"Берегите людей, всё остальное, в принципе, бессмысленно"...
Потерять мать, отца - что это такое, к сожалению, каждый из нас рано или поздно узнаёт на собственной шкуре. Такая уж у нас всех жизнь, что смерть - ее неотъемлемая часть. Но все-таки, этот список предполагаемых или возможных потерь обычно как-то логично обусловливается в нашем сознании: родители должны умереть в старости, смерти предшествует тяжелая болезнь. Большинству не придет в голову видеть связь между продолжительностью своей жизни и выбранной профессией. Хотя даже термин есть такой - «профессии повышенного риска».
Рассказывали ли нам в приемной комиссии журфака МГУ, что журналист - профессия повышенного риска? Конечно нет. Мы вообще застали еще те времена, когда аббревиатура СМИ была длиннее на одну букву и звучала как СМИП. Буква «П» честно и не стесняясь обозначала «пропаганду». И, как это ни смешно, пропагандистов советскому журфаку и правда, удавалось выпускать блестящих: Аджубей и Лацис, Лесневская и Листьев, Щекочихин... Каждый из них, на мой взгляд, пропагандировал как минимум неравнодушие и занимался по максимуму тем, во что искренне верил, выходил далеко за рамки печатных или эфирных выступлений, стараясь, так или иначе, самому жить по озвученным принципам. Это, по-моему, высший пилотаж «пропаганды», ее самая чистая проба - жить без двойных стандартов.
Анна Политковская не могла отстраненно наблюдать за страданиями «маленького человека» и описывать их хорошо поставленным литературным языком. Она пропагандировала соучастие в судьбе обездоленных, была небезразлична к самым “униженным и оскорбленным”. Между сильным и слабым всегда выбирала сторону слабого.
...Потерять ребенка, сына - что это такое, не хочет знать никто из нас (догадываясь, что есть горе и боль, вынести которые практически невозможно). Большинство уверены, что их это не должно коснуться никогда. Но, к сожалению, у государства иногда на эту тему другое мнение.
Мы познакомились с Политковской из-за войны. Лучше бы войны не было, а мы не были бы знакомы. Но война началась (а потом и вторая), и мы познакомились. Из-за того, что с начала 1995 года тысячам простых «маленьких людей» в России начали приходить гробы с их сыновьями - 18-19-летними парнишками. То есть сначала сыновья начали «пропадать» - буквально или по документам, - от них не было никаких известий, командование мычало в ответ на вопросы матерей и отцов что-то невразумительное, а спустя месяцы - тем, кому повезло - приходила похоронка.
Тем, кому не повезло, пришлось искать тела своих сыновей самостоятельно: перебирая трупы в вагонах-рефрижераторах под Ростовом, бродя по горам и аулам, попадая в плен и под бомбежки, сдавая тесты ДНК, - чтобы спустя пять или семь лет обрести могилу сына. Те, кому не повезло совсем, до сих пор не имеют и этого. От живого веселого сына у них лишь дым воспоминаний и придушенные проклятия в адрес тех, кто развязал войну. Политковская была из тех, кто видел этот дым, кто слышал этот стук пепла в сердце.
Наш фонд «Право матери» к тому времени работал уже пятый год, и к нам постоянно приходили мои бывшие коллеги, журналисты (я уже целиком сосредоточилась на правозащитной работе, из журналистики ушла), чтобы получить достоверную информацию из первых рук. Так и Анна Политковская пришла: возникла однажды на пороге - еще совсем не седая, молодая - и с тех пор регулярно писала о наших делах (несудебных и судебных), сначала для «Общей газеты», а потом - для «Новой».
Периодически я перечитываю написанное ею тогда. И не знаю, что тут можно добавить:
«…В такт этой тошной карусели вертимся по российскому кругу и мы, журналисты, не находя пока других возможностей, кроме крика в сторону власти: "Берегите людей - всё остальное в принципе бессмысленно". Если мы желаем движения вперед, если именно ради этого прошли последние годы, нам предстоит найти достойный выход из чеченского лабиринта. И чем скорее, тем лучше для всех. Поверьте, есть в обществе беда, опаснее инфляции. Это - опустошенность людей, глухое равнодушие и, как следствие, наступающее вслед за беспросветностью, озверение толпы» (16-22 января 1997 года, N2(181), «Общая газета»).
«…Открой любую газету и увидишь, как добрая ее половина посвящена тому, какая у нас в стране неважная власть. Причем везде - и вверху, в Кремле, и внизу, в сельсовете, и по любой вертикали, а также горизонтали. Ее основной видовой характеристикой стало устойчивое равнодушие ко всему, что не входит в круг ее личных интересов. Однако, пожалуй, нигде моральный распад власти, ее физиономия не выглядит столь хамской, как по отношению к семьям погибших солдат» (2-8 июля 1998 года, N26(256), «Общая газета»).
