Никифоров В.Н. Восток и всемирная история. 2-е изд. 1977 (6)
/ Предыд. + в составе Sum/
Французская общественная мысль XVII-XVIII вв. развивалась в постоянном контакте с английской, в частности, и по интересующему нас вопросу. Причем англичане, в общем, более отрицательно, чем французские авторы, отзывались о восточной деспотии. Мы видели, что и первое слово об особой экономической основе этой деспотии было произнесено в Англии (Т. Роу). Правда, в момент наибольшего расцвета французской философии в XVIII в. английские просветители восприняли было у нее значительную долю идеализации Китая
Но во второй половине века в Англии распространяется критическое отношение к восточному строю.
/М.С. Интересно - может, любопытствуя, первоначально обращали внимание на лучшее, чтобы перенимать - почему и идеализация возникала?/
Большое значение имело завоевание англичанами большой части Индии. Оно усилило чувство «европейского» превосходства и в то же время впервые поставило задачу изучения общественно-экономических отношений Индии практически - для налаживания правильно функционирующей системы эксплуатации.
Переломным может считаться начало 70-х годов XVIII в., когда Ост-Индская компания попыталась построить собственную систему сбора налогов, устранив местную, традиционную, запутанную и малоэффективную. В эти годы началось усердное изучение социального строя и традиционных юридических институтов Индии английскими учеными, которым покровительствовал генерал-губернатор Индии
В 1722 г. вышла «История Индостана» Александра Доу 375], придерживавшегося в вопросе о восточном деспотизме концепции Бернье - Монтескье. Ту же концепцию развивал Д. Грант [384], настаивавший на том, что Индия до прихода англичан не знала принципа частной собственности на землю.
В 1793 г. генерал-губернатором Корнуоллисом была введена в Бенгалии известная система «постоянного землеустройства»; наследственные сборщики налогов, заминдары, были официально признаны владельцами земли. В их пользу были окончательно лишены прежних собственнических прав бенгальские крестьяне. Фактически одна феодальная форма землевладения была, таким образом, заменена другой; при этом большую часть получаемой ренты заминдар должен был отдавать компании. /М.С. "наследственные сборщики налогов" - то есть, фактически, организаторы их сбора?/
В конце XVIII-начале XIX в. в Англии выступают со своей концепцией земельной собственности братья Чарлз и Роберт Паттоны. В книге первого отразилось победное шествие идей Бернье - Монтескье. Автор считал собственность государей на землю главным отличием деспотических азиатских и африканских государств от европейских. /М.С. Общественная собственность, фактически? А на Западе победила среднеклассовая модель, корнями из античности? Но не в собственности самой дело, понятно - а в общественной организации более эффективной {для конкурентной борьбы ведь!}/
Автор утверждал, что «собственность должна рассматриваться как половина власти каждого государства; потому что, когда эта власть соединяется с господством государя, весь народ, как следует из изложенных в нашей работе принципов, должен стать полностью порабощенным» [399, 135]. /М.С. В прошлом посте было - западный взгляд на труд как на порабощение. Кстати, не отсюда ли корнями и марксова идея его отмирания!?/
Р. Паттон применял те же принципы к истории Рима [400] и азиатских монархий (401). Мы находим у него мало нового по сравнению с уже известными трудами Бернье и Монтескье. /М.С. То есть видел у римлян еще АСП? Модифицированный, или мутировавший, фактически?/
«Ни в одном азиатском государстве,- утверждал Паттон, - не может существовать собственническая или природная знать, потому что в Азии нет крупных земельных собственников, все земли являются собственностью государства, и земельная рента составляет налог короны» /М.С. А ведь это аграрные общества в принципе... Откуда им еще налог брать? А в Западной модели борьба против побора налогов {растущих из-за неизбежного кризиса} привела к организации успешной экспансии? или вообще же, такая модель должна была привести к тому, просто на Западе первой прорвалась. Региональное доминирование было обречено тогда подрываться, на том уровне развития, см. яркий пример Др.Рима. Затем раздробленность вела к конкуренции. Два полюса, экспансия и местные поборы - борьба против последних для лучшей первой,../
Такова была концепция, преобладавшая в период формирования английской классической политической экономии. Не удивительно, что ее восприняли, в той или иной степени, Адам Смит, Джеймс Милль, Ричард Джонс, Джон Стюарт Милль. Например, А. Смит писал о «состоянии застоя» в Китае [289, 79, 80, 104], в то время как Европа, по его мнению, переживает процесс постоянных прогрессивных изменений.
Волею судеб теория, созданная идеологами самой передовой части французской буржуазии в борьбе против посягательств феодального государства на ее собственность, в Англии превратилась в орудие экспроприации собственности народов колоний.
