«Жизнь других», русский вариант (не о кино)
Вчера, как известно, наш премьер встречался с писателями. Я не знаю, о чем они говорили, и вовсе бы не подумал это освещать, как сегодня совершенно случайно мне на глаза попалось прелюбопытное высказывание Алексея Толстого (который «Гиперболоид» и «Петр I», чтоб в википедию никому не лезть).
В статье, написанной для сборника, о котором я скажу позже, он пишет о том, что долго не мог найти свой язык: «Язык мне представлялся студенистой массой, не желающей застывать в тот самый кристалл единственной фразы». Но потом всё вдруг сдвинулось: молодому тогда писателю подарили одну уникальную книгу; далее большая цитата:
«Это были собранные профессором Новомбергским пыточные записи семнадцатого века - так называемые дела «Слова и Дела»… И вдруг моя утлая лодчонка выплыла из непроницаемого тумана на сияющую гладь. Я увидел, почувствовал, осязал: русский язык.
Дьяки и подьячие московской Руси искусно записывали показания, их задачей было сжато и точно, сохраняя все особенности речи пытаемого, передать его рассказ. Задача в своем роде литературная. И здесь я видел во всей чистоте русский язык… Это был язык, на котором говорили русские лет уже тысячу, но никто никогда не писал…».
(тут я выпускаю пассаж насчет «всеобъемлющего хамства» и что «Россия была страной рабов», как выпадающий из общей темы; но вот что еще дальше)
«В судебных (пыточных) актах - язык дела, там не гнушались «подлой» речью, там рассказывала, стонала, лгала, вопила от боли и страха народная Русь. Язык чистый, простой, точный, образный, гибкий, будто нарочно созданный для великого искусства. Увлеченный открытыми сокровищами, я решился произвести опыт и написал рассказ…»
(далее он немного о себе; но дальше вот в качестве примера обращение к опыту великих)
«Пушкин учился не только у московских просвирен, он изучал историю пугачевского бунта, то есть как раз подобного рода акты, и не они ли способствовали созданию русской прозы?»
Вот, а вы говорите (ну, не лично вы, а вообще), что Лубянке нечего предложить отечественным творцам. Велик и могуч русский язык, а все почему - так ведь вот, сидели… Да они на паях так всю нашу литературу поднимут - ого-го! Закачаемся.
Да, а книжка, из которой цитата, называется «Как мы пишем»; была собрана в конце 20-х, у меня издание 1989-го; помимо Толстого о своем писательском ремесле там отчитываются также Зощенко, Каверин, Замятин, Белый, Горький, Тынянов, Шкловский и некоторые те, кто уже, судя по всему, выпал из истории литературы.
Там в списке вопросов, предложенных писателям, особенно интересен с позиции нынешних времен вопрос №7: «Наркотики во время работы: в каком количестве?» Я, правда, не всех еще прочитал, и пока только Пильняк признался, что подкрепляется молоком.
Интересно, сохранились ли его «пыточные записи»?.. И проявлял ли «советский граф» к ним интерес столь же воодушевленный?..
В статье, написанной для сборника, о котором я скажу позже, он пишет о том, что долго не мог найти свой язык: «Язык мне представлялся студенистой массой, не желающей застывать в тот самый кристалл единственной фразы». Но потом всё вдруг сдвинулось: молодому тогда писателю подарили одну уникальную книгу; далее большая цитата:
«Это были собранные профессором Новомбергским пыточные записи семнадцатого века - так называемые дела «Слова и Дела»… И вдруг моя утлая лодчонка выплыла из непроницаемого тумана на сияющую гладь. Я увидел, почувствовал, осязал: русский язык.
Дьяки и подьячие московской Руси искусно записывали показания, их задачей было сжато и точно, сохраняя все особенности речи пытаемого, передать его рассказ. Задача в своем роде литературная. И здесь я видел во всей чистоте русский язык… Это был язык, на котором говорили русские лет уже тысячу, но никто никогда не писал…».
(тут я выпускаю пассаж насчет «всеобъемлющего хамства» и что «Россия была страной рабов», как выпадающий из общей темы; но вот что еще дальше)
«В судебных (пыточных) актах - язык дела, там не гнушались «подлой» речью, там рассказывала, стонала, лгала, вопила от боли и страха народная Русь. Язык чистый, простой, точный, образный, гибкий, будто нарочно созданный для великого искусства. Увлеченный открытыми сокровищами, я решился произвести опыт и написал рассказ…»
(далее он немного о себе; но дальше вот в качестве примера обращение к опыту великих)
«Пушкин учился не только у московских просвирен, он изучал историю пугачевского бунта, то есть как раз подобного рода акты, и не они ли способствовали созданию русской прозы?»
Вот, а вы говорите (ну, не лично вы, а вообще), что Лубянке нечего предложить отечественным творцам. Велик и могуч русский язык, а все почему - так ведь вот, сидели… Да они на паях так всю нашу литературу поднимут - ого-го! Закачаемся.
Да, а книжка, из которой цитата, называется «Как мы пишем»; была собрана в конце 20-х, у меня издание 1989-го; помимо Толстого о своем писательском ремесле там отчитываются также Зощенко, Каверин, Замятин, Белый, Горький, Тынянов, Шкловский и некоторые те, кто уже, судя по всему, выпал из истории литературы.
Там в списке вопросов, предложенных писателям, особенно интересен с позиции нынешних времен вопрос №7: «Наркотики во время работы: в каком количестве?» Я, правда, не всех еще прочитал, и пока только Пильняк признался, что подкрепляется молоком.
Интересно, сохранились ли его «пыточные записи»?.. И проявлял ли «советский граф» к ним интерес столь же воодушевленный?..