лермонтову. - П.Ф.) гостить в Москву, когда осенью возили провизию, и подолгу гостила там». «Провизия» - это мука, крупа, пшено, масло коровье и конопляное (со своей маслобойни), мясо и даже в бочках, возможно, и квашеная капуста, а также овес для лошадей.
Для собственного стола Елизавета Алексеевна, конечно, продукты покупала на рынке или в местной лавке, свежее, но не исключено также, что хозяйка употребляла и сама привезенные продукты: крупа, битая птица, масло, даже капуста приготовлялись и сохранялись не хуже, если не лучше, чем у московских поставщиков. При переводе всего перечисленного на деньги составлялась годичная сумма не в копейках и даже не в рублях, а в десятках и сотнях рублей. Так, для выпечки хлеба шестерым дворовым в 1830 г. при норме 2 фунта муки на человека в день (800 гр.) в год требовалось 4380 фунтов. В том же 1830 г. в Чембарском уезде куль ржаной муки (64 фунта) стоил 6 рублей. Выходит, только на хлебе прислуге в 1830 г. экономилось 27 рублей.
Но мудрая экономия, случается, переходит всякие рамки и превращается в обыкновенную скупость, в чем современники иногда упрекали Арсеньеву. Новый документ, предлагаемый ниже, подтверждает обоснованность этих упреков. Это «Реестр Чембарского предводителя дворянства поданным от Г. дворян на основании высочайшего манифеста состоявшего 1812 года февраля 11 и указа октября 8 дня 1814 года о временном сборе с помещичьих доходов объявлением с объяснением доходов 1816 года». Вот этот документ. Для краткости в нем сняты титулы помещиков, а имена и отчества заменены инициалами.
1. Я.Д. Мерлин - доход 7000 руб. в год, проценты - 280 руб
2. К.Н. Жилинский [вместе с женою А.Н. Жилинской] - доход 1500 руб. в год, проценты - 20 руб. 50 коп.
3. М.И. Мосолов - доход 2000 руб. в год, проценты 30 руб.
4. Ф.Г. Мосолов - доход 2000 руб. в год, проценты 30 руб.
5. И.А. Тархов [вместе с женою Н.С. Тарховой] - доход 3000 руб., проценты - 60 руб.
6. Ф.Ф. Турнер - доход 5000 руб., проценты - 150 руб.
7. А.П. Лачинов - доход 4000 руб., проценты - 100 руб.
8. Е.А. Арсеньева - доход 500 руб., проценты - 5 руб.
9. П. Исаев - доход 1400 руб., проценты - 21 руб.
10. А.М. Владыкин - доход 9000 руб., проценты - 450 руб.
11. А.И. Толузаков - доход 1000 руб., проценты - 10 руб.
12. Я.А. Подлатчиков - доход 2000 руб., проценты - 30 руб.
13. И. Енгалычев - доход 500 руб., проценты - 5 руб.
14. Д. Меленин - доход 500 руб., проценты - 5 руб.
<...>
В документе 32 фамилии, но здесь не обязательно приводить весь список до конца, можно ограничиться четырнадцатью первыми, потому что определенная закономерность, ради которой и приведен этот документ, открывается уже в начале списка. Итак, смысл реестра сводится к следующему. На основании высочайшего манифеста и указа помещикам было предложено самим оценить доход своих имений, чтобы выплатить с этих доходов проценты как временный сбор в связи с оскудением казны из-за войны. 32 помещика Чембарского уезда объявили свой доход в 500 рублей и выше. Остальные указали доход менее чем в 500 рублей, вошли в другой реестр предводителя, и с них как с действительно бедных дворян никакого взноса не потребовали.
В 1812 г. на обмундирование Пензенского ополченского полка потребовалась дополнительная сумма в 138657 р. 91 к., которые были «распределены на владельцев по 60 к. с 232247 ревизских душ». Этот критерий использовался и в Крымскую войну 1853-1856 гг. Вот что писал управляющему Тархан Афанасий Столыпин, наследовавший, как уже указывалось, после смерти своей сестры Арсеньевой ее имение: «С получением сего немедленно доставить Г. Чембарскому уездному предводителю дворянства по 20 к. серебром с ревизской души, пожертвованные пензенским дворянством по случаю войны. - Деньги сии с крестьян ни под каким видом не собирать, а внести из господской суммы».
