Соловки: не то чтоб окончание, но что-то в этом роде
...В разгар наших ссор внезапно на Соловках объявилась Куня, внеся некоторое оживление в наш, в общем-то, дружный, но принципиально разошедшийся, разбредшийся стан. Мы с Лизой и Надей в тот день как раз пришли с Муксалмы, совершив беспримерный переход. Что самое любопытное - Надя его осилила наравне со всеми, посрамив не только сверстников-мальчишек, но и некоторых взрослых. Чем очень удивила нас. Обычно все наши с ней дальние походы сопровождаются нытьем, истериками, скандалами, Настя подожди, мама понеси, и так далее. Начинается всё риторическими вопросами: «А куда мы идем? А скоро придем? А зачем нам вообще все это нужно?». И не менее риторическими ответами: «Мы в походе. Просто идем. Кое-кто ведь хотел бродячую жизнь, приключения, леса, костры. Вот и получай». - «Нет-нет, я не думала, что это так далеко и так трудно. Я уже не хочу, пойдемте обратно».
Но обратно мы ходить очень не любим (повинуясь упомянутой традиции), мы только вперед, поэтому Наде чаще всего приходится мириться с нашим жестокосердием авантюристическим. Впрочем, ей не привыкать. Самый свой первый беспрецедентный переход (по сравнению с которым меркнет даже переход Суворова через Альпы) она совершила, будучи в материнской утробе, месяцев эдак в семь с небольшим - это был наш знаменитый шатурский поход на дальнее озеро, откуда и родился девиз: не назад же поворачивать! Дело было году в 2006-м: в жаркий денек, плавясь на даче у Дена в Шатуре, мы решили искупаться и отправились искать хоть какое-нибудь озеро хоть какой-нибудь дорогой, думали, что короткой, напрямки, - в итоге полдня продирались через лес и болота со змеями и ящерицами, комарами и оводами: их были тучи, мы не успевали отмахиваться, мы укутались в полотенца и покрывала, мы скакали и плясали, чтобы не сожрали нас на ходу эти враги рода человеческого. Само купание в озере заняло минут тридцать. Обратно мы, умные и дальновидные, двинулись другой дорогой, проторенной и обозначенной, решив, что так будет проще и быстрей. Не тут-то было: дорога оказалась кружной и извилистой, - в итоге всё равно прошагали до самой ночи по полям и колеям, по рельсам и шпалам, вернулись еле живые, изрядно ощипанные, но не побежденные, повалились без сил на койки и уснули богатырским сном. Надо сказать, Лиза с (будущей) Надей наидостойнейше выдержали этот свой первый совместный поход. А дальнее озеро теперь у нас афоризм. Когда задумывается нами какое-нибудь очередное сомнительное предприятие/мероприятие, мы так и говорим: ага, стало быть, на дальнее озеро...
Потом уже мы таскали Надю по Крыму, по Соловкам, по Псковщине, по подмосковным дачам и лесам, московским и питерским (и прочих симпатичных городов) улицам. Самые грандиозные (и памятные) истерики случились с Надей на вокзале в Симферополе и на полпути к Лисьей бухте. И еще в псковской деревне, но тогда она еще маленькая была. А сейчас чуть ли не в первый раз в жизни всё было достойно: до Муксалмы 8 км, плюс еще обратный путь с купанием в озерах - Надя всё это одолела, то вприпрыжку, то еле тащась, поскуливая, конечно, но держа себя в руках, чем немало нас - и себя! - удивила, и мы дико гордились ею и немедленно приняли ее в наш тайный орден путешественников и искателей приключений на свои задницы :-)
В общем, к вечеру какого-то дня приходим мы с Муксалмы, еле ноги передвигая, и одно желание - принять душ и горизонтальное положение. А тут на площади перед райпо - явление Куни народу: нарисовалась, с великом, - ба, не верим своим глазам, потерли, поморгали: Ты откуда? - Оттуда. - Когда? - Сегодня. - Ну, даешь, удивила! А куда идешь? - Вас встречаю. - А мы на Муксалме были. - Да я в курсе, пойдем теперь в дом, чаи гонять и разговоры разговаривать.
