Марина...
Всё повторяю первый стих...
Марина жила и боролась, пока видела в этом смысл, пока была нужна кому-то («мне дождя, и радуги, / и руки - нужней / человека надоба / рук - в руке моей»). Умерла она не в силу внешних обстоятельств - не это ее добило. Ее хватило бы и дальше, дольше, если б была уверена, что ее существование необходимо, имеет смысл. Но она стала не нужна. Человек, Поэт, Женщина, Мать Марина Цветаева перестала быть необходимой. Ариадна и Сергей давно отстранились от нее, еще во Франции. После бегства Эфрона в Союз эмигрантское сообщество от М.Ц. отвернулось, она оказалась в изоляции, духовной и бытовой. В СССР вообще никому до нее не было дела. Стихи ее были не нужны, внутренний мир ее никого не интересовал. Сергею и Але, после их ареста, она уже ничем помочь не могла. Последним гвоздем в крышку стал Мур. Она поняла, что и ему она не нужна, более того - мешает, застит горизонт, тянет за собой во мрак, в тупик, сводит на нет будущее, без нее сыну будет лучше - проще. Вот это и был конец. Стимулов - не стало. Будущего - не стало. И ей ничего не осталось, как умереть. Она и умерла. Не п.ч. сломалась, смалодушничала, спятила, поддалась порыву, испугалась, отчаялась, дала слабину и т.п. Это всё сиюминутности, точки на плоскости быта. А на уровне экзистенции - не стало смысла в дальнейшем существовании. Для М.Ц. очень важен был смысл, ибо он один из основных векторов - и жизни, и творчества.
М.Ц. вся - ловец смыслов, творец смыслов, искатель и заклинатель.
И еще одно. Поэзия!
Как М.Ц. ни хорохорилась и не бравировала (мол, сами с усами!) - но поэзия для нее была не только мировосприятием и самовыражением (способом творения и/или преображения мира), не только позиционированием и утверждением себя в мире. И не только способом общения с миром - но, не в последнюю очередь, способом защиты от него, сознательным или бессознательным. Попыткой справиться с миром, который вознамерился справиться с ней. Творчество как последнее прибежище, когда все прочие - земные - исчерпаны, и идти больше некуда, не к кому.
В последние годы М.Ц. чаще прибегала к поэзии именно как к средству защиты: если сравнить ее раннее творчество (юное, ликующее, впередсмотрящее, всесильное - такому защита не нужна, оно само себе защита и опора) со зрелым (уже вполне себе земным, уже тяжелеющим, темнеющим; боль и нерв, переплавляющиеся в силу и знание), и с крайним, предсмертным (боль и нерв, зацикленные на самих себе, тупиковые, никуда не ведущие, и постоянный взгляд назад, стремление назад, в прошлое, - и здесь уже никакая защита не поможет, не сработает).
...Все мы в самом начале (тут вспомнилось пастернаковское «О, знал бы я, что так бывает!») полагаем, что круты и особенны, все мы творчески самонадеянны, самодостаточны, самоцельны (сами себе цели; и средства, и способы, и возможности, и результаты, и пределы - которые беспредельность). И все мы уверены, что творчество - это наш собственный выбор. Ровно так же мы не сомневаемся в том, что поэзия - это высший дар. Потом она оборачивается высшей болью, но до поры нам невдомек. А она незаметно, но неуклонно прибирает восторженных и зазевавшихся к рукам (поэзия вообще тот еще вербовщик!), и вот мы уже влипли по самое некуда, и назад дороги нет, да даже если б и была - думаем о ней с ужасом и отвращением. Так было с Блоком, Пастернаком, Мандельштамом, Есениным, Маяковским, (можно этот список длить и длить, это такая экзистенциальная плюс бесконечность); в ту же ловушку угодила и М.Ц., причем, всё зная и понимая, будучи готовой отвечать за выбор и прекрасно отдавая себе отчет в происходящем.
Применительно к творчеству, она вообще прекрасно отдавала себе отчет.
Ее поэтическая точность (точность словесного выражения) была ее человеческой честностью - перед самой собой и читателем. Да вообще перед людьми. Бывшими и будущими. Вот эта ее божественная/дьявольская точность - и была искренность, истина и справедливость, как она их понимала. И над этим - работала.
В последние годы стихов становилось всё меньше, поэзия стала иссякать, лишив М.Ц. ее последнего - самого надежного, безотказного, и, казалось, несокрушимого - прибежища. Убежища! А когда поэт не пишет - он умирает. Проверено и доказано - всеми...