....
А.М. Владыкин - 9000 р. - 878 душ,
Я.Д. Мерлин - 7000 р. - 394 души,
Ф.Ф. Турнер - 5000 р. - 337 душ,
А.П. Лачинов - 4000 р. - 378 душ,
Тарховы - 3000 р. - 332 души,
А.Я. Подлатчиков - 2000 р. - 242 души,
Ф.Г. Мосолов - 2000 р. - 151 душа,
М.И. Мосолов - 2000 р. - 131 душа,
Жилинские - 1500 р. - 145 душ,
П. Исаев - 1400 р. - 62 души,
А.И. Толузаков - 1000 р. - 101 душа,
Д. Меленин - 500 р. - 72 души,
И. Енгалычев - 500 р. - 19 душ,
Е.А. Арсеньева - 500 р. - 488 душ.
Перед нами, хотя и с погрешностями, но налицо достаточно основательная тенденция по убывающей: меньше доход - меньше крепостных. Так объективна ли была Елизавета Алексеевна в оценке доходности своего имения? Может быть, у нее тоже, как и у Енгалычева, Меленина и других, было очень мало земли и мало крепостных? Нет. В Чембарском уезде она по праву считалась одной из самых богатых. В ее экономически крепком тарханском имении насчитывалось, как уже указывалось, 488 крепостных мужского пола. Иными словами, Елизавета Алексеевна единственная из всех перечисленных помещиков скрыла большую часть своего дохода.
Такого рода поступок - не что иное как проявление определенной степени скупости. Скупость воспринимается обычно как хроническая болезнь, которой страдают порой даже и люди самые почтенные. Нечто подобное случилось и с Елизаветой Алексеевной, что подметила Е.А. Верещагина. В очередном письме к дочери от 29 окт. 1838 г. она сообщала: «Новая модная игра называется Проферансы. Здесь везде играют, то и меня приучили, и я хорошо выучилась, но очень несчастлива, так что иногда уже скучаю. А они любят со мной играть, а с Елизаветой Алексеевной не любят. Ты не поверишь. Эта добрая женщина как тяжела в картах, не соглашается с нами по маленькой цене и делает свои спикуляции игрою. Всякой день непременно играет и не может просидеть без карт». Спекуляцией В.И. Даль называл «денежное торговое предприятие, оборот по расчету, оборот из выгоды, для барыша».
Здесь предприятие не торговое, но налицо дело денежное, по расчету, из выгоды, или для барыша. А кто такие «они», о которых сообщает Верещагина? Это не случайные партнеры какого-либо игорного дома. Это, в основном, узкий круг родственников Арсеньевой. Их по именам называет сама Верещагина из письма в письмо: сестра Верещагиной и она же вдова брата Елизаветы Алексеевны Дмитрия Алексеевича Екатерина Аркадьевна, у которой в Середникове Лермонтов с бабушкой провели три лета (когда будущий поэт учился в пансионе), сестра Елизаветы Алексеевны Наталья Алексеевна, брат их Афанасий Алексеевич с женой Марьей Александровной и тещей Марьей Алексеевной. Карты для них - безобидное развлечение, потому и предпочитают играть по «маленькой цене». Одновременно ведут между собою оживленный разговор, шутят, рассказывают забавные истории. Но Елизавета Алексеевна переломила общее желание делать копеечные ставки. «Всякой день» перекачивая из кошельков родни, в том числе и родни кровной, в свой кошелек энные суммы, она превратила невинное занятие в еще один источник наживы.
«Спикуляции игрою» в карты Арсеньева, видимо, практиковала и раньше, в тарханской глуши, когда еще внук подрастал в неизвестности. Вспомним, что рассказывал чембарский отставной капитан, которого расспрашивали, знавал ли он Лермонтова с детства. «Видал-с.., - отвечал капитан, - но мало внимания обращал. Больше игра в карты нас занимала (подчеркнуто мною. - П.Ф.). Старуха Арсеньева была хлебосольная, добрая. Рота наша стояла недалеко, я и бывал-с».
Не кажется ли странным, когда молодой офицер «лет двадцати пяти в сообществе своих товарищей» скачет из уездного города Чембара, места своей службы, за 15 верст в тихое село, где нет ни барышень, ни балов, ни танцев, ни спектаклей, а есть только карты? Что влекло его так неудержимо и постоянно? Ответ один: надежда выиграть деньги, и большие. Скорее всего в Тарханах игра была поставлена стабильно и профессионально.