К тому времени Варя с детьми уже спала, Денис ушел на ночную вахту: плотники ждали малую воду, чтобы спускать на воду свой корабль, который они строили несколько лет и наконец построили.
Туда-сюда, уложили Надю, сели за стол, достали драгоценное, нарезали, распечатали, налили и стали пить и вопить. Ну не то чтоб вопить, но очень горячо и увлеченно мы что-то обсуждали - как всегда, что-то дружеское, творческое и детско-психологическое: Куня как детский педагог, Лиза как мама, и я - "двух станов не боец, а - если гость случайный"...
Наверху, в мансарде, дрыхли постояльцы, ходил туда-сюда усталый и неприкаянный Денис, иногда присаживался с нами, рассказывал про малую и большую воду, и что уже который день плотники пытаются спустить корабль. Ребята работали днями и ночами, на износ, практически не вылезали из амбара (он же Морской музей, он же верфь) - хотели успеть к открытию торжественных мероприятий Товарищества Северного Мореходства, да и по воде надо было сориентироваться, море ждать не будет, ему безразлично, когда у людей выходные. И через пару дней спустили-таки корапь, отбуксировали к монастырю, и там прошло освящение судна. Вообще это был целый комплекс мероприятий, от ТСМ, на несколько дней, с лекциями, экскурсиями, банкетами, спектаклями. По значимости - как соловецкая ярмарка, соловецкая регата и бардовский фест - основные соловецкие летние мероприятия. Но именно на освящение все хотели попасть, готовились, собирались, подтягивались из разных городов. Денек выдался теплый и солнечный, много народу собралось на берегу, киношники, фотографы, зеваки, всё было очень торжественно, и пока священники служили молебен, мы, пешеходы и сухопуты, шарахались и толкались, замирали и отмирали, шептались и пялились - изучали яхту и серьезные лица собравшихся на палубе кораблестроителей. Дима, Саша, Женя, Антон, Максим, Ярослав, Егор, Настя, Ира. Многие из тех, кто трудился на верфи в предыдущие годы, не смогли выбраться этим летом: не приехали Саша с Олей из Питера и наш Андрюха. Денис к освящению не поспел, он спал после трудовой вахты, поэтому подошел позже. После молебна Ира, жена Саши, главного застройщика, по традиции разбила о киль бутылку шампанского. Все очень переживали, разобьется или нет, ибо - примета, я даже накануне полюбопытствовала у Дена, упражнялась ли Ира в битье стеклотары. Как бы там ни было, сработала она великолепно: бутылка и ее содержимое разлетелись на сотни сияющих осколков и брызг. Потом - радостные вопли, вспышки фотокамер, все засуетились, задвигались, замелькали, торжественная часть окончилась, постепенно народ стал разбредаться. Вечером состоялся банкет, плотники принарядились, Ден в шляпе и пиджаке - расхаживал франтом, в амбаре пир горой, дети носились, взрослые общались, и те и другие водили хороводы, тут же совершались песни и пляски, чтения и представления, а я, как обычно, от всеобщего тарарама отвертелась и ушла побродить по острову, попрощаться. Это был наш последний день на Соловках, назавтра обратная дорога.
