Соловки 2018: лабиринты
Еще одно любимое место для медитаций - вечерние лабиринты. Это местная достопримечательность, горячо туристами любимая; туда можно выйти по Заозерной улице (на ней мы тоже когда-то гостевали): от райпо к лесу, минуя «Сбербанк» и «Соловки-отель», и прямиком на побережье - там и находятся большой и малый соловецкие лабиринты. По форме представляют собой окружности со спиралевидными и кольцевидными дорожками/грядами внутри, сложенными из невысоких камней. По дорожкам между камней можно ходить. Говорят, что соловецкие лабиринты - артефакты, их сложили уже в XX веке, а настоящие древние памятники-лабиринты - на Большом Заяцком острове. Я их видела: заросшие, замшелые, неизвестного происхождения и назначения, загадочные, почти инопланетянские. Соловецкие поменьше и не так впечатляющи, но мне милее.
Не то чтоб это место силы, ничего особенного вдруг не зажигалось, не высвечивалось в моем и без того воспаленном мозгу, ничего сакрального - кроме мыслей. Обычно я отправлялась на лабиринты, когда нужно было хорошенько о чем-то подумать: накручивание петель среди камней заметно стимулирует мысль. А мысли там под стать лабиринтам, навеянные, подсказанные: куда бы ни ты зашел, как бы ни блуждал, выход всегда есть. Даже если ты его не видишь, даже если в кругах и петлях, которыми ходишь, ты и вовсе его потерял. И даже если от выхода ты удалился на расстояние нескольких тысяч световых лет, всё равно рано или поздно к нему придешь. И если тебя вдруг отбрасывает далеко от исходной точки (или от точки возврата) - это не есть катастрофа, возможно, это просто дополнительная петля, проверочный вираж, чтобы изучить возможности и перспективы. Их может быть много, этих дополнительных петель, но твой путь остается неизменным, так же, как не теряется, не сдвигается орбита, на которую ты рано или поздно возвращаешься, но только, скажем, с дополнительной валентностью или с приращенной атомной массой. А главная лабиринтская мысль, которая меня посетила этим летом: что выход где-то рядом с входом, возможно, выход и есть вход, это одно и то же место, зависит только от направления движения. От системы отсчета. Или от угла зрения. В какой-то неуловимый момент - (пел мне большой лабиринт, пока я в нем бродила) - вход превращается в выход, надо только это просечь. Посмотри - (не унимался он) - как незаметно, удаляясь от входа, приближаешься к выходу, и оба есть одно, так уж я, лабиринт, устроен. И даже если ты долго шла, далеко ушла, высоко взобралась или глубоко упала, и теперь ищешь выход - он там, где вход. Сколько бы ты ни прошла, ни преодолела в поисках - выход всегда там, где вход. Даже если тебе кажется иначе потому что ты преодолела сотни тысяч световых лет. Это всё игры пространства, его относительность. И нелинейность пути. И нелинейность времени. А значит, иллюзия пути и времени. И метафора бытия в придачу.
...И к чему он всё это поведал мне, большой лабиринт? Почему он это рассказал только теперь? Я столько раз по нему ходила в разные годы, и он молчал. А теперь вдруг заговорил, да так громко! «Выход там, где вход». Знать бы еще, где вход...
Иногда возникает чувство, что я по жизни блуждаю как по огромному учебнику с головоломками, задачками, шарадами и лабиринтами. И никак не могу выбраться, потерялась. Хм, так и представляется мне один из бесконечных перельмановских задачников, где я всё время что-то решаю, вычисляю, пытаюсь свести разные углы и плоскости, уравновесить чаши весов, найти оптимальные пути, вывести формулы, отследить проекции, подобрать ключи, шифры, слова, буквы, зачеркнуть ненужные числа и вписать нужные, соединить точки, не проходя дважды по одному и тому же маршруту, измерить неизмеримое, сопоставить несопоставимое, отыскать входы и выходы, причины и следствия, мотивы и возможности - короче, всякие хитроумные и парадоксальные задачи решить. (Один из любимых квестов - бродить по ленте Мебиуса, да так бродить, чтоб не падать, не проваливаться никуда, чтоб без головокружений и потерь пространственной ориентации...)
Кстати, большой соловецкий лабиринт по форме напоминает головной мозг с его полушариями, и можно свободно (а на самом деле, в соответствии с определенной системой) ходить из правого полушария в левое и наоборот - еще одна чудная метафора, я себе так и представляла, как я по полушариям головного мозга блуждаю - как импульс какой-нибудь.
Возвращаясь к медитациям: в закатную пору на лабиринтах сказочно красиво, чудесно и уютно, многие туда ходят за пейзажной съемкой. В крайний свой соловецкий день я тоже пошла, вечер выдался ясный и безоблачный, я шла с печаковской дороги, и в прогалинах леса уже золотилось, качалось низкое солнце, подгоняя меня, - я боялась не успеть добраться до открытого берега, не успеть на закат. Но тут увидела тетеньку с фотоаппаратом, она почти бежала по направлению к лабиринтам, вприпрыжку, размахивая руками, тоже боялась не успеть. Споткнулась, чуть не выронила фотоаппарат, побалансировала, но всё обошлось. Подумалось, вот я тоже так всё время спешу на закат, на рассвет, звездопад, листопад, не глядя под ноги, роняя вещи, расталкивая людей или вовсе их не замечая: простите-извините, пропустите, я очень тороплюсь, я на закат опаздываю. Как на поезд, или на занятия / на работу.