У. Джонс в своих исследованиях искал общее в истории Индии и Европы. Относясь с недоверием к теории особого строя азиатского деспотизма, он считал, что Бернье был введен в заблуждение придворными Аурангзеба [см. 397, 132}. Джонс писал: «Наша нация именем короля владеет 23 миллионами черных подданных в этих двух провинциях, но девять десятых их собственности отнято у них; публично утверждается даже, что они совсем не имеют земельной собственности. Если бы мой сборник индийских законов упрочил их собственность, недвижимую и личную, и полную безопасность их личности, это был бы самый большой подарок, какой они когда-либо получали от нас» [цит. по: 397, 132]. Необходимо, впрочем, добавить, что защита У. Джонсом недвижимой собственности индийцев могла в тех условиях практически означать отстаивание земельных владений главным образом туземных помещиков.
немедленный и огромный эффект вызвало другое его открытие - общности происхождения санскрита, персидского и европейских языков (прежде всего греческого и латинского), т. е. индоевропейского языкового единства.
Родившаяся на этой базе мысль, согласно которой санскрит был родоначальником европейских языков, сразу была дополнена соответствующей историко-социальной гипотезой. Индия, уверяли ее сторонники, была прародиной индоевропейских народов, а ее традиционный примитивный социальный строй - зародышем, из которого развился общественный строй европейской древности и средневековья. Эта концепция пережила расцвет в первой половине XIX в., во второй же половине столетия, в противоположность идее У. Джонса о земельной собственности в Индии, она постепенно была преодолена развитием науки. /М.С. Как именно?/
Об «открытии» Т. Манро индийской сельской общины европейские ученые узнали из его докладов, использованных в книге друга Манро, лейтенанта-полковника М. Уилкса (1810).
Доклады Манро, судя по книге Уилкса, содержали крайне интересный материал, касающийся земельной собственности и социального устройства деревни. В докладе от 9 ноября 1800 г. констатировалось, что в Канаре3 земля издавна рассматривалась как частная собственность - «более древняя и более совершенная, чем земельная собственность в Англии» 418, 127] Однако в докладе от 15 августа 1806 г. Манро утверждал, что частная собственность «никогда не существовала в Индии». Чтобы как-то согласовать это утверждение с предыдущим, автор снабдил последнюю фразу оговоркой: «за исключением Малабарского берега» [там же]. Возможно, изменение взглядов Манро было обусловлено сделанным им в промежутке между двумя докладами открытием в Индии общины, которая могла теперь рассматриваться в качестве собственника земли.
В докладе из Анантпура от 15 мая 1806 г. Манро описал типичную, по его мнению, индийскую деревню - род небольшой республики, совокупность которых и составляет, согласно автору, индийское общество.
В книге М. Уилкса констатируется, что каждая индийская деревня дает жизненное изображение «ранних стадий цивилизации», прежде рисовавшихся теоретикам лишь в воображении» (418, 117]. Землей здесь владеют сообща, хотя совместно обрабатывают землю лишь в некоторых, более примитивных категориях общин.
В большинстве случаев земельные наделы являются частным владением отдельных семей. Общинники коллективно решают вопросы землеустройства, уплаты налогов.
«Внутренняя структура и условия в каждом таком отдельном полисе (township),-писал М. Уилкс,-оставалась неизменной, ее не касались никакие революции, никакие завоевания... Захваты, узурпации или революции, как таковые, абсолютно не влияли на нее. Завоеватель или узурпатор, прямо или через своих агентов, в качестве суверена или представителя суверена, адресовался к главе полиса; служащие, границы, вся форма внутреннего устройства полиса оставались неизменно прежними» [418, 121]. В этом месте Уилкс прямо ссылался на доклад Манро, в цитате из которого, в частности, говорилось: «Жители в случае войны смотрели главным образом на своего старосту. Они нисколько не беспокоились по поводу гибели и раздела целых монархий; пока их село оставалось целым, их мало интересовало, в чьи руки попала власть: внутреннее устройство (общины] остается неизменным, патель продолжает быть старостой и действовать в качестве сборщика налогов и мирового судьи» [там же}.
Несомненно, открытие, на примере Индии, общинной организации, существовавшей, как это мы теперь знаем, у всех народов земли, явилось крупнейшим научным событием.
Открытие в Индии начала XIX в. этой социальной ячейки (общины) дало толчок дальнейшему изучению восточной специфики и поискам общинного строя на заре человеческой истории.
Историческая наука XIX в. получила в свое распоряжение наряду с общетеоретическим постулатом принципиально особого азиатского общества (Бернье, Монтескье) еще и пример социальной структуры, которая, казалось, могла служить основой азиатской специфики.
Правда, уже М. Уилкс решительно высказался против того, чтобы применять понятие общины для объяснения мнимого отсутствия в Индии частной земельной собственности. Наоборот, он доказывал, что частная собственность на землю в Индии издавна существует, и возражал по этому поводу Бернье, Шардэну, Тавернье, другим путешественникам, а также своему другу Манро, которого ему, кажется, удалось в конце концов убедить [см. 418, 127-128]. Тем не менее открытие в Индии сельской общины создало возможность, вопреки мнению М. Уилкса, укрепить концепцию особого «азиатского» общества без частной собственности на землю, в котором деспотии «наверху» соответствует община «внизу». В этой картине частный земельный собственник действительно как будто был лишним 6.
