Быков, Пруст и Карлсон
Что меня больше всего удивило на книжном фестивале, так это почти полное отсутствие книг. Вот я помню, занесло меня как-то по осени на ярмарку на ВДНХ - так там именно что книги были, море, море. А в ЦДХ - павильончик при входе от «Московского дома книги» (тот же набор, что и в магазинах, и цены те же), один лоток во дворе (там дешевле) - ну и все; может, я не там искал просто? Вы меня поправьте, если я ошибаюсь. Зато полно дискуссий на тему; ну, собственно ради них и пришел.
Переводчики обсуждали, стоит ли заново переводить то, что уже переведено. Поводом к разговору стало нашумевшее новое издание Сэлинджера, предполагалось, что придет автор (перевода), но увы. В его отсутствии разговор пошел по другому руслу, но впрочем и о «Пропасти» пару слов сказали - в том плане, что всем прекрасен былой перевод, но и его необходимо жестко редактировать: например, то, что некогда было «охотничьей шапкой», сейчас, безусловно, «бейсболка»; однако правообладатель разрешения на это решительно не дает.
С правообладателями вообще беда. Особенно тяжкая ситуация вокруг Астрид Линдгрен, в частности, ее «Малыша и Карлсона». Дело в том, что есть три перевода. Первый, лучший, появился практически сразу, в 57-м, все зачитывались, по нему и сняли мультфильм. Но в какой-то момент в Швеции его подвергли тщательному разбору - с примерами и доказательствами такого рода, что, мол, Советы сократили Карлсона на одну «с» потому, что бумагу экономят. Правообладатели тут же запретили тот перевод и заказали другой. Этот второй перевод сидевшие за столом специалисты ругают, говорят, что скучный и дурной. Однако у переводчицы большие связи в Стокгольме, пользуясь которыми она как-то всех там убедила в своей неприкосновенной крутости. Тем не менее, общественное недовольство переводом достигло шведских ушей - и был заказан третий перевод, Успенскому, который, впрочем, оказался настолько плохим, что тираж почти мигом изъяли из продажи. Теперь группа деятелей бьется за то, чтобы было разрешено издавать в России первый, классический уже перевод, пишут письма, собирают подписи - с оптимистической верой, что, авось, через несколько лет всё разрешится. Вот ведь какие страсти, отнюдь не «пустяки, дело житейское».
Еще из запомнившегося - причины, которые привели к появлению нового перевода Пруста. В прошлом «В поисках Свана» начинались как-то так (нет томика под рукой, простите): «ДАВНО уже я ложился рано» - из чего исходило, что и сейчас автор ложится рано. На деле же правильно: «ДОЛГО я ложился рано» - то есть, сейчас уже ложится поздно, потому как по ночам пишет роман. Изначально неверная посылка, существовавшая ранее, объяснялась, судя по всему, тем, что переводчик переводил часть, не зная целого (что вообще-то можно понять, учитывая объем романа), а это, сами понимаете, в корне неверно.
Потом еще выступал Быков - сам по себе, причем в двух ипостасях (хотя, возможно, число ипостасей было и больше). Сперва он вещал о том, какова будет российская литература в 2067, кажется, году. Микрофон в шатре отчаянно свистел, что красноречиво свидетельствовало в пользу пессимистического прогноза судьбы страны, где даже такой простой вещи, как отрегулировать звук, сделать не могут. В какой-то момент классик сделал этакий реверанс в сторону стоящих возле входа - мол, если б кто-нибудь удосужился выйти и позвать сюда техника, разговор можно было бы продолжать с бОльшим удовольствием (суть в том, что Быков отдувался один, и никого рядом не было). Я как раз стоял и сперва благодушно посмеялся, а потом все же решил помочь русской словесности - что называется, чем могу. Я смело вышел из шатра во двор - и быстро понял, что беспомощен в таком вроде бы совершенно простом деле. Ведь вроде - народу полно, а как отличить, кто из них имеет отношение к организации праздника? За стойкой информации, как назло, никого тоже не было; в общем, я вернулся с позором. Быков между тем разглагольствовал, рассчитывая лишь на силу своего голоса, и вскоре свернул разговор, превознося преимущества более тесного контакта. Я выписал в блокнот его разоблачение Достоевского: мол, нельзя описывать собственную патологию, выдавая ее за христианские ценности; как я понял, к этому писателю у него свои, незавидные, счеты.
Как выяснилось позже, в процессе индивидуального общения Быков пил водку, поэтому свою следующую встречу с народом (не прошло и получаса) начал с простого: давайте-ка отбросим в сторону всю эту чушь (тема встречи была заявлена насчет работы над биографиями, участвовал еще Прилепин), я расскажу вам всё, что хотите, спрашивайте. Пошли вопросы. Среди прочих - о том, как резко, бывает, меняются взгляды и предпочтения писателя. В ответ на это он выдал поучительную историю о том, что меняется вообще все - на примере собственной 15-летней жизни с женой. Когда она его увидела в первый раз по телевизору, то горячо сказала: как с таким человеком можно иметь дело! - а через год вышла за него замуж.
