Средняя жизнь
Просвет сквозь опущенные веки, просвет в двери сознания - туда, глубже, в колодец. В тепле и влаге стоит она - пещера в паутине зеленых мхов. Наша пещера. Ее стены из блестящего камня, ее стены в землистых терассах, откуда блеклый свет выхватил любопытные мордочки диффенбахий: длинный мясистый лист, гибкий стебель взобрался по слюде туда, наверх, к потолку. Мне тоже хочется туда, наверх, к просвету - мелкой живительной трещине в своем эго.
Ее волосы как всегда - лавина бесцветного снега. И сложно понять, где кончается шевелюра и вступает в свои права выцветший плащ. Когда-то он был белейшего серебра. Так скор, так мелочен срок, когда предстоит обрастать чешуей. Мелкими игривыми кусочками панцыря. Брать йабри и тонуть в их звоне.
Блеск, топот, рывок, боль. Яда стоит лицом, из моей вскинутой руки под ладонью торчит металл. А вокруг собирается алая жидкая пудра. Как заткнули огромное вонючее зево, как прервали на полуслове, полумысли, четвертьжизни, третьрождении.
- То самое место, - говорит, утверждая. Наконец вижу брови: такие густые, такие белые. А румянец пляшет по молодым пухлым щекам. - Это я остановилась. А ты?
Сажусь на каменный пень, водя задумчиво пальцами по узору наскали. Как будто ждала этих узоров, этой скамьи - чтобы успокоиться, уснуть, обрести дом. Но каменные линии мертвы, не хотят обвивать пальцы. Что с ним, с духом пещеры? Это со мной-то связано?
- Я жгут, жгут ощущений, - дрожит мой голос, дрожат чувства, дрожит разочарование.
Удар то ли рукой, то ли локтем. И крик:
- Встать! Ты есть не на прогулка!
Что ж такое? Быть избитым собственным Я!
- Думала утешений искать?! Но все они, - слово, будто плевок: - ПРАВЫ.
И тает, растворяется пещера. Просвет сквозь опущенные веки гаснет. И только помидорно-красный румянец от ее то ли руки, то ли локтя живет на щеке.
Ее волосы как всегда - лавина бесцветного снега. И сложно понять, где кончается шевелюра и вступает в свои права выцветший плащ. Когда-то он был белейшего серебра. Так скор, так мелочен срок, когда предстоит обрастать чешуей. Мелкими игривыми кусочками панцыря. Брать йабри и тонуть в их звоне.
Блеск, топот, рывок, боль. Яда стоит лицом, из моей вскинутой руки под ладонью торчит металл. А вокруг собирается алая жидкая пудра. Как заткнули огромное вонючее зево, как прервали на полуслове, полумысли, четвертьжизни, третьрождении.
- То самое место, - говорит, утверждая. Наконец вижу брови: такие густые, такие белые. А румянец пляшет по молодым пухлым щекам. - Это я остановилась. А ты?
Сажусь на каменный пень, водя задумчиво пальцами по узору наскали. Как будто ждала этих узоров, этой скамьи - чтобы успокоиться, уснуть, обрести дом. Но каменные линии мертвы, не хотят обвивать пальцы. Что с ним, с духом пещеры? Это со мной-то связано?
- Я жгут, жгут ощущений, - дрожит мой голос, дрожат чувства, дрожит разочарование.
Удар то ли рукой, то ли локтем. И крик:
- Встать! Ты есть не на прогулка!
Что ж такое? Быть избитым собственным Я!
- Думала утешений искать?! Но все они, - слово, будто плевок: - ПРАВЫ.
И тает, растворяется пещера. Просвет сквозь опущенные веки гаснет. И только помидорно-красный румянец от ее то ли руки, то ли локтя живет на щеке.