Александр Ширвиндт: «Сатира предполагает злость, я, к сожалению, добренький»
«…На вопрос о современных «звёздах», которые жизни своей не мыслят без скандала, Александр Анатольевич сказал: «То, как Джигурда сам в ванне рожает детей, - ну это же история абсолютно амбициозных идиотов! Когда вся жизнь строится на том, что нужно быть обязательно узнаваемым, амбициозным и не дай бог, чтобы тебя через секунды не забыли! И этот вот поток «звёзд-однодневок», это сонмище «звёздорванок» - это невозможно пережить, понимаете...»
Довелось и мне сегодня посмеяться. На Ширвиндта набился народ (зал, правда, не очень большой), и вот появляется он сам. Передо мной встает фотограф - фотографировать. И я встаю - ну, тоже поснимать. Только я на своё место кладу книжку предусмотрительно, а фотограф так встает - ну, он же рядом, тем более по соседству его знакомая сидит.
И вот мы фоткаем Ширвиндта - как тут по рядам прошмыгивает некий субъект в поисках свободного места. Шмыг к моему - а на моем книжка лежит! И он бац - и плюхается на место того фотографа! Девушка и опомниться не успела.
Фотограф оборачивается: мол, что за хуйня, моё ж место. Логика субъекта проста: ну, вы ж стоите! А я сижу. Простые внятные слова на него не действуют. Ширвиндта с подиума поздравляют-представляют, фотограф и этот тип ведут шепотом страстный диалог насчет места. Тип причем из таких, про каких волей-неволей подумаешь, что правильно их Милонов запрещает. Тем более что его поведение под формулировку «пидорас» вообще идеально подходит.
И он, значит, остаётся сидеть. Но тут приходит Державин - все снова фоткают (я уже сижу от греха подальше), и фотограф настаивает: мне надо линзы поменять. А у него ведь еще сумка под тем стулом лежала - прямое доказательство его прав на место, кстати сказать. Ну, тот субъект встает - уже под нажимом, так сказать, обстоятельств.
И вот тут я вообще чуть не разоржался. Пока фотограф меняет линзы - он сумку на стул этот поставил, по ряду прошмыгивает еще одна вновь пришедшая гостья - направляясь к другому месту в этом же ряду, которое ей показалось свободным. Но оно оказалось занятым - и она шагает назад. И в эту же секунду фотограф заканчивает со своей сумкой - и снимает ее с кресла. И дамочка закономерно решает, что это ей место уступили. И садится.
Тут уж и фотографу пришлось развести руками, и тому мужику.
Довелось и мне сегодня посмеяться. На Ширвиндта набился народ (зал, правда, не очень большой), и вот появляется он сам. Передо мной встает фотограф - фотографировать. И я встаю - ну, тоже поснимать. Только я на своё место кладу книжку предусмотрительно, а фотограф так встает - ну, он же рядом, тем более по соседству его знакомая сидит.
И вот мы фоткаем Ширвиндта - как тут по рядам прошмыгивает некий субъект в поисках свободного места. Шмыг к моему - а на моем книжка лежит! И он бац - и плюхается на место того фотографа! Девушка и опомниться не успела.
Фотограф оборачивается: мол, что за хуйня, моё ж место. Логика субъекта проста: ну, вы ж стоите! А я сижу. Простые внятные слова на него не действуют. Ширвиндта с подиума поздравляют-представляют, фотограф и этот тип ведут шепотом страстный диалог насчет места. Тип причем из таких, про каких волей-неволей подумаешь, что правильно их Милонов запрещает. Тем более что его поведение под формулировку «пидорас» вообще идеально подходит.
И он, значит, остаётся сидеть. Но тут приходит Державин - все снова фоткают (я уже сижу от греха подальше), и фотограф настаивает: мне надо линзы поменять. А у него ведь еще сумка под тем стулом лежала - прямое доказательство его прав на место, кстати сказать. Ну, тот субъект встает - уже под нажимом, так сказать, обстоятельств.
И вот тут я вообще чуть не разоржался. Пока фотограф меняет линзы - он сумку на стул этот поставил, по ряду прошмыгивает еще одна вновь пришедшая гостья - направляясь к другому месту в этом же ряду, которое ей показалось свободным. Но оно оказалось занятым - и она шагает назад. И в эту же секунду фотограф заканчивает со своей сумкой - и снимает ее с кресла. И дамочка закономерно решает, что это ей место уступили. И садится.
Тут уж и фотографу пришлось развести руками, и тому мужику.