Не успел дописать...
При всех своих чудовищных недостатках, советский фильм "Бег" (сокращённое Белая Гвардия), один из моих самых любимейших фильмов. Это больше, чем классика. Он выпелся из души творческого состава, как выпелись "Мёртвые души" из груди Гоголя. В фильме сквозная символика, актёрская игра, позволяющая открыть окно и посмотреть на живых людей столетней давности, там есть и театр, и баталистика, и не ортодоксальное христианство, и даже, как ни странно, физиономистика. Я уж не говорю о афористистичности Булгаковского текста. Роман Валерианович Хлудов, в шинели Дзержинского - поразителен. Тонкий, умный человек, культурный до сумасшествия, попав на бочку душеприказчика, превратился в обычного русского царя-деспота: начальника станции повесить, осветив под ним надпись: Саботаж!
Человек снимавший сцены штурма Сиваша, сам прошёл войну (правда не Гражданскую), и потому, в кадре есть такие нюансы, которые не передать никакими словами. Опоздавший позади всех красноармеец, перебегавший канаву, и попавший под случайную пулю, как на проволоку, навернувшийся кувырком конь в тачанке, белое знамя станичников, скачущих в свой последний бой с красными, должны быть поданы именно под этим ракурсом, и никак иначе, глухой дробный стук пулемётов на качающихся рыбацких фелюках, - это и есть русский двадцатый век: взятие Перекопа.
А стакан молока? В руке адьютанта, который проследует через весь армейский штаб, как через заднепроходную кишку, важен не сам по себе, а как средство демонстрации того, что в штабе, за последние сто лет, мало что изменилось. Похожее было у Скорцезе, в "Своих ребятах", но намного позже.
Вообще, фильм ездит смычком по таким русским струнам, которые не заживут никогда. Ибо и красные, победившие, и белые проигравшие, умерли в одной яме.
(чёрт, не дают дописать)...
Человек снимавший сцены штурма Сиваша, сам прошёл войну (правда не Гражданскую), и потому, в кадре есть такие нюансы, которые не передать никакими словами. Опоздавший позади всех красноармеец, перебегавший канаву, и попавший под случайную пулю, как на проволоку, навернувшийся кувырком конь в тачанке, белое знамя станичников, скачущих в свой последний бой с красными, должны быть поданы именно под этим ракурсом, и никак иначе, глухой дробный стук пулемётов на качающихся рыбацких фелюках, - это и есть русский двадцатый век: взятие Перекопа.
А стакан молока? В руке адьютанта, который проследует через весь армейский штаб, как через заднепроходную кишку, важен не сам по себе, а как средство демонстрации того, что в штабе, за последние сто лет, мало что изменилось. Похожее было у Скорцезе, в "Своих ребятах", но намного позже.
Вообще, фильм ездит смычком по таким русским струнам, которые не заживут никогда. Ибо и красные, победившие, и белые проигравшие, умерли в одной яме.
(чёрт, не дают дописать)...