* Вторая же концепция - построенная на признании «особого» характера восточного общества - получила в то время широкое распространение. Так, в книге основателя британского колониального могущества в Юго-Восточной Азии Т. С. Рафлза «История Явы» на яванское общество распространялись выработанные на примере Индии тезисы: отсутствие частной собственности на землю, существование замкнутой общины индийского типа. Рафлз считал верховную земельную собственность монарха на большей части Явы даже более несомненной, чем у Великих Моголов в Индии [см. 405, 136-138}.
Другой сторонник этой концепции - Д. Милль, ссылаясь на Бернье, Рафлза и других уже упоминавшихся нами авторов [см. 394, 305-311], отрицал наличие частной земельной собственности в Индии7 и распространял тот же вывод на Египет, Иран, Турцию, Китай; он указывал, что древние Британия и Уэльс также характеризовались собственностью короля на всю землю [394, 304-305). Последнее утверждение, конечно, ставило под вопрос самый тезис восточной исключительности.
На тех же позициях стоял и Ричард Джонс, последний видный представитель домарксовой политической экономики. «В Азии,- писал он,- монархи всегда обладали исключительным правом собственности на землю в своих владениях, и они сохранили это право до настоящего времени в его полной и зловещей неприкосновенности и неизменности. Народ там повсеместно является арендатором земли у монарха, единственного землевладельца. Одни лишь захваты его чиновников изредка и только на время ломают звенья цепи зависимости. Именно эта всеобщая зависимость от трона в средствах существования и является действительной основой несломленного деспотизма на Востоке, так же как и доходов монархов и формы, которую приняло общество под их пятой» 140, 29}.
По существу, Р. Джонс незаметно для себя подгонял новые факты под старую схему. Ради той же цели он, подобно Монтескье, делал исключение для Китая, где, по его словам, царит «мягкое правление» (разительно якобы контрастирующее с порядками в Индии и Иране). Он писал, что нет достаточных данных, которые показали бы, существует ли в Китае класс посредников между земледельцами и монархом, подобный индийским заминдарам; возможно, однако, что китайские крестьяне платят ренту непосредственно государству (см. 140, 98-99}. Р. Джонс, видимо, не решился противостоять сильной китаефильской традиции в литературе. В других же странах Востока, по его описанию, господствует фактическое рабство: «Не существует промежуточных и независимых классов. И великий и малый являются буквально тем, чем они сами себя называют, - рабами своего господина, от каприза которого зависят целиком средства их существования. Однообразный гнет в течение многих столетий достаточно доказал тенденцию такого порядка вещей, раз установленного, увековечить деспотизм, создавший его» (140, 87}. Р. Джонс объяснял происхождение такого строя завоеванием когда-то земледельцев кочевниками.
Гипотеза о заминдарах как фактических собственниках земли признавалась Мак-Куллохом ошибочной.
«Как теперь общепризнано,- писал он,- заминдары, до реформы Корнуоллиса, были просто наследственными сборщиками налога», получавшими '/10 собранного вознаграждения [393, 104-105}.
XIX в. И позже, в начале второй половины столетия, Джон Стюарт Милль категорически утверждал, что «в большей части Индии нет посредника между непосредственным производителем и государством. Земледелец не платит ренту одному, а налог другому: его налог и есть его рента (или часть его ренты)» (395, 3}. Однако представление, будто в Индии, как и в любой другой азиатской стране с докапиталистическими порядками в деревне, не было «посредников» между крестьянином и монархом (как бы этот «посредник» ни назывался - землевладельцем, военным или гражданским чиновником, откупщиком), как это очевидно в свете современной науки, не отвечало фактическому положению вещей.
Немецкая философия истории (XVIII - начало XIX в.)
Немецкая наука в освещении особенностей стран Востока зависела от фактов, собранных французами и англичанами. Она прошла период увлечения Китаем (произведения Г. В. Лейбница, X. Вольфа, И. Г. Гердера) и перешла к концепции «азиатского деспотизма». Немецким историкам XVIII - начала XIX в. свойственно стремление к созданию всеобъемлющих схем мирового развития. А.-Л. Шлецер, А.-Г.-Л. Хеерен [387], Ф. К. Шлоссер пытались отвести в своих концепциях место и для истории отдельных стран Востока, хотя в основном их концепции оставались европоцентристскими.
Среди книг начала XIX в. выделяется работа Фридриха Шлегеля об Индии. Филолог и философ, в конце XVIII в. приветствовавший Французскую революцию, а в начале XIX в. ставший чиновником реакционнейшего австрийского режима, Шлегель отразил в своем творчестве усиление в европейском обществе правых тенденций. Индия привлекала его как пример незыблемости традиций и консервативных идей. В книге «О языке и мудрости индийцев» [409] Φ. Шлегель, использовав, в частности, труды У. Джонса, развивал мысли о санскрите - праязыке и Индии - прародине арийцев. Книга Шлегеля типична для распространившихся в начале XIX в., особенно в Германии, произведений, в которых чисто гипотетически рисовались картины древнейшего расселения индоевропейских народов из Индии, распространения - где-то за несколько тысяч лет до нас - индийских колоний вплоть до Европы и т. д.
