Валерий Рубинчик: «Мы по капле выдавливаем из себя рабов»
Валерий Рубинчик рассказывает о своем фильме «Дикая охота короля Стаха».
«Я в то время, после окончания ВГИКа, жил в Минске и работал на студии «Беларусьфильм», на моей любимой родной студии. И вышла книга замечательного белорусского писателя и поэта Владимира Короткевича, тогда ее не было даже на русском языке, и она буквально ошеломила всех. Она написана в стиле готического романа, действие происходит в замке - подобное готическое направление в литературе есть в разных странах, есть английские романы, есть французские. И Владимир Короткевич, тогда еще будучи совсем молодым человеком, написал такую, наверное, для того времени экспериментальную повесть. И повесть написана так, что если вы берете в руки книжку, оторваться от нее невозможно, пока вы ее не дочитаете до конца.
Фильм построен несколько иначе. Наша интерпретация, наша трактовка несколько иная, потому что мы все-таки из такого очень напряженного детективного повествования, мы все-таки искали в этом сюжете элементы социальной драмы. Понимаете, если мы вспомним Станиславского, у Станиславского есть такой термин: «сверхзадача». А есть еще один: «сверх-сверхзадача» - это высший смысл произведения. Это значит, что мы хотим этим сказать. И в данном случае мы очень точно знали, о чем мы рассказываем. Даже в моих таких записях того времени есть такие пометки: «Дикая охота короля Стаха» - это цепь сновидений, в которых зашифрована реальность, действительность». Дело в том, что было время такое непростое, тогда не обо всем можно было говорить вслух. Тогда, помните, была такая манера - говорили: «Это не телефонный разговор», допустим, или «Даже стены имеют уши». Мы уже жили в цивилизованном обществе, но чувство страха, которое является главным в этом произведении «Дикая охота короля Стаха», оно иногда мучило общество. Чувство страха за себя, за то, что с нами случится, преследования инакомыслия. Это все существовало, понимаете, диссидентство немножко. Существовали люди, которые думают не так, как все.
И вот в фильме есть попытка на основе вот этого готического романа «Дикая охота короля Стаха», который сам по себе необычайно интересно написан, необычайно скомпонован, поразительно композиционно, попытка рассказать вот об этом. В этом есть элемент иносказания. Вот несмотря на то, что мы рассказываем сюжет про то, что там случилось, про то, что было в этих местах, что мучает людей, но вот этот ужас, который обуял жителей тех мест, этот ужас… Мы рассказывали о чем-то таком, что было важным для нас в контексте времени. Когда уже потом мы были на фестивале в Канаде, в Торонто, у меня на пресс-конференции иностранные журналисты просто спросили: «Скажите, а как вам удалось снять антитоталитарный фильм?» «Антисталинский», - они даже сказали.
И после окончания фильма вышла по своему замечательная статья, эссе критика Олега Ковалова в журнале «Искусство кино». Сначала эта статья называлась «Начало 20 века» - вот как заканчивается фильм. Но потом попросили, тоже, видите, в целях осторожности название поменять, и в итоге статья называлась мягче: «Экспериментируя в области жанровых структур». Легче было говорить об экспериментах в области жанра, чем о попытке создать некую социальную драму о трагедии людей, которых мучает страх за свою жизнь, за жизнь своих близких, за свою будущее.
Так что элементы иносказания были для нас очень важны. Нельзя сказать, что это исторический фильм в полной степени. Это скорее такая историческая мистификация, «сказка ложь, да в ней намек». «Даже стены имеет уши» - такая была поговорка, которую иногда, увы, повторяли наши жители наших городов.
Я думаю, что эпиграфом к фильму можно было взять слова Антона Павловича Чехова о том, что он всю жизнь выдавливал из себя раба по капле, понимаете. Вот мы с вами живем совершенно в другую эпоху. Но все равно, мы по капле выдавливаем из себя рабов, вот то, что сидит в нас, те какие-то страхи, та психология несвободных людей, понимаете, которая все равно для нас еще… Мы должны, что называется, с этим расстаться однажды и навсегда. И она еще нас мучает, она мучает людей простых, она мучает художников, писателей, режиссеров, мы все равно иногда стремимся к каким-то канонам, шаблонам и в жизни, и в искусстве. И мне кажется, что вот это произведение, я бы даже сейчас заново его снял бы и по-другому, оно все равно актуально не только потому, что оно повествует о любви, о жизни, о тех проблемах, которые существуют вечно… Оно, конечно, обращено к вечности, и в этом его поэзия, я сейчас даже не про фильм, а сама литературная основа - она обращена к вечности. Эти проблемы будут актуальны для людей, наверно, всегда и, наверно, в разных странах.
И удивительно, что прошло так много времени. А такое ощущение, что это было только что. Это удивительно, потому что я помню все, понимаете. Как мы снимали, как я монтировал, где мы снимали тот или иной кадр, что я вырезал. Я до сих пор иногда вдруг вечером вспоминаю: почему я вырезал там какой-то кусок из «Дикой охоты»? Мне казалось - длинно. Или какие-то сцены, я помню, мы переставляли - было в первой серии, переставляли во вторую, меняли местами, искали точное место для каких-то эпизодов…
Я счастлив, конечно, что прошло столько времени, но что фильм снова будут смотреть зрители. Я бы хотел, чтобы его увидели как можно больше зрителей, как можно больше людей. Мне кажется, этот фильм может вам чем-то помочь в жизни».