Марина жила и боролась, пока видела в этом смысл, пока была нужна кому-то («мне дождя, и радуги, / и руки - нужней / человека надоба / рук - в руке моей»). Умерла она не в силу внешних обстоятельств - не это ее добило. Ее хватило бы и дальше, дольше, если б была уверена, что ее существование необходимо, имеет смысл. Но она стала не нужна. Человек, Поэт, Женщина, Мать Марина Цветаева перестала быть необходимой. Ариадна и Сергей давно отстранились от нее, еще во Франции. После бегства Эфрона в Союз эмигрантское сообщество от М.Ц. отвернулось, она оказалась в изоляции, духовной и бытовой. В СССР вообще никому до нее не было дела. Стихи ее были не нужны, внутренний мир ее никого не интересовал. Сергею и Але, после их ареста, она уже ничем помочь не могла. Последним гвоздем в крышку стал Мур. Она поняла, что и ему она не нужна, более того - мешает, застит горизонт, тянет за собой во мрак, в тупик, сводит на нет будущее, без нее сыну будет лучше - проще. Вот это и был конец. Стимулов - не стало. Будущего - не стало. И ей ничего не осталось, как умереть. Она и умерла. Не п.ч. сломалась, смалодушничала, спятила, поддалась порыву, испугалась, отчаялась, дала слабину и т.п. Это всё сиюминутности, точки на плоскости быта. А на уровне экзистенции - не стало смысла в дальнейшем существовании. Для М.Ц. очень важен был смысл, ибо он один из основных векторов - и жизни, и творчества.
М.Ц. вся - ловец смыслов, творец смыслов, искатель и заклинатель.
И еще одно. Поэзия!
Как М.Ц. ни хорохорилась и не бравировала (мол, сами с усами!) - но поэзия для нее была не только мировосприятием и самовыражением (способом творения и/или преображения мира), не только позиционированием и утверждением себя в мире. И не только способом общения с миром - но, не в последнюю очередь, способом защиты от него, сознательным или бессознательным. Попыткой справиться с миром, который вознамерился справиться с ней. Творчество как последнее прибежище, когда все прочие - земные - исчерпаны, и идти больше некуда, не к кому.
В последние годы М.Ц. чаще прибегала к поэзии именно как к средству защиты: если сравнить ее раннее творчество (юное, ликующее, впередсмотрящее, всесильное - такому защита не нужна, оно само себе защита и опора) со зрелым (уже вполне себе земным, уже тяжелеющим, темнеющим; боль и нерв, переплавляющиеся в силу и знание), и с крайним, предсмертным (боль и нерв, зацикленные на самих себе, тупиковые, никуда не ведущие, и постоянный взгляд назад, стремление назад, в прошлое, - и здесь уже никакая защита не поможет, не сработает).
...Все мы в самом начале (тут вспомнилось пастернаковское «О, знал бы я, что так бывает!») полагаем, что круты и особенны, все мы творчески самонадеянны, самодостаточны, самоцельны (сами себе цели; и средства, и способы, и возможности, и результаты, и пределы - которые беспредельность). И все мы уверены, что творчество - это наш собственный выбор. Ровно так же мы не сомневаемся в том, что поэзия - это высший дар. Потом она оборачивается высшей болью, но до поры нам невдомек. А она незаметно, но неуклонно прибирает восторженных и зазевавшихся к рукам (поэзия вообще тот еще вербовщик!), и вот мы уже влипли по самое некуда, и назад дороги нет, да даже если б и была - думаем о ней с ужасом и отвращением. Так было с Блоком, Пастернаком, Мандельштамом, Есениным, Маяковским, (можно этот список длить и длить, это такая экзистенциальная плюс бесконечность); в ту же ловушку угодила и М.Ц., причем, всё зная и понимая, будучи готовой отвечать за выбор и прекрасно отдавая себе отчет в происходящем.
Применительно к творчеству, она вообще прекрасно отдавала себе отчет.
Ее поэтическая точность (точность словесного выражения) была ее человеческой честностью - перед самой собой и читателем. Да вообще перед людьми. Бывшими и будущими. Вот эта ее божественная/дьявольская точность - и была искренность, истина и справедливость, как она их понимала. И над этим - работала.
В последние годы стихов становилось всё меньше, поэзия стала иссякать, лишив М.Ц. ее последнего - самого надежного, безотказного, и, казалось, несокрушимого - прибежища. Убежища! А когда поэт не пишет - он умирает. Проверено и доказано - всеми...