Обратный путь, несмотря на сборы, дорожные хлопоты и суету, внутренне был спокоен и безмятежен: «Святитель Николай», оставшиеся за кормой и отбегающие назад остров и монастырь, плавный ход, небольшая волна, солнце, ветер, чайки-попрошайки, до последнего летящие за кораблем, Кася спала, Геру тошнило, Надя злилась и плакала от засилья паломнических бабушек (которые навевают ей мысли о смерти), впрочем, их присутствие было более чем логичным, судно-то монастырское, паломническое. Там были и бальзаковские дамы, и тургеневские барышни, и ренуаровские типажи, и кустодиевские экземпляры, и тициановские небожительницы, и даже девочки Дега (голубенькие оправляли перья, само собой). Это вообще-то была женская паломническая группа с Украины во главе со священником - такой гарний дядько, остроумец и балагур; они собрались в верхней каюте и задумали петь, но вместо, казалось бы, уместных в той обстановке молитвенных песнопений, солистка заговорщицки подмигнула товаркам и завела «Ти ж мене пiдманула», и хор подхватил, радостно и озорно, и два часа они пели украинские народные, и не только, песни, большей части я не знала и не понимала, я слушала голоса, их переливы, переплески, сплетения и расплетения, смотрела на лица, старые, морщинистые, выцветшие, много повидавшие, и молодые, румяные, свежие, выражение которых - не то предчувствование, не то прислушивание, не то ожидание, не то нетерпение - надежда, наивность, заря, радуга, цветик-семицветик, молочные реки/кисельные берега. И голоса эти - лихость, озорство, печаль, вера, разлука, горечь, сияние, свет, глубина - вовсю певчие душеньки развернулись, солистка пела как дышала, как жила, - так можно звезды собирать, воду носить, траву косить, свечу держать, детей рожать... Ее голос у меня где-то в районе солнечного сплетения поселился и уж оттуда, вибрируя, разливался по всему телу: чувство - физическое - что этот голос тебя трогает, насквозь проходит, всю тебя перебирает, перетряхивает. Из того, что я знала, пели «Червону руту», «Несе Галя воду», «Нiч яка мiсячна», «Розпрягайте, хлопцi, коней», «Смуглянку», «Шел казак». Еще была песня про маму, долгая, грустная такая песня, совершенно простенькая в плане художественных достоинств, но так жалостливо они ее пели, некоторые аж всплакнули, что я, конечно же, прониклась, тоже носом захлюпала. А в конце, когда уже к Кеми подходили, священник удивил меня не на шутку: всю дорогу, пока пели, он сидел с лицом мечтательным и задумчивым, то веселым, то грустным, ей-богу, он бы и в пляс пустился, если б не обязывало положение, а тут сделал серьезное строгое лицо и моментально превратился в типичнейшего служителя церкви: «Ну а теперь, дорогие сестры, шутки в стороны, пора и честь знать, приходим в себя и исполняем что-нибудь из церковного репертуара». И сестры запели «Богородице, Дево, радуйся», а я вылезла на палубу, смотреть, как причаливаем.
Кемь, пристань, солнце, неподвижно висящее над горизонтом, туристические автобусы, гора наших рюкзаков, монастырское подворье, деревянная изба, огромные трехъярусные кровати (карабканье на третий ярус, под самый потолок - сбылась Надина мечта!), беспокойная дрема, подъем в четыре утра, туман и сырость, деревянный сортир, жестяной плеск рукомойников, такси до вокзала и нас в машине пятнадцать человек на сундук мертвеца восемь человек. Полшестого утра, залитый электрическим светом кемский вокзал, поезд «Мурманск-Москва», сонные проводники, наша орда, занявшая целую плацкартную ячейку, перестук колес, мы едем-едем-едем, шум и гам, весь вагон на ушах, всё измазано в каше и шоколаде, Надя, Гера и Кася играют в свои хитроумные игры, иногда вовлекая и нас, вечер и ночь, навешивание на окружающий мир простыней и одеял, зарывание в норки, чем дальше от полюса, тем темнее, поезд мчится как угорелый, холод и ветра свист в стеклах, сквозняк, надеваю шапку и капюшон, натягиваю одеяло, руки под голову - и в окно взгляд. Люди сходят и люди подсаживаются, спать невозможно, только пялиться в стекло, смотреть, как светает, как пейзажи мимо бегут (какая, интересно, психология (менталитет?) может быть у людей в этой стране, когда они в пути днями и ночами видят бескрайние леса и поля, тайгу и степь, и редкие города и села - такие пространства и богатства, затерянность и потерянность, ничейность и никомуненужность, щедрость и расточительность, бери не хочу, оторви и брось, - это вам не княжество Монако, не республика Сан-Марино и не планета Маленького Принца, где все тесно и рядом, где всего мало, всё посчитано и учтено, всё нужно и при деле, и нет расточительности, широты, размаха, площади для революций, площадки для маневров, взлетной полосы, посему взлетать надо с места и сразу (вооот! нет возможности разогнаться и угробиться, и других угробить, зато и особенной тяги к полетам нет, это только широкая и загадочная русская душа всё мается, всё куда-то рвется, избалованная отравленная расторможенная убаюканная огромным своим пространством и долгим временем...)).