Закат всегда так удивительно окрашивает и море, и небо, особенно, если небо облачное. А в ясную безветренную погоду это выглядит как огромное огненное зеркало - очень мощный, требовательный цвет. А потом пейзаж постепенно утрачивает накал, становится розовым и нежным, и уже не взывает ни к кому и не требует ничего. И нет уже этой огненной плавкой мощи, а есть только тихое созерцательное умиротворение. Вот эти переходы оттенков и состояний я люблю наблюдать, как и состояние между собакой и волком - когда солнце уже село и нежно-синий, прозрачно-синий вечер незаметно становится серым, а потом и черным - как это происходит? когда?
Лабиринты мне особенно нравятся во время малой воды, когда обнажается берег, - забраться по камням как можно дальше, глубже в море, и стоять и смотреть в никудали мои, на линию горизонта, иногда кажется, что - за линию горизонта. Пространство до соединения моря с небом просматривается насквозь. От этого - ощущение высоты и беспредельности, ощущение объема. По этому чувству я очень скучаю в Москве. И, стоя на лабиринтах, всегда пытаюсь эту беспредельность пространства поглубже вдохнуть, вобрать, наесться под самую завязку, чтобы еще и на Москву, на долгую угрюмую зиму хватило витаминов и микроэлементов.
А линия горизонта - что ж! - даже когда она не просматривается, она всегда ощущается - это как место стыка в конструкции, как точка сборки, невидимая, но угадываемая, и это очень ценное ее свойство. Она как бы есть, но ее как бы нет. И даже когда ее нет - она есть. Вот бы мне так научиться!
А не просматривается она, потому что море и небо одинакового цвета и сливаются - такое бывает в безоблачную и безветренную погоду, когда небо отражается в море полностью, стопроцентно - чисто братья-близнецы! - и можно наблюдать иллюстрацию к высказыванию Ницше о бездне, которая, если в нее долго заглядывать, сама заглянет в заглядывающего. И когда стоишь на камне глубоко в море и вокруг то ли небо то ли вода, - как будто в огромном зеркальном шаре оказываешься, зависаешь в пространстве, где нет границ, точек отсчета и координат. И вот это: в зеркальном шаре, при ясном небе и невероятной прозрачности мироздания - это такое чувство абсолютного счастья, абсолютной свободы, абсолютного покоя. Я сейчас так написала, как будто это синонимы. Не знаю, как они соотносятся и существуют ли одновременно, но чувство именно такое: света, счастья, свободы и покоя. И сразу вспоминается момент в «Мастере и Маргарите», когда встает вопрос, что Мастер заслужил: покой или свет?
Это разные вещи?
...Когда море гладкое, не волнуется, не движется - то кажется, что, наверно, именно по такой воде можно ходить; хотя Христос ходил по волнам, но это уже высший пилотаж, а мне бы хоть и по такой научиться, для начала, - но почему-то меня это морское спокойствие завораживает, заколдовывает, вроде бы и надо пойти куда-то, да двигаться неохота, не обязательно. И когда долго-долго смотришь, то бездна заглядывает в тебя, то как будто растворяешься в пейзаже и становишься частью его, так бы и стояла на камнях - не часами даже, веками! - глядя на пейзажи неба, глядя в зеркало моря, глядя на ускользающую линию горизонта.
Валуны, которые на берегу, - может, они когда-то были людьми, но залюбовались пейзажем и не смогли оторваться. Не смогли уйти и окаменели, в берег вросли. Вот и я возьму да в камень обращусь, и буду вечно стоять на побережье, зато закаты буду видеть и рассветы, и даже северные сияния, а уж какое небо каждый день! Позавидовала камням, да. И чайкам. Чайкам в полете я всегда завидую, везде, дико.
Вспомнила эпизод про чаек: когда мы на Заяцкие острова шли на катере, кстати, на «Печаке», то, как обычно, чайки летели за кораблем и выпрашивали еду. Дядька на корме кидал им куски булки, причем огромные, и одна чайка, ну чисто цирковая артистка, ловила их на лету, быстро и точно, (и тут я подумала: вот насобачилась!), при этом совершая невероятные кульбиты, чем вызывала дикое восхищение у Геры и Каси, - так вот она ловила на лету куски и тут же глотала, но порции эти были такие большие, что ей приходилось делать мощные глотательные усилия, и было видно, как через ее горлышко проходит, буквально протискивается этот комок пищи, и каждый раз, видя это, Кася всплескивала руками, а Гера заливался счастливым смехом. Ужасно веселило его, как жадная чайка глотает еду, и, не успев проглотить, тут же кувыркается и ловит следующий кусок, и следующий, и следующий. Жадная артистическая чайка...
Возвращаясь к небу: чаще на Соловках бывает облачность/пасмурность, чем ясность, и тогда нет безмятежности, зато есть фантастические краски, оттенки, переходы, невероятные контуры и штрихи. Соловецкая избыточная облачность меня не угнетает, как в Москве, как в любом другом месте. Не напоминает крышку, через которую пробиваться. Не давит, не вгоняет в тоску, как ни странно, наоборот - примиряет с прочей моей неустроенностью. Потому что соловецкая облачность (туманность, пасмурность) - настоящее произведение искусства. Даже не знаю, какого: не то скульптура, не то архитектура, не то живопись, а скорее, всё вместе. И можно потерпеть многое, когда такое небо над головой, такие невероятные сочетания красок и линий! И даже можно пережить отсутствие звезд, потому что облачные пейзажи вполне это отсутствие компенсируют. По ночам ясное небо бывает еще реже, чем днем. Но дело еще и в белых ночах: достаточно темным (для звезд) небо становится только в августе, во второй половине. А так - всё время светло.