Ф. Гегель, предпринявший грандиозную работу по сведению воедино достижений предшествующей науки и созданию на принципах историзма новой концепции всемирной истории, в оценке роли стран Востока следовал в значительной мере за Монтескье, определяя Восток как независимое, параллельное Европе целое, застывшее на первой ступени развития и потому, в сущности, не историческое.
Классические черты особого «азиатского» общества, принятые в схеме Гегеля,-деспотическая центральная власть, государственная собственность на землю - иллюстрировались преимущественно на примере Китая, тогда как по отношению к более изученной к тому времени Индии автор был значительно осторожнее. О Китае он писал как о стране, где земля принадлежит государству (хотя, полагал Гегель, это - явление сравнительно позднего времени) и где нет «большого различия между рабством и свободой, так как перед императором все равны, т. е. все одинаково бесправны» (124, 124]. Если там «не существует различий, обусловливаемых происхождением, и всякий может достигнуть высших должностей, то именно в этом равенстве сказывается не признание глубокого значения человеческого достоинства, достигаемое путем борьбы, а низкое самомнение, еще не дошедшее до установления различий» [124, 131]. /М.С. То есть, если существуют законы - то мы тоже относительно них все бесправны? В свободе все жрут друг друга, а кто наиболее эффективно - тот и самый достойный? Естественное течение вещей к лучшему? В либеральной точке зрения. А в коммунистической ценится разнообразие, как способствующее доказано устойчивости, а потом для поддержки его лучшего требуется разумное для того управление, научное, в интересах всех. Для лучшей же выживаемости./
Положительной - по сравнению с китайским - чертой индийского общественного строя Гегелю представлялось то, что из бесформенного «деспотического единства» в Индии уже образуются «самостоятельные члены» (касты) (124, 137).
«Чрезвычайно важно, является ли вообще в Индии обрабатываемая земля собственностью земледельца или так называемого владельца ленных имений,- писал Гегель,- и самим англичанам трудно было выяснить это. Когда они завоевали Бенгалию, они весьма интересовались обложением собственности и должны были устанавливать, взимать ли им подати с крестьян или с землевладельцев. Они сделали последнее» 124, 146}.
Описывая государственный строй Индии к моменту прихода европейцев, Гегель рассматривал его как «напоминающий ленную систему», при которой начальники округов взимали налоги и «составляли, так сказать, аристократию» [124, 156]L Иными словами, индийское общество напоминало ему европейское феодальное.
Гегель, таким образом, в своей схеме как бы переставил, по сравнению с Монтескье, Китай и Индию местами, сделав первый классическим образцом азиатского деспотизма, а для Индии допустив некоторые послабления.
В целом же и китайское и индийское общество для Гегеля - лишь первая, «доисторическая» ступень, имеющая значение как постамент, на котором воздвигается величественная история Греции, Рима, вообще «Европы», «Китай и Индия, - писал он, - находятся еще, так сказать, за пределами всемирной истории, как предпосылка тех моментов, лишь благодаря соединению которых начинается животворный исторический процесс» [124, 111]. Поэтому и свою философию истории Гегель начинал именно с этих стран, примитивные общества которых «остаются неизменными и влачат естественное растительное существование до настоящего времени» 124, 163]. Как ни бросается в глаза разница между неподвижным единым Китаем и «блуждающим необузданным индийским беспокойством» [124, 109], утверждал он, в сущности ни в' той, ни в другой стране с древнейших времен практически ничто не изменилось, политические перевороты проходили здесь только на поверхности, не затрагивая существа социальных отношений («Все политические революции безразличны для простого индуса, так как его участь не изменяется» [124, 146]).
Положение стран Востока в гегелевской философско-исторической схеме остается слабым звеном этой схемы. Конечно, по сравнению с Монтескье прогрессом было то, что Гегель рассматривал разницу между Европой и Востоком не статически, не просто в связи с различием географической среды. Он ставил Восток в общую хронологическую цепь всемирной истории. Но, не распространив до конца на афроазиатский мир принцип историзма, положенный в основу остальной «всемирной» истории, Гегель даже усугубил в этом пункте недостатки концепции Монтескье; получилось, что «Европа» и «Восток» подчиняются совершенно разным закономерностям; разрыв между ними, намеченный в концепции Бернье и Монтескье, превращался в пропасть.
