(no subject)
Гордись: дом твой слажен из цельного дуба, а лоб из льда.
На ромашковом поле тля, а у птицы в гнезде - вода.
Мы клялись праотцам, что не станем счастливыми никогда,
И проснулись в тоски удушливой паутине.
Раз-два-три, нас выводят парами, ставят в строй,
Если страшно, вдыхай поглубже, глаза закрой.
Мы всю жизнь называли прятки своей игрой,
И считали, что нашу истину не отнимешь.
Говорят, что случайный выстрел быстрее глаз.
Твой обветренный рот расцветает гвоздикой в такт
Оглушительной музыке мерно текущей в нас
Черно-красным смолистым оползнем страшных дат.
Я беру твою руку: клянись мне, что я - любовь,
Что наш город - столица будущего земли,
На поверхность воды каплей масла налили слов
Чтобы, их не познав, мы очиститься не могли.
Рука об руку круг, мы теснимся к плечу плечо,
За спиной ты даешь мне тлеющий уголек,
Я беру его голой ладонью и горячо
Разрывает последней любовью седой висок.
На ромашковом поле тля, а у птицы в гнезде - вода.
Мы клялись праотцам, что не станем счастливыми никогда,
И проснулись в тоски удушливой паутине.
Раз-два-три, нас выводят парами, ставят в строй,
Если страшно, вдыхай поглубже, глаза закрой.
Мы всю жизнь называли прятки своей игрой,
И считали, что нашу истину не отнимешь.
Говорят, что случайный выстрел быстрее глаз.
Твой обветренный рот расцветает гвоздикой в такт
Оглушительной музыке мерно текущей в нас
Черно-красным смолистым оползнем страшных дат.
Я беру твою руку: клянись мне, что я - любовь,
Что наш город - столица будущего земли,
На поверхность воды каплей масла налили слов
Чтобы, их не познав, мы очиститься не могли.
Рука об руку круг, мы теснимся к плечу плечо,
За спиной ты даешь мне тлеющий уголек,
Я беру его голой ладонью и горячо
Разрывает последней любовью седой висок.