А в Крыму были такие плотные черные ночи, и я каждую ночь выходила на звезды смотреть, пока все спали, а днем скучала без них, думала, вот скоро ночь, пойду хоть увижусь, поболтаем))
И облака, отраженные в воде, - то еще зрелище, камера-обскура. И лес отраженный, и дома, и камни. И монастырь. Отраженный в глади Святого озера, или в глади бухты Благополучия, или в лужах, которые на дорогах ближе к осени разрастаются, - все эти монастыри - это всегда какие-то другие монастыри, живущие какой-то другой жизнью, своей отраженной жизнью. И всё это зазеркалье так волнует меня!
Монастырь во второй половине августа начинают подсвечивать по ночам, потому что ночи темнеют и естественного света уже не хватает. Этим летом его подсвечивали ощутимо, Варя говорила, все последние годы было так, а я помню, в 2011 он был почти темен и возвышался громадой своей ночной, когда я шла домой через поселок: из кресторезки на Сельдяном мысу к бабушке Вере Ивановне на Северную улицу. А нынешним августом монастырь красиво светился, отражаясь во всех водах своими огнями и башнями, мягким янтарным светом, похожим на свет от свечи; он сам похож на большую теплую свечу, - и по вечерам, когда становилось совсем темно, я выходила гулять вокруг него. Вечерами холодало, задувало, народ прятался по домам, по гостиницам, и я шла бродить вдоль стен монастыря в гордом одиночестве, и любовалась, и владела им единолично: он принадлежал только мне, ни с кем не надо было его делить, как днем. Эти вечерние околомонастырские прогулки постепенно превратились в ритуал. По часовой стрелке: начиная от дома на улице Сивко, мимо реставрирующейся Никольской башни с Никольскими же воротами, вдоль Святого озера, в котором плавала луна и облака, сидели нахохленные чайки на деревянных перилах, мимо Архангельской башни, мимо купальни с мостками и скамейкой, огибая Белую башню и выходя к Прядильной, к сухому доку, бухте Благополучия, катерам, яхтам и мачтам, ближним лудам и поклонному кресту, потом вдоль бухты и стены, мимо главных ворот монастыря (Святых), далее поднимаясь на ров к Константиновской часовне и Корожной башне, и вдоль рва, поглядывая то на монастырские стены, то на огни поселка и темную линию леса за ними, постепенно двигаясь всё к той же, облепленной лесами Никольской башне, - и опять вдоль Святого озера мимо глухой монастырской стены, из-за которой белеют храмы... Так можно было долго гулять, на один круг у меня не менее получаса уходило, это со всеми остановками, задумчивостями, наблюдениями, ну и я как стрелка на часах, ходила и ходила, - опять же, пешеходство мысль стимулирует. И всё никак не могла оторваться, уже вроде собираюсь домой, уже замерзла и заледенела, уж и ноги устали и не идут, а всё не могу распрощаться, отвернуться, оторваться - как магнитом притянутая.
Мне нравилось смотреть на монастырь, на толстенные мощные стены из дикого камня и как из-за этих темных валунов вздымаются белые соборы, Спасо-Преображенский, Свято-Троицкий, Успенская церковь с трапезной палатой, а выше них колокольня, - как они вырастают над линией стен и спокойно и уверенно белеют в темноте. Иногда они нежно белеют, иногда строго. Вот именно этот контраст завораживает: грубая темная кладка стен и из-за них - белые стены храмов. Сейчас, в Москве, мне так этого не хватает! Я и на острове понимала, как мне будет не хватать монастыря по возвращении. За этот сумасшедший противоречивый вдохновенный август я так привыкла видеть его, всякий раз выходя из дому (где бы этот дом ни находился), я привыкла искать его глазами всюду, где бы ни оказалась: с любой дороги, с любой улицы, по которой ходила - и находить, как бы удостоверяясь, что всё в порядке, что вот он, на месте. Даже дико было думать, что приеду в Москву, выйду из дома, а монастыря нет. Это как?
Нет этого спокойного, сурового и замкнутого, к которому я как к человеку привязалась, а вот теперь я в Москве, и он только перед мысленным взором, только картинка и осталась: утренняя, нежно-рассветная, и дневная, колокольная, многолюдная, и вечерняя, беспокойно-закатная, и ночная, мягко подсвеченная. Этот ночной теплый свет всю суровость его скрадывал, все углы сглаживал. И я скучаю по нему, и я хочу его видеть - так только людям можно в любви признаваться, как я - монастырю. (Как я - острову.) Он во мне как свеча горит, внутри, в груди, я хожу и как будто от ветра отворачиваюсь, прикрываю этот огонек, берегу, чтобы не загасили бури, сквозняки, злые мысли, тяжелые будни. И там же, внутри, соловецкие леса волнуются, и там же небо и море на лабиринтах, и я боюсь это потушить, расплескать, такая я хожу прозрачная с этим небом, морем и островом, я уже сама почти стала этим небом и морем и островом - не отличишь...