Михаил Юрьевич знал за бабушкой слишком обостренное желание приобрести или попридержать при себе рубль. Неспроста в его письмах к ней в 1835 г. после отъезда из Тархан промелькнуло несколько оговорок о деньгах, очень похожих на оправдания. Он старался, как видим, не травмировать ее чувств необдуманными расходами, а там, где большие затраты были неизбежны, находил возможность подготовить Елизавету Алексевну к ним, как-то смягчить нежелательное впечатление. Когда ему пришлось купить лошадь, то, стремясь успокоить бабушку в том, что деньги потрачены большие, подчеркивал, что лишнего не переплатил: «Я на днях купил лошадь у генерала и прошу вас если есть деньги прислать мне 1580 рублей; лошадь славная и стоит больше, - а цена эта не велика». Он даже не округлил сумму, не написал «1600», как сделал бы любой на его месте. Лермонтов щадил свою бабушку, знал, что 20 рублей не пройдут мимо ее острого внимания и скажутся положительно на ее самочувствии.
Подобные оговорки повторяются и при найме квартиры, куда бабка должна приехать: «Насчет квартиры я еще не решился, но есть несколько на примете; в начале мая они будут дешевле по причине отъезда многих на дачу». В следующем письме сообщает: «Квартиру я нанял <...> за 2000 рублей, - и следом очень характерная оговорка, - все говорят, что недорого» (подчеркнуто мною. - П.Ф.).
Таким образом, изучение источников доходов Е.А. Арсеньевой, показывает многосторонность и разнообразие ее хозяйственной деятельности, а также позволяет раскрыть некоторые особенности ее личности и отношений с М.Ю. Лермонтовым.
"Тарханский вестник", №15 (2002 г.в.), л. 152-171
Фролов Петр Андреевич -
Лауреат Всероссийской премии им. Лермонтова,
заслуженный работник культуры,
старший научный сотрудник
Государственного Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы»
(с. Лермонтово Белинского района Пензенской области).
Литература:
1. Лермонтовский заповедник «Тарханы». Документы и материалы. 1701-1924 / Сост., подготовка текста и коммент. П.А. Фролова. Пенза, 2001
2. Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 7. М., 2001
3. М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989
4. Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 7...
5. РГБ, ф. 347, Щ. 13/7, 17
6. Фролов П.А. Материалы бесед с тарханскими старожилами. 1977-1988. Рукопись. Архив ГЛМЗ, инв. №314.
7. ГАПО, ф. 5, оп. 1, д. 1812, 1650
8. ГАПО, ф. 34, оп. 1, д. 86, 66, 166
10. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, д. 5933
11. ГАПО, ф. 24, оп. 1, д. 2077
12. Кольян Т.Н. Из Чембарского окружения М.Ю. Лермонтова. Москвины. Тарханский вестник. Вып. 14. Пенза, 2001
13. Семченко А., Фролов П. Мгновения и вечность. К истокам творчества М.Ю. Лермонтова. Саратов, 1982
14. ЦГИАМ, ф. 203, оп. 747, д. 1131, 1155, 1174
15. Дуэль Лермонтова с Мартыновым. М., 1992
16. Корнилов В. Тарханы. Музей-усадьба М.Ю. Лермонтова. М., 1948
17. ГАПО, ф. 196. оп. 1, д. 474
18. ГАПО, ф. 60, оп. 4, д. 214
19. ГЛМЗ - 3, В - 2191/2
20. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.; М, 1882. Т. 4
Примечание:
Телега как мера хлеба соответствовала 2 копнам (80 озимых или 100 яровых снопов); в Тарханах на телегу грузили пять крестцов, в каждом было по 14 снопов, т.е. воз (телега) составлял 70 снопов (См.: Пензенский временник любителей старины. Пенза, 1992. Вып. 8. С. 17).
Средний урожай определен по урожайности на тех же полях в конце XIX - начале XX вв. по: Памятная книжка крестьянина села Тархан И.И. Кузнецова (Публикация П.А. Фролова) // Пензенский временник любителей старины. Пенза, 1992. С. 12, 14, 15.