Модерн закончился
Модерн закончился
Копия на Вордпресс.
Принято считать, что рыбы не замечают воду. А когда вода заканчивается, они очень даже замечают дискомфорт.
Принято считать, что мир наций - это натуральный, естественный мир людей. Что люди всегда жили нациями.
Оказывается, что нет. Мир наций - это очень редкое исключение, возникающее над миром племенных систем.
Сейчас мир наций в очередной раз заканчивается. И мир становится иным.
Есть график Шпенглера. С достижениями. Но кроме них, можно очень многое выразить именно этим графиком, например, можно выразить еще и сложность структур: ведь чтобы получать достижения, нужна структурированность.
Нация - высшая форма человеческой структурированности. Это самые сложные социальные структуры, которые создает человек; и с помощью этих структур люди создают множество культурных событий и вещей. (Нация возникает в период культуры (график) как аристократическая, потом переходит в период цивилизации как буржуазная. Сам период цивилизации делится на модерн, и после серой полосы - постмодерн.)
Состояние народов ниже серой полосы - это их обычное состояние. Что выше серой полосы - это бодрствование, этногенез, культура, модерн-цивилизация, нация. Когда в конце график нации и полоса племенного пересекаются, начинается постмодерн; скорее даже чуть раньше.
Шпенглеровское бытие сна и гумилевский гомеостаз - это не стадии национального, это именно стадии племенного бытия. Племенная система гомеостатична, т.е. находится в равновесии с природной средой. Например, бытие Папуа - Новой Гвинеи существует в своем неизменном виде порядка 40000 лет. Нет, кто-то кого-то ест и даже съедает. Только разницы в этом никакой нет.
По схеме - есть племенное бытие, есть национальное. Племенное существует почти всегда. Оно показано ниже разделяющей серой полосы. Когда национальная кривая намного выше племенной прямой - племенная составляющая почти и не заметна. А когда национальная кривая падает ниже серой полосы - племенная составляющая начинает определять всю жизнь.
Племенные системы всегда существуют; всегда существовали и еще будут существовать. Но в моменты, когда есть нация, национальное бытие затмевает бытие племенное, не отменяет его, но делает малоэффективным. И в таком тихом, спящем виде племенное бытие может пережить нацию. Иногда, бывает, не переживает и умирает вместе с нацией. Есть еще две стадии, но они относительно редкие - клан-род снизу, и племенной союз выше. Клан или вымирает, или обзаводится племенем, а племенной союз обычно начинает генерировать нацию в своем центре.
В национальной системе племенные отношения распространяются на всю нацию, создавая что-то вроде «родственных отношений без родства». И отсюда появляются права, которые происходят из племенных отношений - путем их переноса с родственников на всех. И обязанности - оттуда же. А все, кто вне племен - это чужие, не имеющие никаких прав. Нация возникает и расширяется. Но чем далее она расширяется, тем более ослабевают связи, ослабевает чувство своих. Может дойти и до того, что нация, став слишком большой, просто расколется, и ее половинки могут начать войну. Это случается на самой вершине организации. А если вершина организации так или иначе пройдена, нация начинает ослабевать сама по себе, и если ей не бросают вызовов со стороны, то она начинает быстро стареть и рассыпается.
Человек племени - это тот человек, которому нужно помогать. Иначе невозможно. Изгнание из племени - это изгнание в пустоту, в никуда, где человеку никто не поможет. И где его раньше очень быстро съедали.
Возникнув, нация берет этот поведенческий императив. И люди привыкают к тому, что им нужно помогать, что нация им помогает. Но нация рано или поздно рассыпается. Это можно легко заметить - если нация рассыпается, она перестает помогать людям нации.
Привыкшие жить при нации люди, не видевшие никакой жизни, кроме национальной, уподобляются потерявшимся детям. Весь их мир рассыпается, и они не понимают ни причин, ни того, что теперь делать, куда бежать. Это один из примеров, когда сознание остается в модерне, а реальность уходит в постмодерн.
Человек модерна видит весь мир в ином свете, в свете иных отношений. И попав в постмодерн, такой человек видит мир в неверном свете, сквозь розовые очки. И когда он встречается с реальностью, у него возникает когнитивный диссонанс.
Люди думают, что они кому-то нужны, что их жизнь кому-то интересна. Это именно инерция модерна. Раньше так действительно было, раньше, когда была нация. После нации они не нужны никому, кроме друзей и родственников, и они могут быть временно нужны тем, кто их использует.
Модерн закончился, но все оставшиеся после него люди в модерн играют. В том числе потому что не знают других игр вообще. Играют и государственные структуры. Результатом такого государственного косплея становится шизофренично-издевательская организация бытия. При этом никто, ни люди, ни чиновники, не могут понять, откуда вся дрянь берется: вроде бы делается то, что всегда делалось, но результаты получаются довольно дурацкими.