И всё думаю, как так получается: одни люди приезжают и уезжают, и это для них всего лишь место отпуска, отдыха, и даже если не просто отпуска не просто место, даже если - дыхание истории, памятник, место силы, место скорби, место религиозного поклонения - но люди, побыв, уезжают, и на этом всё, дальше они отправляются в другие места, мест много на свете, и на остров их не тянет больше. А иные однажды приезжают - и всё, влипли, не могут оторваться, всё ездят и ездят, хотя куча на свете всего интересного. Сначала ездят в отпуск, потом на всё лето (подгадывают отпуск или сезонную работу находят). А некоторые так и вообще остаются жить. Насовсем. Обустраиваются, хозяйством обзаводятся, детей рожают. Как Варя с Деном. Как Женя - плотник из подмосковной Щербинки. Почему туда каждое лето ездит крымчанин Антон, фотограф и преподаватель истории и философии в симферопольском универе? Настя, известная актриса, имеющая не последние роли в театре и кино? Титаны народного промысла Саша и Ира с дочерью Калиной - бросают свой Великий Новгород и каждое лето, с мая по октябрь, их дом Соловки? Москвичи Игорь и Маша, вольные художники и экскурсоводы из Морского музея, которые даже жить готовы в амбаре (а больше негде), чтобы только не уезжать на большую землю? Катя и Дима Григорьевы из Аргентины, питерцы Лёня и Никита, чтобы работать в гостинице острова на краю света? Куня и Анечка, которые каждый год приезжают, пусть ненадолго? Лиза, Саша, которые хоть и не ездят с таким завидным постоянством, но с завидным постоянством собираются, соскучась? И многие другие.
Почему одни влюбляются в эту землю (и если влюбляются, так уж намертво), а другие нет? Что конкретно меня связывает с этим местом, почему меня тянет сюда, а не тянет куда-то еще? Допустим, в Скандинавию, в Америку, в Антарктиду?
Это так же как с людьми: в кого-то влюбляешься, а к кому-то равнодушна. Причем сразу понимаешь, если влипла, сразу понимаешь: твое или нет, - потому что когда встречаешь своего человека, то сразу чувство, как будто ты его знала раньше, когда-то, где-то, знала раньше и знаешь сейчас, и душа его тебе знакома и для тебя открыта. И он тебе не чужой, даже если по факту (и по всем признакам) - незнакомый, чужой и ничего общего нет и быть не может. И вот это чувство узнавания - (это предательское чувство) - оно и есть примета, ориентир. Потому что, как правило, оно обоюдно. И рационального объяснения этому нет. Не то чтобы я верила в реинкарнацию, но у меня нет других версий. Точнее, есть, но они меня не устраивают.
Что меня связывает с Соловками, связывало когда-то, быть может? Когда? Что меня связывает с Крымом? С Серебряным веком? Со Второй Мировой войной? Почему меня волнуют московские ополченцы и «ночные ведьмы», а не эльтигенский десант и не эскадрилья «Нормандия - Неман»? Почему - Святитель Лука, а не, допустим, Зосима и Савватий Соловецкие, не Сергий Радонежский и не протопоп Аввакум? (Знавала я людей, которые были без ума от мятежного протопопа, так увлеченно о нем говорили, так болели за него и за его дело, - как будто это не происходило три с половиной века тому назад! Впрочем, время здесь значения не имеет...) Что меня связывает с людьми, которых я для себя выбираю (я ли?), почему я выбрала их, а не выбрала каких-то других? Почему по отношению к ним у меня возникало чувство, будто я всегда их знала, а в отношении других - нет? Может все, кого я встречаю из жизни в жизнь, это просто разные воплощения одних и тех же душ (на которые я обречена, из жизни в жизнь)? Может, не так уж много у высшего разума комбинаций для нас, человечков (потому что за всеми не уследишь, да и так всё ясно, без сложносочиненных многоходовок)? Или это кармический закон напроказил: надо отрабатывать долги прошлых воплощений, ситуации прошлых воплощений, то, что не отработала в прошлом, - значит, и людей надо отрабатывать тех, которых не отработала тогда. Значит, они уже были. В смысле: они уже есть. Они - одни и те же (возможно, за некоторым исключением). Поэтому их сразу узнаёшь.
И тут я боюсь скатиться совсем уж в беспробудную мистику, и малодушно объявляю всё вышенаписанное версиями и вероятностями, потому что мне как человеку с синдромом Фомы с аналитическим складом ума - сложно опираться на то, что нельзя проверить/доказать опытным путем.
……………..
В общем, пока я ходила-бродила, любовалась и рассуждала, работала и отдыхала, общалась и отшельничала - незаметно подкрался сентябрь. Соловки постепенно пропитывались осенью: всё желтело, по небу носились тучи, море волновалось, задували ветра. Варя и Ден собирали детей в школу, дети чистили рюкзаки и пеналы, подписывали тетради, дневники - все уже были в процессе подготовки к обычной жизни, к той трудовой жизни, которая у них происходит каждодневно, без нас, без меня. А и для меня настало время отправляться обратно, на большую землю - там моя жизнь (хотя чаще она тоже идет без меня).
Соловки невероятно красивы осенью. Когда-нибудь я это увижу. И с высоты Секирной горы осенними красками полюбуюсь. И брусники насобираю, и клюквы. И по озерам, засыпанным листьями, на лодке пройду. И со штормовым морем побеседую на лабиринтах. И под дождем грязь месить тоже не обломаюсь.
Но еще больше хочу увидеть Соловки зимой: Ден рассказывал про северное сияние, а Варя - что иней на камнях монастырских стен так блестит и сверкает, даже слепит - и это очень красиво! И мохнатая пурга, и белое безмолвие, и розовые закаты; дымки из труб; сугробы во дворах; занесенные снегом сараи, лодки, причалы; тюлени на льдинах, торосы, прогулки на ближние луды по замерзшему морю, бескрайний беломорский простор, полусонный поселок и бессонный монастырь, торжественные службы в Рождество и Крещение, горящий маяк Секиро-Вознесенской церкви (и она как белая свеча в снегу)! Дааа, и вот эту сверкающую снежную корочку на стенах и башнях - очень хочу увидеть, потрогать! Думаю, рано или поздно это случится. Но не сейчас, не сейчас...