Вот такие ночные мысли, ночные бдения - и утром, в полпятого - Москва, как всегда, гостеприимно дождливая и ветреная, истеричная и суматошная, не спящая, не умолкающая никогда. Выгружались под дождем, вещи мокрые, грязные, суета, на всех натыкания с непривычки, потом на машине с ветерком по мокрому хмурому городу - Севка гнал как сумасшедший, впрочем, мне нравится его стиль вождения, вообще нравится такой стремительный, внешне беспечный, не без лихачества, но внутренне очень сосредоточенный стиль. Узкая тесная Москва, пасмурная и серая, разбрызгивание луж, суета и спешка уже спозаранку, но на душе светло и спокойно, легко и безмятежно, еще Соловки внутри дышат, еще синь морская и зелень лесная в глазах не растаяла. Вот и дом, входишь, позвякивая ключами, квартира пуста, проглянувшее в облаках солнце бьет в окна: и стены, и шторы, и солнечные квадраты на них - всё такое зыбкое, ненастоящее, как будто сейчас исчезнет, растает, как воздушный замок, дотронуться, чтобы ощутить реальность, ходишь по дому, как будто в первый раз, всё рассматриваешь, трогаешь - привыкаешь. После дальних поездок всегда такое чувство, как будто ты с луны свалился, и надо заново всё и всех узнавать, все такие непонятные и чужие, беспокойные и беспокоящие, а ты как наполненный спокойствием и тишиной глубокий сосуд - и живешь, и дышишь, и двигаешься плавно, медленно, и в глазах еще - выси заоблачные, просторы незамутненные, горизонты необрывные - только надо сохранить это как можно дольше, не расплескать. Рано или поздно Москва всё из тебя вытащит, вытянет, всю твою накопленную глубь раздергает по ниточкам, но сейчас еще эта отрешенность и безмятежность, высота и надмирность, и если счастье - в этом, в невозмутимости духа, в отсутствии лихорадок и страстей - то, да, я счастлива...
Но обратно мы ходить очень не любим (повинуясь упомянутой традиции), мы только вперед, поэтому Наде чаще всего приходится мириться с нашим жестокосердием авантюристическим. Впрочем, ей не привыкать. Самый свой первый беспрецедентный переход (по сравнению с которым меркнет даже переход Суворова через Альпы) она совершила, будучи в материнской утробе, месяцев эдак в семь с небольшим - это был наш знаменитый шатурский поход на дальнее озеро, откуда и родился девиз: не назад же поворачивать! Дело было году в 2006-м: в жаркий денек, плавясь на даче у Дена в Шатуре, мы решили искупаться и отправились искать хоть какое-нибудь озеро хоть какой-нибудь дорогой, думали, что короткой, напрямки, - в итоге полдня продирались через лес и болота со змеями и ящерицами, комарами и оводами: их были тучи, мы не успевали отмахиваться, мы укутались в полотенца и покрывала, мы скакали и плясали, чтобы не сожрали нас на ходу эти враги рода человеческого. Само купание в озере заняло минут тридцать. Обратно мы, умные и дальновидные, двинулись другой дорогой, проторенной и обозначенной, решив, что так будет проще и быстрей. Не тут-то было: дорога оказалась кружной и извилистой, - в итоге всё равно прошагали до самой ночи по полям и колеям, по рельсам и шпалам, вернулись еле живые, изрядно ощипанные, но не побежденные, повалились без сил на койки и уснули богатырским сном. Надо сказать, Лиза с (будущей) Надей наидостойнейше выдержали этот свой первый совместный поход. А дальнее озеро теперь у нас афоризм. Когда задумывается нами какое-нибудь очередное сомнительное предприятие/мероприятие, мы так и говорим: ага, стало быть, на дальнее озеро...