Сложные, в том числе большие проекты, могут проводить и поддерживать только нации. И это не только национальные технологические проекты, это и проекты гуманитарные, как национальная литература, национальная философия или вообще национальная мысль. Они не могут быть не-национальными, а именно племенными. Племя с литературой - это было бы нечто удивительное. Теоретически племя может унаследовать литературу от исчезнувшей нации, но на практике в племени не хватает для этого разных людей. Так что после наций, мир, ставший племенным, большинство достижений утрачивает.
После нации остается язык. Очень популярно заблуждение, что нацию можно определять по языку. На самом деле нация определяется по взаимопомощи. А тот же язык может быть как раз определением того, кого предпочтительнее резать. Те, кто занимает ту же ресурсную нишу - обычно самые главные враги. Особенно после того, как нация разделилась или рассыпалась.
Нация - это большое общество. Большинство своих общественных элементов она берет у племени - в том числе моральную систему, где люди делятся на своих и чужих. При переходе к племенной системе чужими оказываются все, кто не в племени. А иногда распад идет и дальше, и чужими оказываются вообще все, вплоть до детей и родителей. В постнациональном мире (за нацией приходит масса) надеяться можно только на родственников; но в постнациональном мире такая дегенерация, что большинство родственников - идиоты.
***
Русские революционные партии основывались на русском революционном движении, а движение, в свою очередь, - на молодежи классов буржуазии и пролетариата, а классы, тоже в свою очередь, были проявлением нации, в тот момент буржуазной нации. Поэтому даже когда партии были к 1917 году разгромлены, движения было достаточно для революции. Но такие громадные структуры протеста в истории - скорее исключение, и они фактически гарантируют победу. На всех уровнях оказывается достаточно людей для привлечения сторонних масс.
А условный «царизм», с которым они вели войну. представлял собой бюрократическую, мандаринскую систему, как обычно в таком случае переплетенную с корпоративно-клановой системой. Аристократия как класс закончилась еще при декабристах; хотя черты «эксплуататорского» класса у этой системы присутствуют, на полноценный, наделенный самосознанием класс она не тянет, и на класс-как-элемент-нации тоже. Она больше бездушная машина. Современный правящий «класс» России - это тот же старый царизм-мандаризм, та же машина, будущее любой большой нераспавшейся системы.
Мир наций закончился. В России на 100% и более. Но жить ведь где-то, в чем-то надо.
Если свой клан захватил место под солнцем и кусочек этого месте предоставил для кормления - это, конечно, хорошо. А если своего клана нет, или клан ничего не захватил?
Гораздо чаще, чем нации, в истории действуют консорции (по Гумилеву): так или иначе, формально или неформально организованные группы людей, стремящихся к получению ресурсов и жизненного пространства. Но их успехи обычно скромные, если вообще есть. Они участвуют в великих революциях, но поскольку малы, то в них теряются.
Консорция - это еще и нация в проекте. Большинство гуманитарных и социальных явлений, в отличие от технических, могут быть только национальными. Нация и эпос обычно возникают вместе. Эпос без нации некому слушать. О нации без эпоса было бы сложно узнать. Но и у первого, и у второго множество стадий реализации. И реализованы эти шаги могут только в консорциях. Чтобы потом всё появилось «сразу и вдруг».
Конечно, шансы выживания консорций очень невелики. Но шансы выживания собственно всех представителей массы мертвой нации тоже очень невелики. Люди возвращаются к племенному бытию, но это бытие невозможно. Не выживают даже первые волны варваров - они заражаются вырождением. Приходит следующая их волна, вымирает, потом следующая - и каждый раз уровень снижается, и каждый раз этот уровень становится ближе к уровню равновесия.
Существующая унаследованная система - это система уродства в отношении биологического. Люди в такой системе сначала деформируются, а потом вымирают, чем и обусловлено «самоубийство цивилизаций» по Тойнби. Шанс консорций ничтожен, но он хотя бы есть, в отличие от массы.
***
Мир после нации выглядит следующим образом (далее секретная информация):
Задача всех существ этого мира - взаимопожирание. Взаимопожирание ограничивается только страхом, чтобы не сожрали.
Мораль и всякие благородства придуманы для разводки-пожирания лохов. Не будь лохом.
Никому не доверяй. Доверие - это чтобы кидать.
Умри ты сегодня, а я завтра. Человек человеку волк. Не верь, не бойся, не проси.
Этот мир - мир разводки и кидалова посредством подлости. И что интересно, даже будучи утонченным подлецом и мерзавцем, победить не получится, потому что существуют такие подлость и мерзость, что все победы давно расписаны.
Как мирок? Хочется в таком жить? Поэтому и возникает задача строительства нового мира.
И достаточное условие - в старом мире всё равно ничего не светит.
«Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом случае.» (с) Пелевин.
Нужен новый мир. Новые отношения - это и будет новый мир.
Для того, чтобы прийти к пониманию этого нового мира, и нужно заниматься малозначительной культурно-политической ерундой. Из нее, из тусовок и обсуждений может что-то вырасти; и если ей не заниматься, то точно ничего не вырастет и ничего не будет.
«Не верь, не бойся, не проси» - идея, может, и хорошая. Но аэроплан с ней не построить. И общество, в котором можно жить - тоже.