А вообще-то подумываю о зимовке на Соловках. Но, чтобы зимовать, надо работу и жилье. Работу - главное. Без нее там, в этих приполярных снегах и ночах, можно спятить, - а работы для меня пока нет там.
Но - поживем, увидим.
Как выяснилось, Соловки - остров исполнения желаний. Самых заветных и, казалось бы, неисполнимых. И в особенности тех, исполнения которых нужно бояться...
Не то чтоб это место силы, ничего особенного вдруг не зажигалось, не высвечивалось в моем и без того воспаленном мозгу, ничего сакрального - кроме мыслей. Обычно я отправлялась на лабиринты, когда нужно было хорошенько о чем-то подумать: накручивание петель среди камней заметно стимулирует мысль. А мысли там под стать лабиринтам, навеянные, подсказанные: куда бы ни ты зашел, как бы ни блуждал, выход всегда есть. Даже если ты его не видишь, даже если в кругах и петлях, которыми ходишь, ты и вовсе его потерял. И даже если от выхода ты удалился на расстояние нескольких тысяч световых лет, всё равно рано или поздно к нему придешь. И если тебя вдруг отбрасывает далеко от исходной точки (или от точки возврата) - это не есть катастрофа, возможно, это просто дополнительная петля, проверочный вираж, чтобы изучить возможности и перспективы. Их может быть много, этих дополнительных петель, но твой путь остается неизменным, так же, как не теряется, не сдвигается орбита, на которую ты рано или поздно возвращаешься, но только, скажем, с дополнительной валентностью или с приращенной атомной массой. А главная лабиринтская мысль, которая меня посетила этим летом: что выход где-то рядом с входом, возможно, выход и есть вход, это одно и то же место, зависит только от направления движения. От системы отсчета. Или от угла зрения. В какой-то неуловимый момент - (пел мне большой лабиринт, пока я в нем бродила) - вход превращается в выход, надо только это просечь. Посмотри - (не унимался он) - как незаметно, удаляясь от входа, приближаешься к выходу, и оба есть одно, так уж я, лабиринт, устроен. И даже если ты долго шла, далеко ушла, высоко взобралась или глубоко упала, и теперь ищешь выход - он там, где вход. Сколько бы ты ни прошла, ни преодолела в поисках - выход всегда там, где вход. Даже если тебе кажется иначе потому что ты преодолела сотни тысяч световых лет. Это всё игры пространства, его относительность. И нелинейность пути. И нелинейность времени. А значит, иллюзия пути и времени. И метафора бытия в придачу.
...И к чему он всё это поведал мне, большой лабиринт? Почему он это рассказал только теперь? Я столько раз по нему ходила в разные годы, и он молчал. А теперь вдруг заговорил, да так громко! «Выход там, где вход». Знать бы еще, где вход...
Иногда возникает чувство, что я по жизни блуждаю как по огромному учебнику с головоломками, задачками, шарадами и лабиринтами. И никак не могу выбраться, потерялась. Хм, так и представляется мне один из бесконечных перельмановских задачников, где я всё время что-то решаю, вычисляю, пытаюсь свести разные углы и плоскости, уравновесить чаши весов, найти оптимальные пути, вывести формулы, отследить проекции, подобрать ключи, шифры, слова, буквы, зачеркнуть ненужные числа и вписать нужные, соединить точки, не проходя дважды по одному и тому же маршруту, измерить неизмеримое, сопоставить несопоставимое, отыскать входы и выходы, причины и следствия, мотивы и возможности - короче, всякие хитроумные и парадоксальные задачи решить. (Один из любимых квестов - бродить по ленте Мебиуса, да так бродить, чтоб не падать, не проваливаться никуда, чтоб без головокружений и потерь пространственной ориентации...)
Кстати, большой соловецкий лабиринт по форме напоминает головной мозг с его полушариями, и можно свободно (а на самом деле, в соответствии с определенной системой) ходить из правого полушария в левое и наоборот - еще одна чудная метафора, я себе так и представляла, как я по полушариям головного мозга блуждаю - как импульс какой-нибудь.
Возвращаясь к медитациям: в закатную пору на лабиринтах сказочно красиво, чудесно и уютно, многие туда ходят за пейзажной съемкой. В крайний свой соловецкий день я тоже пошла, вечер выдался ясный и безоблачный, я шла с печаковской дороги, и в прогалинах леса уже золотилось, качалось низкое солнце, подгоняя меня, - я боялась не успеть добраться до открытого берега, не успеть на закат. Но тут увидела тетеньку с фотоаппаратом, она почти бежала по направлению к лабиринтам, вприпрыжку, размахивая руками, тоже боялась не успеть. Споткнулась, чуть не выронила фотоаппарат, побалансировала, но всё обошлось. Подумалось, вот я тоже так всё время спешу на закат, на рассвет, звездопад, листопад, не глядя под ноги, роняя вещи, расталкивая людей или вовсе их не замечая: простите-извините, пропустите, я очень тороплюсь, я на закат опаздываю. Как на поезд, или на занятия / на работу.
Закат всегда так удивительно окрашивает и море, и небо, особенно, если небо облачное. А в ясную безветренную погоду это выглядит как огромное огненное зеркало - очень мощный, требовательный цвет. А потом пейзаж постепенно утрачивает накал, становится розовым и нежным, и уже не взывает ни к кому и не требует ничего. И нет уже этой огненной плавкой мощи, а есть только тихое созерцательное умиротворение. Вот эти переходы оттенков и состояний я люблю наблюдать, как и состояние между собакой и волком - когда солнце уже село и нежно-синий, прозрачно-синий вечер незаметно становится серым, а потом и черным - как это происходит? когда?