«Я в то время, после окончания ВГИКа, жил в Минске и работал на студии «Беларусьфильм», на моей любимой родной студии. И вышла книга замечательного белорусского писателя и поэта Владимира Короткевича, тогда ее не было даже на русском языке, и она буквально ошеломила всех. Она написана в стиле готического романа, действие происходит в замке - подобное готическое направление в литературе есть в разных странах, есть английские романы, есть французские. И Владимир Короткевич, тогда еще будучи совсем молодым человеком, написал такую, наверное, для того времени экспериментальную повесть. И повесть написана так, что если вы берете в руки книжку, оторваться от нее невозможно, пока вы ее не дочитаете до конца.
Фильм построен несколько иначе. Наша интерпретация, наша трактовка несколько иная, потому что мы все-таки из такого очень напряженного детективного повествования, мы все-таки искали в этом сюжете элементы социальной драмы. Понимаете, если мы вспомним Станиславского, у Станиславского есть такой термин: «сверхзадача». А есть еще один: «сверх-сверхзадача» - это высший смысл произведения. Это значит, что мы хотим этим сказать. И в данном случае мы очень точно знали, о чем мы рассказываем. Даже в моих таких записях того времени есть такие пометки: «Дикая охота короля Стаха» - это цепь сновидений, в которых зашифрована реальность, действительность». Дело в том, что было время такое непростое, тогда не обо всем можно было говорить вслух. Тогда, помните, была такая манера - говорили: «Это не телефонный разговор», допустим, или «Даже стены имеют уши». Мы уже жили в цивилизованном обществе, но чувство страха, которое является главным в этом произведении «Дикая охота короля Стаха», оно иногда мучило общество. Чувство страха за себя, за то, что с нами случится, преследования инакомыслия. Это все существовало, понимаете, диссидентство немножко. Существовали люди, которые думают не так, как все.
И вот в фильме есть попытка на основе вот этого готического романа «Дикая охота короля Стаха», который сам по себе необычайно интересно написан, необычайно скомпонован, поразительно композиционно, попытка рассказать вот об этом. В этом есть элемент иносказания. Вот несмотря на то, что мы рассказываем сюжет про то, что там случилось, про то, что было в этих местах, что мучает людей, но вот этот ужас, который обуял жителей тех мест, этот ужас… Мы рассказывали о чем-то таком, что было важным для нас в контексте времени. Когда уже потом мы были на фестивале в Канаде, в Торонто, у меня на пресс-конференции иностранные журналисты просто спросили: «Скажите, а как вам удалось снять антитоталитарный фильм?» «Антисталинский», - они даже сказали.
И после окончания фильма вышла по своему замечательная статья, эссе критика Олега Ковалова в журнале «Искусство кино». Сначала эта статья называлась «Начало 20 века» - вот как заканчивается фильм. Но потом попросили, тоже, видите, в целях осторожности название поменять, и в итоге статья называлась мягче: «Экспериментируя в области жанровых структур». Легче было говорить об экспериментах в области жанра, чем о попытке создать некую социальную драму о трагедии людей, которых мучает страх за свою жизнь, за жизнь своих близких, за свою будущее.
Так что элементы иносказания были для нас очень важны. Нельзя сказать, что это исторический фильм в полной степени. Это скорее такая историческая мистификация, «сказка ложь, да в ней намек». «Даже стены имеет уши» - такая была поговорка, которую иногда, увы, повторяли наши жители наших городов.
Я думаю, что эпиграфом к фильму можно было взять слова Антона Павловича Чехова о том, что он всю жизнь выдавливал из себя раба по капле, понимаете. Вот мы с вами живем совершенно в другую эпоху. Но все равно, мы по капле выдавливаем из себя рабов, вот то, что сидит в нас, те какие-то страхи, та психология несвободных людей, понимаете, которая все равно для нас еще… Мы должны, что называется, с этим расстаться однажды и навсегда. И она еще нас мучает, она мучает людей простых, она мучает художников, писателей, режиссеров, мы все равно иногда стремимся к каким-то канонам, шаблонам и в жизни, и в искусстве. И мне кажется, что вот это произведение, я бы даже сейчас заново его снял бы и по-другому, оно все равно актуально не только потому, что оно повествует о любви, о жизни, о тех проблемах, которые существуют вечно… Оно, конечно, обращено к вечности, и в этом его поэзия, я сейчас даже не про фильм, а сама литературная основа - она обращена к вечности. Эти проблемы будут актуальны для людей, наверно, всегда и, наверно, в разных странах.
И удивительно, что прошло так много времени. А такое ощущение, что это было только что. Это удивительно, потому что я помню все, понимаете. Как мы снимали, как я монтировал, где мы снимали тот или иной кадр, что я вырезал. Я до сих пор иногда вдруг вечером вспоминаю: почему я вырезал там какой-то кусок из «Дикой охоты»? Мне казалось - длинно. Или какие-то сцены, я помню, мы переставляли - было в первой серии, переставляли во вторую, меняли местами, искали точное место для каких-то эпизодов…
Я счастлив, конечно, что прошло столько времени, но что фильм снова будут смотреть зрители. Я бы хотел, чтобы его увидели как можно больше зрителей, как можно больше людей. Мне кажется, этот фильм может вам чем-то помочь в жизни».