Заканчивая на этом рассмотрение домарксовой историкофилософской науки, отметим, что она, уделив определенное внимание проблеме места стран Востока в мировом историческом процессе, вопроса об этапах собственной истории этих стран так и не поставила.
https://studopedia.ru/1_39550_otkritie-obshchini-t-manro.html + вот здесь со страницами https://studfile.net/preview/7877840/page:9/
Французская общественная мысль XVII-XVIII вв. развивалась в постоянном контакте с английской, в частности, и по интересующему нас вопросу. Причем англичане, в общем, более отрицательно, чем французские авторы, отзывались о восточной деспотии. Мы видели, что и первое слово об особой экономической основе этой деспотии было произнесено в Англии (Т. Роу). Правда, в момент наибольшего расцвета французской философии в XVIII в. английские просветители восприняли было у нее значительную долю идеализации Китая
Но во второй половине века в Англии распространяется критическое отношение к восточному строю.
/М.С. Интересно - может, любопытствуя, первоначально обращали внимание на лучшее, чтобы перенимать - почему и идеализация возникала?/
Большое значение имело завоевание англичанами большой части Индии. Оно усилило чувство «европейского» превосходства и в то же время впервые поставило задачу изучения общественно-экономических отношений Индии практически - для налаживания правильно функционирующей системы эксплуатации.
Переломным может считаться начало 70-х годов XVIII в., когда Ост-Индская компания попыталась построить собственную систему сбора налогов, устранив местную, традиционную, запутанную и малоэффективную. В эти годы началось усердное изучение социального строя и традиционных юридических институтов Индии английскими учеными, которым покровительствовал генерал-губернатор Индии
В 1722 г. вышла «История Индостана» Александра Доу 375], придерживавшегося в вопросе о восточном деспотизме концепции Бернье - Монтескье. Ту же концепцию развивал Д. Грант [384], настаивавший на том, что Индия до прихода англичан не знала принципа частной собственности на землю.
В 1793 г. генерал-губернатором Корнуоллисом была введена в Бенгалии известная система «постоянного землеустройства»; наследственные сборщики налогов, заминдары, были официально признаны владельцами земли. В их пользу были окончательно лишены прежних собственнических прав бенгальские крестьяне. Фактически одна феодальная форма землевладения была, таким образом, заменена другой; при этом большую часть получаемой ренты заминдар должен был отдавать компании. /М.С. "наследственные сборщики налогов" - то есть, фактически, организаторы их сбора?/
В конце XVIII-начале XIX в. в Англии выступают со своей концепцией земельной собственности братья Чарлз и Роберт Паттоны. В книге первого отразилось победное шествие идей Бернье - Монтескье. Автор считал собственность государей на землю главным отличием деспотических азиатских и африканских государств от европейских. /М.С. Общественная собственность, фактически? А на Западе победила среднеклассовая модель, корнями из античности? Но не в собственности самой дело, понятно - а в общественной организации более эффективной {для конкурентной борьбы ведь!}/
Автор утверждал, что «собственность должна рассматриваться как половина власти каждого государства; потому что, когда эта власть соединяется с господством государя, весь народ, как следует из изложенных в нашей работе принципов, должен стать полностью порабощенным» [399, 135]. /М.С. В прошлом посте было - западный взгляд на труд как на порабощение. Кстати, не отсюда ли корнями и марксова идея его отмирания!?/
Р. Паттон применял те же принципы к истории Рима [400] и азиатских монархий (401). Мы находим у него мало нового по сравнению с уже известными трудами Бернье и Монтескье. /М.С. То есть видел у римлян еще АСП? Модифицированный, или мутировавший, фактически?/
«Ни в одном азиатском государстве,- утверждал Паттон, - не может существовать собственническая или природная знать, потому что в Азии нет крупных земельных собственников, все земли являются собственностью государства, и земельная рента составляет налог короны» /М.С. А ведь это аграрные общества в принципе... Откуда им еще налог брать? А в Западной модели борьба против побора налогов {растущих из-за неизбежного кризиса} привела к организации успешной экспансии? или вообще же, такая модель должна была привести к тому, просто на Западе первой прорвалась. Региональное доминирование было обречено тогда подрываться, на том уровне развития, см. яркий пример Др.Рима. Затем раздробленность вела к конкуренции. Два полюса, экспансия и местные поборы - борьба против последних для лучшей первой,../
Такова была концепция, преобладавшая в период формирования английской классической политической экономии. Не удивительно, что ее восприняли, в той или иной степени, Адам Смит, Джеймс Милль, Ричард Джонс, Джон Стюарт Милль. Например, А. Смит писал о «состоянии застоя» в Китае [289, 79, 80, 104], в то время как Европа, по его мнению, переживает процесс постоянных прогрессивных изменений.
Волею судеб теория, созданная идеологами самой передовой части французской буржуазии в борьбе против посягательств феодального государства на ее собственность, в Англии превратилась в орудие экспроприации собственности народов колоний.