Лабиринты мне особенно нравятся во время малой воды, когда обнажается берег, - забраться по камням как можно дальше, глубже в море, и стоять и смотреть в никудали мои, на линию горизонта, иногда кажется, что - за линию горизонта. Пространство до соединения моря с небом просматривается насквозь. От этого - ощущение высоты и беспредельности, ощущение объема. По этому чувству я очень скучаю в Москве. И, стоя на лабиринтах, всегда пытаюсь эту беспредельность пространства поглубже вдохнуть, вобрать, наесться под самую завязку, чтобы еще и на Москву, на долгую угрюмую зиму хватило витаминов и микроэлементов.
А линия горизонта - что ж! - даже когда она не просматривается, она всегда ощущается - это как место стыка в конструкции, как точка сборки, невидимая, но угадываемая, и это очень ценное ее свойство. Она как бы есть, но ее как бы нет. И даже когда ее нет - она есть. Вот бы мне так научиться!
А не просматривается она, потому что море и небо одинакового цвета и сливаются - такое бывает в безоблачную и безветренную погоду, когда небо отражается в море полностью, стопроцентно - чисто братья-близнецы! - и можно наблюдать иллюстрацию к высказыванию Ницше о бездне, которая, если в нее долго заглядывать, сама заглянет в заглядывающего. И когда стоишь на камне глубоко в море и вокруг то ли небо то ли вода, - как будто в огромном зеркальном шаре оказываешься, зависаешь в пространстве, где нет границ, точек отсчета и координат. И вот это: в зеркальном шаре, при ясном небе и невероятной прозрачности мироздания - это такое чувство абсолютного счастья, абсолютной свободы, абсолютного покоя. Я сейчас так написала, как будто это синонимы. Не знаю, как они соотносятся и существуют ли одновременно, но чувство именно такое: света, счастья, свободы и покоя. И сразу вспоминается момент в «Мастере и Маргарите», когда встает вопрос, что Мастер заслужил: покой или свет?
Это разные вещи?
...Когда море гладкое, не волнуется, не движется - то кажется, что, наверно, именно по такой воде можно ходить; хотя Христос ходил по волнам, но это уже высший пилотаж, а мне бы хоть и по такой научиться, для начала, - но почему-то меня это морское спокойствие завораживает, заколдовывает, вроде бы и надо пойти куда-то, да двигаться неохота, не обязательно. И когда долго-долго смотришь, то бездна заглядывает в тебя, то как будто растворяешься в пейзаже и становишься частью его, так бы и стояла на камнях - не часами даже, веками! - глядя на пейзажи неба, глядя в зеркало моря, глядя на ускользающую линию горизонта.
Валуны, которые на берегу, - может, они когда-то были людьми, но залюбовались пейзажем и не смогли оторваться. Не смогли уйти и окаменели, в берег вросли. Вот и я возьму да в камень обращусь, и буду вечно стоять на побережье, зато закаты буду видеть и рассветы, и даже северные сияния, а уж какое небо каждый день! Позавидовала камням, да. И чайкам. Чайкам в полете я всегда завидую, везде, дико.
Вспомнила эпизод про чаек: когда мы на Заяцкие острова шли на катере, кстати, на «Печаке», то, как обычно, чайки летели за кораблем и выпрашивали еду. Дядька на корме кидал им куски булки, причем огромные, и одна чайка, ну чисто цирковая артистка, ловила их на лету, быстро и точно, (и тут я подумала: вот насобачилась!), при этом совершая невероятные кульбиты, чем вызывала дикое восхищение у Геры и Каси, - так вот она ловила на лету куски и тут же глотала, но порции эти были такие большие, что ей приходилось делать мощные глотательные усилия, и было видно, как через ее горлышко проходит, буквально протискивается этот комок пищи, и каждый раз, видя это, Кася всплескивала руками, а Гера заливался счастливым смехом. Ужасно веселило его, как жадная чайка глотает еду, и, не успев проглотить, тут же кувыркается и ловит следующий кусок, и следующий, и следующий. Жадная артистическая чайка...
Возвращаясь к небу: чаще на Соловках бывает облачность/пасмурность, чем ясность, и тогда нет безмятежности, зато есть фантастические краски, оттенки, переходы, невероятные контуры и штрихи. Соловецкая избыточная облачность меня не угнетает, как в Москве, как в любом другом месте. Не напоминает крышку, через которую пробиваться. Не давит, не вгоняет в тоску, как ни странно, наоборот - примиряет с прочей моей неустроенностью. Потому что соловецкая облачность (туманность, пасмурность) - настоящее произведение искусства. Даже не знаю, какого: не то скульптура, не то архитектура, не то живопись, а скорее, всё вместе. И можно потерпеть многое, когда такое небо над головой, такие невероятные сочетания красок и линий! И даже можно пережить отсутствие звезд, потому что облачные пейзажи вполне это отсутствие компенсируют. По ночам ясное небо бывает еще реже, чем днем. Но дело еще и в белых ночах: достаточно темным (для звезд) небо становится только в августе, во второй половине. А так - всё время светло.
А в Крыму были такие плотные черные ночи, и я каждую ночь выходила на звезды смотреть, пока все спали, а днем скучала без них, думала, вот скоро ночь, пойду хоть увижусь, поболтаем))
И облака, отраженные в воде, - то еще зрелище, камера-обскура. И лес отраженный, и дома, и камни. И монастырь. Отраженный в глади Святого озера, или в глади бухты Благополучия, или в лужах, которые на дорогах ближе к осени разрастаются, - все эти монастыри - это всегда какие-то другие монастыри, живущие какой-то другой жизнью, своей отраженной жизнью. И всё это зазеркалье так волнует меня!
