pilgrims
Душа польского народа - это польское пилигримство.
Но ни один поляк в пилигримстве не именуется скитальцем, ибо скиталец - это человек, блуждающий без цели.
А. Мицкевич
Warszawa, koniec XIX wieku
"Что порождает вражду, возбуждающую поляков против русских?
Очевидно, кроме причин космополитических и национальных, в эту вражду входит еще один элемент, который, как нам кажется, весьма существенно определяет дело. Поляки возбуждены против нас так же, как народ образованный против народа менее образованного, или даже вовсе необразованного. Каковы бы ни были поводы к борьбе, но одушевление борьбы, очевидно, воспламеняется тем, что, с одной стороны, борется народ цивилизованный, а с другой - варвары.
Так на нас смотрят, и мы сами чувствуем, что много справедливого в этом взгляде. В настоящую минуту, именно по поводу борьбы с поляками, мы невольно стали искать в себе какой-нибудь точки опоры и что же мы нашли. Наши мысли обращаются к единому видимому и ясному проявлению народного духа, к нашему государству. Одно у нас есть: мы создали, защитили и укрепили нашу государственную целость, мы образуем огромное и крепкое государство, имеем возможность своей, независимой жизни. И для нас самостоятельность есть великое благо, но каков может быть ее вес в глазах других? Нам скажут, что государство, конечно, есть возможность самостоятельной жизни, но еще далеко не самая жизнь.
Государство есть форма весьма простая, проявление весьма элементарное. Самые дикие и первобытные народы легко складывались в государство. Если государство крепко, то это, конечно, хороший знак, но только знак, только надежда, только первое заявление народной жизни. И потому на нашу похвалу нашим государством нам могут отвечать так: никто не спорит, что вы варвары, подающие большие надежды, но, тем не менее, вы все-таки варвары. Очевидно, наше дело было бы вполне оправдано, если бы мы могли отвечать полякам так: "Вы ошибаетесь в своем высоком значении; вы ослеплены своей цивилизацией и в этом ослеплении не хотите или не умеете видеть, что с вами борется и соперничает не азиатское варварство, а другая цивилизация, более крепкая и твердая, наша русская цивилизация". Сказать это легко, но, спрашивается, чем мы можем доказать это? Кроме нас, русских, никто не поверит нашим притязаниям, потому что мы не можем их ясно оправдать, не можем выставить никаких очевидных и для всех убедительных признаков, проявлений, результатов, которые заставили бы признать действительность нашей русской цивилизации. Все у нас только в зародыше, в зачатке; все в первичных, неясных формах; все чревато будущим, но неопределенно и хаотично в настоящем. И вот та рана, которую больше или меньше разбереживает польский вопрос. Он стоит нам не только крови и денег, не только составляет язву, от которой страдает телесная, физическая жизнь России - нет, он каждый раз еще отзывается внутренней болью; он наводит на нас тяжелое раздумье своей внутренней, глубокой стороной.
Понятно, что поляки должны смотреть на нас с высокомерием; понятно, что под влиянием враждебных отношений их высокомерие должно усилиться тысячекратно, дойти до последней возможной границы. Этот элемент неизбежно и постоянно присутствует в этом вековом раздоре; он составляет один из самых глубоких и чистых его источников и придает усилиям и борьбе поляков бесконечно героический характер. Несчастный народ! Как сильно ты должен чувствовать всю несоразмерность твоего положения с твоим высоким понятием о себе! Чем выше твоя цивилизация, чем тоньше ты чувствуешь, чем изящнее говоришь, чем яснее для тебя и для других твои достоинства, тем глубже тебе приходится страдать, тем невыносимее для тебя какой бы то ни было перевес на стороне твоих менее цивилизованных соперников. Твоя высокая культура есть для тебя наказание. [...]
Всякая цивилизация горда, всякое образование надмевает. Всегда, в большей или меньшей степени, является антагонизм между людьми, развитыми культурой, и растительной массой народа с ее темными проявлeниями. Если у нас самих является иногда взгляд на народ, как на простой материал для культуры, как на грубую глину, которой форма от нее самой не зависит, то подобный взгляд кажется нигде и никогда не был до такой степени усилен самим ходом истории, как в польском вопросе. Здесь он составляет существенный узел и потому разросся и окреп до страшной силы. Высокомерие и притязания поляков происходят от их европейской культуры. Так как высокомерие и эти притязания не удовлетворены, то они составляют глубокое несчастье поляков. Так как они могут быть удовлетворены только за счет нас, то они составляют для нас обиду. Может быть, эта обида по своей глубине равняется этому несчастью; но вот беда, которую мы терпим и которую должны вполне сознать: их несчастье очень ясно, но никому не ясна наша обида. В цивилизации заемной и внешней мы уступаем полякам, но мы желали бы верить, что в цивилизации народной, коренной, здоровой, мы превосходим их. Я только жалею о том, что мы не можем доказать этого для всех несомненно, что не имеем права заявить этого перед целым светом, что не признает этого свет, что мы должны доказывать наше превосходство нашей кровью, нашими победами и погромами, а иначе никто нам не поверит. Если бы в Европе была твердая мысль о нашем превосходстве, если бы хоть предчувствие этого превосходства могло существовать в Польше, не было бы польского вопроса, и мы не шли бы и не посылали бы наших детей и братьев на битву против поляков...".
Н. Н. Страхов, русский мыслитель, основоположник почвенничества. "Время", апрель 1863 г. Антология "Польская и русская душа. От Адама Мицкевича и Александра Пушкина до Чеслава Милоша и Александра Солженицына", Варшава, 2003.