У. Джонс в своих исследованиях искал общее в истории Индии и Европы. Относясь с недоверием к теории особого строя азиатского деспотизма, он считал, что Бернье был введен в заблуждение придворными Аурангзеба [см. 397, 132}. Джонс писал: «Наша нация именем короля владеет 23 миллионами черных подданных в этих двух провинциях, но девять десятых их собственности отнято у них; публично утверждается даже, что они совсем не имеют земельной собственности. Если бы мой сборник индийских законов упрочил их собственность, недвижимую и личную, и полную безопасность их личности, это был бы самый большой подарок, какой они когда-либо получали от нас» [цит. по: 397, 132]. Необходимо, впрочем, добавить, что защита У. Джонсом недвижимой собственности индийцев могла в тех условиях практически означать отстаивание земельных владений главным образом туземных помещиков.
немедленный и огромный эффект вызвало другое его открытие - общности происхождения санскрита, персидского и европейских языков (прежде всего греческого и латинского), т. е. индоевропейского языкового единства.
Родившаяся на этой базе мысль, согласно которой санскрит был родоначальником европейских языков, сразу была дополнена соответствующей историко-социальной гипотезой. Индия, уверяли ее сторонники, была прародиной индоевропейских народов, а ее традиционный примитивный социальный строй - зародышем, из которого развился общественный строй европейской древности и средневековья. Эта концепция пережила расцвет в первой половине XIX в., во второй же половине столетия, в противоположность идее У. Джонса о земельной собственности в Индии, она постепенно была преодолена развитием науки. /М.С. Как именно?/
Об «открытии» Т. Манро индийской сельской общины европейские ученые узнали из его докладов, использованных в книге друга Манро, лейтенанта-полковника М. Уилкса (1810).
Доклады Манро, судя по книге Уилкса, содержали крайне интересный материал, касающийся земельной собственности и социального устройства деревни. В докладе от 9 ноября 1800 г. констатировалось, что в Канаре3 земля издавна рассматривалась как частная собственность - «более древняя и более совершенная, чем земельная собственность в Англии» 418, 127] Однако в докладе от 15 августа 1806 г. Манро утверждал, что частная собственность «никогда не существовала в Индии». Чтобы как-то согласовать это утверждение с предыдущим, автор снабдил последнюю фразу оговоркой: «за исключением Малабарского берега» [там же]. Возможно, изменение взглядов Манро было обусловлено сделанным им в промежутке между двумя докладами открытием в Индии общины, которая могла теперь рассматриваться в качестве собственника земли.
В докладе из Анантпура от 15 мая 1806 г. Манро описал типичную, по его мнению, индийскую деревню - род небольшой республики, совокупность которых и составляет, согласно автору, индийское общество.
В книге М. Уилкса констатируется, что каждая индийская деревня дает жизненное изображение «ранних стадий цивилизации», прежде рисовавшихся теоретикам лишь в воображении» (418, 117]. Землей здесь владеют сообща, хотя совместно обрабатывают землю лишь в некоторых, более примитивных категориях общин.
В большинстве случаев земельные наделы являются частным владением отдельных семей. Общинники коллективно решают вопросы землеустройства, уплаты налогов.
«Внутренняя структура и условия в каждом таком отдельном полисе (township),-писал М. Уилкс,-оставалась неизменной, ее не касались никакие революции, никакие завоевания... Захваты, узурпации или революции, как таковые, абсолютно не влияли на нее. Завоеватель или узурпатор, прямо или через своих агентов, в качестве суверена или представителя суверена, адресовался к главе полиса; служащие, границы, вся форма внутреннего устройства полиса оставались неизменно прежними» [418, 121]. В этом месте Уилкс прямо ссылался на доклад Манро, в цитате из которого, в частности, говорилось: «Жители в случае войны смотрели главным образом на своего старосту. Они нисколько не беспокоились по поводу гибели и раздела целых монархий; пока их село оставалось целым, их мало интересовало, в чьи руки попала власть: внутреннее устройство (общины] остается неизменным, патель продолжает быть старостой и действовать в качестве сборщика налогов и мирового судьи» [там же}.
Несомненно, открытие, на примере Индии, общинной организации, существовавшей, как это мы теперь знаем, у всех народов земли, явилось крупнейшим научным событием.
Открытие в Индии начала XIX в. этой социальной ячейки (общины) дало толчок дальнейшему изучению восточной специфики и поискам общинного строя на заре человеческой истории.
Историческая наука XIX в. получила в свое распоряжение наряду с общетеоретическим постулатом принципиально особого азиатского общества (Бернье, Монтескье) еще и пример социальной структуры, которая, казалось, могла служить основой азиатской специфики.
Правда, уже М. Уилкс решительно высказался против того, чтобы применять понятие общины для объяснения мнимого отсутствия в Индии частной земельной собственности. Наоборот, он доказывал, что частная собственность на землю в Индии издавна существует, и возражал по этому поводу Бернье, Шардэну, Тавернье, другим путешественникам, а также своему другу Манро, которого ему, кажется, удалось в конце концов убедить [см. 418, 127-128]. Тем не менее открытие в Индии сельской общины создало возможность, вопреки мнению М. Уилкса, укрепить концепцию особого «азиатского» общества без частной собственности на землю, в котором деспотии «наверху» соответствует община «внизу». В этой картине частный земельный собственник действительно как будто был лишним 6.