Потом уже мы таскали Надю по Крыму, по Соловкам, по Псковщине, по подмосковным дачам и лесам, московским и питерским (и прочих симпатичных городов) улицам. Самые грандиозные (и памятные) истерики случились с Надей на вокзале в Симферополе и на полпути к Лисьей бухте. И еще в псковской деревне, но тогда она еще маленькая была. А сейчас чуть ли не в первый раз в жизни всё было достойно: до Муксалмы 8 км, плюс еще обратный путь с купанием в озерах - Надя всё это одолела, то вприпрыжку, то еле тащась, поскуливая, конечно, но держа себя в руках, чем немало нас - и себя! - удивила, и мы дико гордились ею и немедленно приняли ее в наш тайный орден путешественников и искателей приключений на свои задницы :-)
В общем, к вечеру какого-то дня приходим мы с Муксалмы, еле ноги передвигая, и одно желание - принять душ и горизонтальное положение. А тут на площади перед райпо - явление Куни народу: нарисовалась, с великом, - ба, не верим своим глазам, потерли, поморгали: Ты откуда? - Оттуда. - Когда? - Сегодня. - Ну, даешь, удивила! А куда идешь? - Вас встречаю. - А мы на Муксалме были. - Да я в курсе, пойдем теперь в дом, чаи гонять и разговоры разговаривать.
К тому времени Варя с детьми уже спала, Денис ушел на ночную вахту: плотники ждали малую воду, чтобы спускать на воду свой корабль, который они строили несколько лет и наконец построили.
Туда-сюда, уложили Надю, сели за стол, достали драгоценное, нарезали, распечатали, налили и стали пить и вопить. Ну не то чтоб вопить, но очень горячо и увлеченно мы что-то обсуждали - как всегда, что-то дружеское, творческое и детско-психологическое: Куня как детский педагог, Лиза как мама, и я - "двух станов не боец, а - если гость случайный"...
Наверху, в мансарде, дрыхли постояльцы, ходил туда-сюда усталый и неприкаянный Денис, иногда присаживался с нами, рассказывал про малую и большую воду, и что уже который день плотники пытаются спустить корабль. Ребята работали днями и ночами, на износ, практически не вылезали из амбара (он же Морской музей, он же верфь) - хотели успеть к открытию торжественных мероприятий Товарищества Северного Мореходства, да и по воде надо было сориентироваться, море ждать не будет, ему безразлично, когда у людей выходные. И через пару дней спустили-таки корапь, отбуксировали к монастырю, и там прошло освящение судна. Вообще это был целый комплекс мероприятий, от ТСМ, на несколько дней, с лекциями, экскурсиями, банкетами, спектаклями. По значимости - как соловецкая ярмарка, соловецкая регата и бардовский фест - основные соловецкие летние мероприятия. Но именно на освящение все хотели попасть, готовились, собирались, подтягивались из разных городов. Денек выдался теплый и солнечный, много народу собралось на берегу, киношники, фотографы, зеваки, всё было очень торжественно, и пока священники служили молебен, мы, пешеходы и сухопуты, шарахались и толкались, замирали и отмирали, шептались и пялились - изучали яхту и серьезные лица собравшихся на палубе кораблестроителей. Дима, Саша, Женя, Антон, Максим, Ярослав, Егор, Настя, Ира. Многие из тех, кто трудился на верфи в предыдущие годы, не смогли выбраться этим летом: не приехали Саша с Олей из Питера и наш Андрюха. Денис к освящению не поспел, он спал после трудовой вахты, поэтому подошел позже. После молебна Ира, жена Саши, главного застройщика, по традиции разбила о киль бутылку шампанского. Все очень переживали, разобьется или нет, ибо - примета, я даже накануне полюбопытствовала у Дена, упражнялась ли Ира в битье стеклотары. Как бы там ни было, сработала она великолепно: бутылка и ее содержимое разлетелись на сотни сияющих осколков и брызг. Потом - радостные вопли, вспышки фотокамер, все засуетились, задвигались, замелькали, торжественная часть окончилась, постепенно народ стал разбредаться. Вечером состоялся банкет, плотники принарядились, Ден в шляпе и пиджаке - расхаживал франтом, в амбаре пир горой, дети носились, взрослые общались, и те и другие водили хороводы, тут же совершались песни и пляски, чтения и представления, а я, как обычно, от всеобщего тарарама отвертелась и ушла побродить по острову, попрощаться. Это был наш последний день на Соловках, назавтра обратная дорога.