Раз уж зашла речь о семье, рассказали и о детях. Дочка Быкова, например, выросшая на Кафке и том же Прусте, как-то сказала ему, прочитав одну его книжку: «Все остальное у тебя очень примитивно, очень» - «Я лишил ее денежного содержания на месяц». С такими вот шутками как-то время и пробежало.
Переводчики обсуждали, стоит ли заново переводить то, что уже переведено. Поводом к разговору стало нашумевшее новое издание Сэлинджера, предполагалось, что придет автор (перевода), но увы. В его отсутствии разговор пошел по другому руслу, но впрочем и о «Пропасти» пару слов сказали - в том плане, что всем прекрасен былой перевод, но и его необходимо жестко редактировать: например, то, что некогда было «охотничьей шапкой», сейчас, безусловно, «бейсболка»; однако правообладатель разрешения на это решительно не дает.
С правообладателями вообще беда. Особенно тяжкая ситуация вокруг Астрид Линдгрен, в частности, ее «Малыша и Карлсона». Дело в том, что есть три перевода. Первый, лучший, появился практически сразу, в 57-м, все зачитывались, по нему и сняли мультфильм. Но в какой-то момент в Швеции его подвергли тщательному разбору - с примерами и доказательствами такого рода, что, мол, Советы сократили Карлсона на одну «с» потому, что бумагу экономят. Правообладатели тут же запретили тот перевод и заказали другой. Этот второй перевод сидевшие за столом специалисты ругают, говорят, что скучный и дурной. Однако у переводчицы большие связи в Стокгольме, пользуясь которыми она как-то всех там убедила в своей неприкосновенной крутости. Тем не менее, общественное недовольство переводом достигло шведских ушей - и был заказан третий перевод, Успенскому, который, впрочем, оказался настолько плохим, что тираж почти мигом изъяли из продажи. Теперь группа деятелей бьется за то, чтобы было разрешено издавать в России первый, классический уже перевод, пишут письма, собирают подписи - с оптимистической верой, что, авось, через несколько лет всё разрешится. Вот ведь какие страсти, отнюдь не «пустяки, дело житейское».
Еще из запомнившегося - причины, которые привели к появлению нового перевода Пруста. В прошлом «В поисках Свана» начинались как-то так (нет томика под рукой, простите): «ДАВНО уже я ложился рано» - из чего исходило, что и сейчас автор ложится рано. На деле же правильно: «ДОЛГО я ложился рано» - то есть, сейчас уже ложится поздно, потому как по ночам пишет роман. Изначально неверная посылка, существовавшая ранее, объяснялась, судя по всему, тем, что переводчик переводил часть, не зная целого (что вообще-то можно понять, учитывая объем романа), а это, сами понимаете, в корне неверно.
Потом еще выступал Быков - сам по себе, причем в двух ипостасях (хотя, возможно, число ипостасей было и больше). Сперва он вещал о том, какова будет российская литература в 2067, кажется, году. Микрофон в шатре отчаянно свистел, что красноречиво свидетельствовало в пользу пессимистического прогноза судьбы страны, где даже такой простой вещи, как отрегулировать звук, сделать не могут. В какой-то момент классик сделал этакий реверанс в сторону стоящих возле входа - мол, если б кто-нибудь удосужился выйти и позвать сюда техника, разговор можно было бы продолжать с бОльшим удовольствием (суть в том, что Быков отдувался один, и никого рядом не было). Я как раз стоял и сперва благодушно посмеялся, а потом все же решил помочь русской словесности - что называется, чем могу. Я смело вышел из шатра во двор - и быстро понял, что беспомощен в таком вроде бы совершенно простом деле. Ведь вроде - народу полно, а как отличить, кто из них имеет отношение к организации праздника? За стойкой информации, как назло, никого тоже не было; в общем, я вернулся с позором. Быков между тем разглагольствовал, рассчитывая лишь на силу своего голоса, и вскоре свернул разговор, превознося преимущества более тесного контакта. Я выписал в блокнот его разоблачение Достоевского: мол, нельзя описывать собственную патологию, выдавая ее за христианские ценности; как я понял, к этому писателю у него свои, незавидные, счеты.
Как выяснилось позже, в процессе индивидуального общения Быков пил водку, поэтому свою следующую встречу с народом (не прошло и получаса) начал с простого: давайте-ка отбросим в сторону всю эту чушь (тема встречи была заявлена насчет работы над биографиями, участвовал еще Прилепин), я расскажу вам всё, что хотите, спрашивайте. Пошли вопросы. Среди прочих - о том, как резко, бывает, меняются взгляды и предпочтения писателя. В ответ на это он выдал поучительную историю о том, что меняется вообще все - на примере собственной 15-летней жизни с женой. Когда она его увидела в первый раз по телевизору, то горячо сказала: как с таким человеком можно иметь дело! - а через год вышла за него замуж.
Раз уж зашла речь о семье, рассказали и о детях. Дочка Быкова, например, выросшая на Кафке и том же Прусте, как-то сказала ему, прочитав одну его книжку: «Все остальное у тебя очень примитивно, очень» - «Я лишил ее денежного содержания на месяц». С такими вот шутками как-то время и пробежало.