* Вторая же концепция - построенная на признании «особого» характера восточного общества - получила в то время широкое распространение. Так, в книге основателя британского колониального могущества в Юго-Восточной Азии Т. С. Рафлза «История Явы» на яванское общество распространялись выработанные на примере Индии тезисы: отсутствие частной собственности на землю, существование замкнутой общины индийского типа. Рафлз считал верховную земельную собственность монарха на большей части Явы даже более несомненной, чем у Великих Моголов в Индии [см. 405, 136-138}.
Другой сторонник этой концепции - Д. Милль, ссылаясь на Бернье, Рафлза и других уже упоминавшихся нами авторов [см. 394, 305-311], отрицал наличие частной земельной собственности в Индии7 и распространял тот же вывод на Египет, Иран, Турцию, Китай; он указывал, что древние Британия и Уэльс также характеризовались собственностью короля на всю землю [394, 304-305). Последнее утверждение, конечно, ставило под вопрос самый тезис восточной исключительности.
На тех же позициях стоял и Ричард Джонс, последний видный представитель домарксовой политической экономики. «В Азии,- писал он,- монархи всегда обладали исключительным правом собственности на землю в своих владениях, и они сохранили это право до настоящего времени в его полной и зловещей неприкосновенности и неизменности. Народ там повсеместно является арендатором земли у монарха, единственного землевладельца. Одни лишь захваты его чиновников изредка и только на время ломают звенья цепи зависимости. Именно эта всеобщая зависимость от трона в средствах существования и является действительной основой несломленного деспотизма на Востоке, так же как и доходов монархов и формы, которую приняло общество под их пятой» 140, 29}.
По существу, Р. Джонс незаметно для себя подгонял новые факты под старую схему. Ради той же цели он, подобно Монтескье, делал исключение для Китая, где, по его словам, царит «мягкое правление» (разительно якобы контрастирующее с порядками в Индии и Иране). Он писал, что нет достаточных данных, которые показали бы, существует ли в Китае класс посредников между земледельцами и монархом, подобный индийским заминдарам; возможно, однако, что китайские крестьяне платят ренту непосредственно государству (см. 140, 98-99}. Р. Джонс, видимо, не решился противостоять сильной китаефильской традиции в литературе. В других же странах Востока, по его описанию, господствует фактическое рабство: «Не существует промежуточных и независимых классов. И великий и малый являются буквально тем, чем они сами себя называют, - рабами своего господина, от каприза которого зависят целиком средства их существования. Однообразный гнет в течение многих столетий достаточно доказал тенденцию такого порядка вещей, раз установленного, увековечить деспотизм, создавший его» (140, 87}. Р. Джонс объяснял происхождение такого строя завоеванием когда-то земледельцев кочевниками.
Гипотеза о заминдарах как фактических собственниках земли признавалась Мак-Куллохом ошибочной.
«Как теперь общепризнано,- писал он,- заминдары, до реформы Корнуоллиса, были просто наследственными сборщиками налога», получавшими '/10 собранного вознаграждения [393, 104-105}.
XIX в. И позже, в начале второй половины столетия, Джон Стюарт Милль категорически утверждал, что «в большей части Индии нет посредника между непосредственным производителем и государством. Земледелец не платит ренту одному, а налог другому: его налог и есть его рента (или часть его ренты)» (395, 3}. Однако представление, будто в Индии, как и в любой другой азиатской стране с докапиталистическими порядками в деревне, не было «посредников» между крестьянином и монархом (как бы этот «посредник» ни назывался - землевладельцем, военным или гражданским чиновником, откупщиком), как это очевидно в свете современной науки, не отвечало фактическому положению вещей.
Немецкая философия истории (XVIII - начало XIX в.)
Немецкая наука в освещении особенностей стран Востока зависела от фактов, собранных французами и англичанами. Она прошла период увлечения Китаем (произведения Г. В. Лейбница, X. Вольфа, И. Г. Гердера) и перешла к концепции «азиатского деспотизма». Немецким историкам XVIII - начала XIX в. свойственно стремление к созданию всеобъемлющих схем мирового развития. А.-Л. Шлецер, А.-Г.-Л. Хеерен [387], Ф. К. Шлоссер пытались отвести в своих концепциях место и для истории отдельных стран Востока, хотя в основном их концепции оставались европоцентристскими.
Среди книг начала XIX в. выделяется работа Фридриха Шлегеля об Индии. Филолог и философ, в конце XVIII в. приветствовавший Французскую революцию, а в начале XIX в. ставший чиновником реакционнейшего австрийского режима, Шлегель отразил в своем творчестве усиление в европейском обществе правых тенденций. Индия привлекала его как пример незыблемости традиций и консервативных идей. В книге «О языке и мудрости индийцев» [409] Φ. Шлегель, использовав, в частности, труды У. Джонса, развивал мысли о санскрите - праязыке и Индии - прародине арийцев. Книга Шлегеля типична для распространившихся в начале XIX в., особенно в Германии, произведений, в которых чисто гипотетически рисовались картины древнейшего расселения индоевропейских народов из Индии, распространения - где-то за несколько тысяч лет до нас - индийских колоний вплоть до Европы и т. д.