Обратный путь, несмотря на сборы, дорожные хлопоты и суету, внутренне был спокоен и безмятежен: «Святитель Николай», оставшиеся за кормой и отбегающие назад остров и монастырь, плавный ход, небольшая волна, солнце, ветер, чайки-попрошайки, до последнего летящие за кораблем, Кася спала, Геру тошнило, Надя злилась и плакала от засилья паломнических бабушек (которые навевают ей мысли о смерти), впрочем, их присутствие было более чем логичным, судно-то монастырское, паломническое. Там были и бальзаковские дамы, и тургеневские барышни, и ренуаровские типажи, и кустодиевские экземпляры, и тициановские небожительницы, и даже девочки Дега (голубенькие оправляли перья, само собой). Это вообще-то была женская паломническая группа с Украины во главе со священником - такой гарний дядько, остроумец и балагур; они собрались в верхней каюте и задумали петь, но вместо, казалось бы, уместных в той обстановке молитвенных песнопений, солистка заговорщицки подмигнула товаркам и завела «Ти ж мене пiдманула», и хор подхватил, радостно и озорно, и два часа они пели украинские народные, и не только, песни, большей части я не знала и не понимала, я слушала голоса, их переливы, переплески, сплетения и расплетения, смотрела на лица, старые, морщинистые, выцветшие, много повидавшие, и молодые, румяные, свежие, выражение которых - не то предчувствование, не то прислушивание, не то ожидание, не то нетерпение - надежда, наивность, заря, радуга, цветик-семицветик, молочные реки/кисельные берега. И голоса эти - лихость, озорство, печаль, вера, разлука, горечь, сияние, свет, глубина - вовсю певчие душеньки развернулись, солистка пела как дышала, как жила, - так можно звезды собирать, воду носить, траву косить, свечу держать, детей рожать... Ее голос у меня где-то в районе солнечного сплетения поселился и уж оттуда, вибрируя, разливался по всему телу: чувство - физическое - что этот голос тебя трогает, насквозь проходит, всю тебя перебирает, перетряхивает. Из того, что я знала, пели «Червону руту», «Несе Галя воду», «Нiч яка мiсячна», «Розпрягайте, хлопцi, коней», «Смуглянку», «Шел казак». Еще была песня про маму, долгая, грустная такая песня, совершенно простенькая в плане художественных достоинств, но так жалостливо они ее пели, некоторые аж всплакнули, что я, конечно же, прониклась, тоже носом захлюпала. А в конце, когда уже к Кеми подходили, священник удивил меня не на шутку: всю дорогу, пока пели, он сидел с лицом мечтательным и задумчивым, то веселым, то грустным, ей-богу, он бы и в пляс пустился, если б не обязывало положение, а тут сделал серьезное строгое лицо и моментально превратился в типичнейшего служителя церкви: «Ну а теперь, дорогие сестры, шутки в стороны, пора и честь знать, приходим в себя и исполняем что-нибудь из церковного репертуара». И сестры запели «Богородице, Дево, радуйся», а я вылезла на палубу, смотреть, как причаливаем.