Монастырь во второй половине августа начинают подсвечивать по ночам, потому что ночи темнеют и естественного света уже не хватает. Этим летом его подсвечивали ощутимо, Варя говорила, все последние годы было так, а я помню, в 2011 он был почти темен и возвышался громадой своей ночной, когда я шла домой через поселок: из кресторезки на Сельдяном мысу к бабушке Вере Ивановне на Северную улицу. А нынешним августом монастырь красиво светился, отражаясь во всех водах своими огнями и башнями, мягким янтарным светом, похожим на свет от свечи; он сам похож на большую теплую свечу, - и по вечерам, когда становилось совсем темно, я выходила гулять вокруг него. Вечерами холодало, задувало, народ прятался по домам, по гостиницам, и я шла бродить вдоль стен монастыря в гордом одиночестве, и любовалась, и владела им единолично: он принадлежал только мне, ни с кем не надо было его делить, как днем. Эти вечерние околомонастырские прогулки постепенно превратились в ритуал. По часовой стрелке: начиная от дома на улице Сивко, мимо реставрирующейся Никольской башни с Никольскими же воротами, вдоль Святого озера, в котором плавала луна и облака, сидели нахохленные чайки на деревянных перилах, мимо Архангельской башни, мимо купальни с мостками и скамейкой, огибая Белую башню и выходя к Прядильной, к сухому доку, бухте Благополучия, катерам, яхтам и мачтам, ближним лудам и поклонному кресту, потом вдоль бухты и стены, мимо главных ворот монастыря (Святых), далее поднимаясь на ров к Константиновской часовне и Корожной башне, и вдоль рва, поглядывая то на монастырские стены, то на огни поселка и темную линию леса за ними, постепенно двигаясь всё к той же, облепленной лесами Никольской башне, - и опять вдоль Святого озера мимо глухой монастырской стены, из-за которой белеют храмы... Так можно было долго гулять, на один круг у меня не менее получаса уходило, это со всеми остановками, задумчивостями, наблюдениями, ну и я как стрелка на часах, ходила и ходила, - опять же, пешеходство мысль стимулирует. И всё никак не могла оторваться, уже вроде собираюсь домой, уже замерзла и заледенела, уж и ноги устали и не идут, а всё не могу распрощаться, отвернуться, оторваться - как магнитом притянутая.
Мне нравилось смотреть на монастырь, на толстенные мощные стены из дикого камня и как из-за этих темных валунов вздымаются белые соборы, Спасо-Преображенский, Свято-Троицкий, Успенская церковь с трапезной палатой, а выше них колокольня, - как они вырастают над линией стен и спокойно и уверенно белеют в темноте. Иногда они нежно белеют, иногда строго. Вот именно этот контраст завораживает: грубая темная кладка стен и из-за них - белые стены храмов. Сейчас, в Москве, мне так этого не хватает! Я и на острове понимала, как мне будет не хватать монастыря по возвращении. За этот сумасшедший противоречивый вдохновенный август я так привыкла видеть его, всякий раз выходя из дому (где бы этот дом ни находился), я привыкла искать его глазами всюду, где бы ни оказалась: с любой дороги, с любой улицы, по которой ходила - и находить, как бы удостоверяясь, что всё в порядке, что вот он, на месте. Даже дико было думать, что приеду в Москву, выйду из дома, а монастыря нет. Это как?
Нет этого спокойного, сурового и замкнутого, к которому я как к человеку привязалась, а вот теперь я в Москве, и он только перед мысленным взором, только картинка и осталась: утренняя, нежно-рассветная, и дневная, колокольная, многолюдная, и вечерняя, беспокойно-закатная, и ночная, мягко подсвеченная. Этот ночной теплый свет всю суровость его скрадывал, все углы сглаживал. И я скучаю по нему, и я хочу его видеть - так только людям можно в любви признаваться, как я - монастырю. (Как я - острову.) Он во мне как свеча горит, внутри, в груди, я хожу и как будто от ветра отворачиваюсь, прикрываю этот огонек, берегу, чтобы не загасили бури, сквозняки, злые мысли, тяжелые будни. И там же, внутри, соловецкие леса волнуются, и там же небо и море на лабиринтах, и я боюсь это потушить, расплескать, такая я хожу прозрачная с этим небом, морем и островом, я уже сама почти стала этим небом и морем и островом - не отличишь...
И всё думаю, как так получается: одни люди приезжают и уезжают, и это для них всего лишь место отпуска, отдыха, и даже если не просто отпуска не просто место, даже если - дыхание истории, памятник, место силы, место скорби, место религиозного поклонения - но люди, побыв, уезжают, и на этом всё, дальше они отправляются в другие места, мест много на свете, и на остров их не тянет больше. А иные однажды приезжают - и всё, влипли, не могут оторваться, всё ездят и ездят, хотя куча на свете всего интересного. Сначала ездят в отпуск, потом на всё лето (подгадывают отпуск или сезонную работу находят). А некоторые так и вообще остаются жить. Насовсем. Обустраиваются, хозяйством обзаводятся, детей рожают. Как Варя с Деном. Как Женя - плотник из подмосковной Щербинки. Почему туда каждое лето ездит крымчанин Антон, фотограф и преподаватель истории и философии в симферопольском универе? Настя, известная актриса, имеющая не последние роли в театре и кино? Титаны народного промысла Саша и Ира с дочерью Калиной - бросают свой Великий Новгород и каждое лето, с мая по октябрь, их дом Соловки? Москвичи Игорь и Маша, вольные художники и экскурсоводы из Морского музея, которые даже жить готовы в амбаре (а больше негде), чтобы только не уезжать на большую землю? Катя и Дима Григорьевы из Аргентины, питерцы Лёня и Никита, чтобы работать в гостинице острова на краю света? Куня и Анечка, которые каждый год приезжают, пусть ненадолго? Лиза, Саша, которые хоть и не ездят с таким завидным постоянством, но с завидным постоянством собираются, соскучась? И многие другие.