Ф. Гегель, предпринявший грандиозную работу по сведению воедино достижений предшествующей науки и созданию на принципах историзма новой концепции всемирной истории, в оценке роли стран Востока следовал в значительной мере за Монтескье, определяя Восток как независимое, параллельное Европе целое, застывшее на первой ступени развития и потому, в сущности, не историческое.
Классические черты особого «азиатского» общества, принятые в схеме Гегеля,-деспотическая центральная власть, государственная собственность на землю - иллюстрировались преимущественно на примере Китая, тогда как по отношению к более изученной к тому времени Индии автор был значительно осторожнее. О Китае он писал как о стране, где земля принадлежит государству (хотя, полагал Гегель, это - явление сравнительно позднего времени) и где нет «большого различия между рабством и свободой, так как перед императором все равны, т. е. все одинаково бесправны» (124, 124]. Если там «не существует различий, обусловливаемых происхождением, и всякий может достигнуть высших должностей, то именно в этом равенстве сказывается не признание глубокого значения человеческого достоинства, достигаемое путем борьбы, а низкое самомнение, еще не дошедшее до установления различий» [124, 131]. /М.С. То есть, если существуют законы - то мы тоже относительно них все бесправны? В свободе все жрут друг друга, а кто наиболее эффективно - тот и самый достойный? Естественное течение вещей к лучшему? В либеральной точке зрения. А в коммунистической ценится разнообразие, как способствующее доказано устойчивости, а потом для поддержки его лучшего требуется разумное для того управление, научное, в интересах всех. Для лучшей же выживаемости./
Положительной - по сравнению с китайским - чертой индийского общественного строя Гегелю представлялось то, что из бесформенного «деспотического единства» в Индии уже образуются «самостоятельные члены» (касты) (124, 137).
«Чрезвычайно важно, является ли вообще в Индии обрабатываемая земля собственностью земледельца или так называемого владельца ленных имений,- писал Гегель,- и самим англичанам трудно было выяснить это. Когда они завоевали Бенгалию, они весьма интересовались обложением собственности и должны были устанавливать, взимать ли им подати с крестьян или с землевладельцев. Они сделали последнее» 124, 146}.
Описывая государственный строй Индии к моменту прихода европейцев, Гегель рассматривал его как «напоминающий ленную систему», при которой начальники округов взимали налоги и «составляли, так сказать, аристократию» [124, 156]L Иными словами, индийское общество напоминало ему европейское феодальное.
Гегель, таким образом, в своей схеме как бы переставил, по сравнению с Монтескье, Китай и Индию местами, сделав первый классическим образцом азиатского деспотизма, а для Индии допустив некоторые послабления.
В целом же и китайское и индийское общество для Гегеля - лишь первая, «доисторическая» ступень, имеющая значение как постамент, на котором воздвигается величественная история Греции, Рима, вообще «Европы», «Китай и Индия, - писал он, - находятся еще, так сказать, за пределами всемирной истории, как предпосылка тех моментов, лишь благодаря соединению которых начинается животворный исторический процесс» [124, 111]. Поэтому и свою философию истории Гегель начинал именно с этих стран, примитивные общества которых «остаются неизменными и влачат естественное растительное существование до настоящего времени» 124, 163]. Как ни бросается в глаза разница между неподвижным единым Китаем и «блуждающим необузданным индийским беспокойством» [124, 109], утверждал он, в сущности ни в' той, ни в другой стране с древнейших времен практически ничто не изменилось, политические перевороты проходили здесь только на поверхности, не затрагивая существа социальных отношений («Все политические революции безразличны для простого индуса, так как его участь не изменяется» [124, 146]).
Положение стран Востока в гегелевской философско-исторической схеме остается слабым звеном этой схемы. Конечно, по сравнению с Монтескье прогрессом было то, что Гегель рассматривал разницу между Европой и Востоком не статически, не просто в связи с различием географической среды. Он ставил Восток в общую хронологическую цепь всемирной истории. Но, не распространив до конца на афроазиатский мир принцип историзма, положенный в основу остальной «всемирной» истории, Гегель даже усугубил в этом пункте недостатки концепции Монтескье; получилось, что «Европа» и «Восток» подчиняются совершенно разным закономерностям; разрыв между ними, намеченный в концепции Бернье и Монтескье, превращался в пропасть.
Заканчивая на этом рассмотрение домарксовой историкофилософской науки, отметим, что она, уделив определенное внимание проблеме места стран Востока в мировом историческом процессе, вопроса об этапах собственной истории этих стран так и не поставила.
https://studopedia.ru/1_39550_otkritie-obshchini-t-manro.html + вот здесь со страницами https://studfile.net/preview/7877840/page:9/