Кемь, пристань, солнце, неподвижно висящее над горизонтом, туристические автобусы, гора наших рюкзаков, монастырское подворье, деревянная изба, огромные трехъярусные кровати (карабканье на третий ярус, под самый потолок - сбылась Надина мечта!), беспокойная дрема, подъем в четыре утра, туман и сырость, деревянный сортир, жестяной плеск рукомойников, такси до вокзала и нас в машине пятнадцать человек на сундук мертвеца восемь человек. Полшестого утра, залитый электрическим светом кемский вокзал, поезд «Мурманск-Москва», сонные проводники, наша орда, занявшая целую плацкартную ячейку, перестук колес, мы едем-едем-едем, шум и гам, весь вагон на ушах, всё измазано в каше и шоколаде, Надя, Гера и Кася играют в свои хитроумные игры, иногда вовлекая и нас, вечер и ночь, навешивание на окружающий мир простыней и одеял, зарывание в норки, чем дальше от полюса, тем темнее, поезд мчится как угорелый, холод и ветра свист в стеклах, сквозняк, надеваю шапку и капюшон, натягиваю одеяло, руки под голову - и в окно взгляд. Люди сходят и люди подсаживаются, спать невозможно, только пялиться в стекло, смотреть, как светает, как пейзажи мимо бегут (какая, интересно, психология (менталитет?) может быть у людей в этой стране, когда они в пути днями и ночами видят бескрайние леса и поля, тайгу и степь, и редкие города и села - такие пространства и богатства, затерянность и потерянность, ничейность и никомуненужность, щедрость и расточительность, бери не хочу, оторви и брось, - это вам не княжество Монако, не республика Сан-Марино и не планета Маленького Принца, где все тесно и рядом, где всего мало, всё посчитано и учтено, всё нужно и при деле, и нет расточительности, широты, размаха, площади для революций, площадки для маневров, взлетной полосы, посему взлетать надо с места и сразу (вооот! нет возможности разогнаться и угробиться, и других угробить, зато и особенной тяги к полетам нет, это только широкая и загадочная русская душа всё мается, всё куда-то рвется, избалованная отравленная расторможенная убаюканная огромным своим пространством и долгим временем...)).
Вот такие ночные мысли, ночные бдения - и утром, в полпятого - Москва, как всегда, гостеприимно дождливая и ветреная, истеричная и суматошная, не спящая, не умолкающая никогда. Выгружались под дождем, вещи мокрые, грязные, суета, на всех натыкания с непривычки, потом на машине с ветерком по мокрому хмурому городу - Севка гнал как сумасшедший, впрочем, мне нравится его стиль вождения, вообще нравится такой стремительный, внешне беспечный, не без лихачества, но внутренне очень сосредоточенный стиль. Узкая тесная Москва, пасмурная и серая, разбрызгивание луж, суета и спешка уже спозаранку, но на душе светло и спокойно, легко и безмятежно, еще Соловки внутри дышат, еще синь морская и зелень лесная в глазах не растаяла. Вот и дом, входишь, позвякивая ключами, квартира пуста, проглянувшее в облаках солнце бьет в окна: и стены, и шторы, и солнечные квадраты на них - всё такое зыбкое, ненастоящее, как будто сейчас исчезнет, растает, как воздушный замок, дотронуться, чтобы ощутить реальность, ходишь по дому, как будто в первый раз, всё рассматриваешь, трогаешь - привыкаешь. После дальних поездок всегда такое чувство, как будто ты с луны свалился, и надо заново всё и всех узнавать, все такие непонятные и чужие, беспокойные и беспокоящие, а ты как наполненный спокойствием и тишиной глубокий сосуд - и живешь, и дышишь, и двигаешься плавно, медленно, и в глазах еще - выси заоблачные, просторы незамутненные, горизонты необрывные - только надо сохранить это как можно дольше, не расплескать. Рано или поздно Москва всё из тебя вытащит, вытянет, всю твою накопленную глубь раздергает по ниточкам, но сейчас еще эта отрешенность и безмятежность, высота и надмирность, и если счастье - в этом, в невозмутимости духа, в отсутствии лихорадок и страстей - то, да, я счастлива...