Почему одни влюбляются в эту землю (и если влюбляются, так уж намертво), а другие нет? Что конкретно меня связывает с этим местом, почему меня тянет сюда, а не тянет куда-то еще? Допустим, в Скандинавию, в Америку, в Антарктиду?
Это так же как с людьми: в кого-то влюбляешься, а к кому-то равнодушна. Причем сразу понимаешь, если влипла, сразу понимаешь: твое или нет, - потому что когда встречаешь своего человека, то сразу чувство, как будто ты его знала раньше, когда-то, где-то, знала раньше и знаешь сейчас, и душа его тебе знакома и для тебя открыта. И он тебе не чужой, даже если по факту (и по всем признакам) - незнакомый, чужой и ничего общего нет и быть не может. И вот это чувство узнавания - (это предательское чувство) - оно и есть примета, ориентир. Потому что, как правило, оно обоюдно. И рационального объяснения этому нет. Не то чтобы я верила в реинкарнацию, но у меня нет других версий. Точнее, есть, но они меня не устраивают.
Что меня связывает с Соловками, связывало когда-то, быть может? Когда? Что меня связывает с Крымом? С Серебряным веком? Со Второй Мировой войной? Почему меня волнуют московские ополченцы и «ночные ведьмы», а не эльтигенский десант и не эскадрилья «Нормандия - Неман»? Почему - Святитель Лука, а не, допустим, Зосима и Савватий Соловецкие, не Сергий Радонежский и не протопоп Аввакум? (Знавала я людей, которые были без ума от мятежного протопопа, так увлеченно о нем говорили, так болели за него и за его дело, - как будто это не происходило три с половиной века тому назад! Впрочем, время здесь значения не имеет...) Что меня связывает с людьми, которых я для себя выбираю (я ли?), почему я выбрала их, а не выбрала каких-то других? Почему по отношению к ним у меня возникало чувство, будто я всегда их знала, а в отношении других - нет? Может все, кого я встречаю из жизни в жизнь, это просто разные воплощения одних и тех же душ (на которые я обречена, из жизни в жизнь)? Может, не так уж много у высшего разума комбинаций для нас, человечков (потому что за всеми не уследишь, да и так всё ясно, без сложносочиненных многоходовок)? Или это кармический закон напроказил: надо отрабатывать долги прошлых воплощений, ситуации прошлых воплощений, то, что не отработала в прошлом, - значит, и людей надо отрабатывать тех, которых не отработала тогда. Значит, они уже были. В смысле: они уже есть. Они - одни и те же (возможно, за некоторым исключением). Поэтому их сразу узнаёшь.
И тут я боюсь скатиться совсем уж в беспробудную мистику, и малодушно объявляю всё вышенаписанное версиями и вероятностями, потому что мне как человеку с синдромом Фомы с аналитическим складом ума - сложно опираться на то, что нельзя проверить/доказать опытным путем.
……………..
В общем, пока я ходила-бродила, любовалась и рассуждала, работала и отдыхала, общалась и отшельничала - незаметно подкрался сентябрь. Соловки постепенно пропитывались осенью: всё желтело, по небу носились тучи, море волновалось, задували ветра. Варя и Ден собирали детей в школу, дети чистили рюкзаки и пеналы, подписывали тетради, дневники - все уже были в процессе подготовки к обычной жизни, к той трудовой жизни, которая у них происходит каждодневно, без нас, без меня. А и для меня настало время отправляться обратно, на большую землю - там моя жизнь (хотя чаще она тоже идет без меня).
Соловки невероятно красивы осенью. Когда-нибудь я это увижу. И с высоты Секирной горы осенними красками полюбуюсь. И брусники насобираю, и клюквы. И по озерам, засыпанным листьями, на лодке пройду. И со штормовым морем побеседую на лабиринтах. И под дождем грязь месить тоже не обломаюсь.
Но еще больше хочу увидеть Соловки зимой: Ден рассказывал про северное сияние, а Варя - что иней на камнях монастырских стен так блестит и сверкает, даже слепит - и это очень красиво! И мохнатая пурга, и белое безмолвие, и розовые закаты; дымки из труб; сугробы во дворах; занесенные снегом сараи, лодки, причалы; тюлени на льдинах, торосы, прогулки на ближние луды по замерзшему морю, бескрайний беломорский простор, полусонный поселок и бессонный монастырь, торжественные службы в Рождество и Крещение, горящий маяк Секиро-Вознесенской церкви (и она как белая свеча в снегу)! Дааа, и вот эту сверкающую снежную корочку на стенах и башнях - очень хочу увидеть, потрогать! Думаю, рано или поздно это случится. Но не сейчас, не сейчас...
А вообще-то подумываю о зимовке на Соловках. Но, чтобы зимовать, надо работу и жилье. Работу - главное. Без нее там, в этих приполярных снегах и ночах, можно спятить, - а работы для меня пока нет там.
Но - поживем, увидим.
Как выяснилось, Соловки - остров исполнения желаний. Самых заветных и, казалось бы, неисполнимых. И в особенности тех, исполнения которых нужно бояться...