«…Указом президента последнее воскресенье ноября объявлено у нас Днем Матери - "в целях повышения социальной значимости материнства". И эти слова - ложь и ханжество. Государство, позволяющее себе подобным образом расправляться с женщинами, воспитавшими погибших солдат, пока не имеет никакого права ни на песни, ни на пляски во славу материнства, которое в действительности не ценит ни на грош» (3 декабря 1998 года, «Общая газета»).
«…Государство наше холодно как лед и увертливо в обязательствах, как злостный алиментщик.<…> Уже зима 2000 года. Не отданы долги по первой войне, сотни солдатских тел продолжают лежать неопознанными в Ростове - а вояки опять играются в новые трупы. Ключ к разгадке этой отечественной трагедии только в нас. МЫ все это позволяем проделывать с теми, кто не МЫ, нашими соседями, но только чтобы это не коснулось нас…» (20-23 января 2000 года, N2(Д), «Новая газета»).
Помимо очевидной пустоты в профессиональном смысле - место Политковской не смог занять никто, да простят меня все мои любимые журналисты; Анина смерть - какая-то лично моя «непроработанная», как выражаются психологи, травма. Мне трудно о ней говорить, а ведь и смерти, и похороны окружают меня в силу работы ежедневно. Но тут другое. Мы о стольком не поговорили - не по работе, а по жизни, - казалось, это будет потом, потом, когда все наладится и можно будет перестать бесконечно кого-то спасать и помогать: вот сейчас суд, потом опять суд, потом командировка, потом встретимся в жюри, оценивая материалы региональных журналистов, присланные на конкурс в Независимый институт коммуникативистики... - а когда же поговорить про собак? А про Париж? Про собственных детей?..
Про ее собаку я прочту уже потом. Про Париж поговорили минуту (клетчатая юбочка, красные колготки - для тех, кто понимает) и снова про суды… А потом будет «Норд-Ост». А потом Политковскую отравят по пути в Беслан. А потом 11 сентября 2006 года в «Новой Газете» выйдет ее последний материал про «дело фонда». А потом, меньше чем через месяц, ее убьют.
...Потерять мать - что это такое, Вера и Илья Политковские узнали слишком рано. Потерять дочь - что это, Раиса Александровна Мазепа знает уже 10 лет как. Как жаль, что нельзя лишить их этого знания, вернув Анну обратно.
Узнав о смерти Ани, Николай Власов, отец убитого армавирского спецназовца, написал нам в фонд:
«...Как тяжело. Не могу перенести потерю Ани. Прости этих андроидов, Аня. Прости их, Аня, ведь они даже тебя убитую боятся! Убили женщину красивую и духовно, и физически. Хорошие люди, они красивы и душой и внешностью, они красивы во всем, в поступках, в мыслях. Вера и Илья, я тоже горжусь, что был знаком с ВАШЕЙ МАМОЙ.Как в труднейшую минуту моей жизни она своим чутьем почувствовала и нашла меня, почувствовала, что мне плохо и поддержала. Поддержала, когда я хотел лечь в могилу рядом с моим сыном...Перевернутая страна перевернутое мышление.Хочется выть от бессилия и злобы!!! АНЯ, ПРОСТИ НАС ВСЕХ за то, что не уберегли тебя!..»
Через год, когда 27 ноября 2007-го в Мюнхене Анин сын Илья будет получать ее посмертную награду, он передаст денежную часть премии в фонд «Право матери». Позвонит мне и скажет, что «мама считала фонд лучшей общественной организацией в стране», а я буду реветь с той стороны трубки, как, собственно, делаю это и в настоящий момент.
Коллеги-правозащитники тут недавно спрашивали меня, как нам удается работать без иностранных грантов, с чего начался наш «успешный фандрайзинг»? Он начался, друзья, с одной тысячи рублей, которую сын убитой Ани Политковской каждый месяц переводит в фонд «Право матери». Мы можем не собрать больше ни рубля, но тысяча Ильи Политковского - наше тайное оружие - такой волшебный неразменный рубль из сказки - не даст нам прекратить свою работу. На нас смотрит Аня и помогает ее Илья. (Вот, получается, про детей все-таки поговорили.)
...Когда пишут, что журналистика - это профессия повышенного риска, это одновременно и правильно, и ложно. Профессия «повышенного риска» убила Холодова, Щекочихина, Политковскую? Нет. Они не дожили до своих «профессиональных» инфарктов, которые им гарантировал их темперамент и тот непосильный груз дел, которые они на себя взвалили. Их жизнь отредактировали и сократили какие-то двуличные сволочи, понимавшие журналистику как вранье и путавшие личное обогащение с общественным благом.
Что остается нам после них? Что остается нам после Ани? Страх «не высовываться», чтобы не «умереть молодым»? Пример высшего служения? Память? Слова? Остаются они сами. Остается Аня. Она жива не только в маленькой Ане, внучке, которую не успела увидеть, но и в нас. Во всех, на чьи жизни повлияла. А нас слишком много, чтобы чего-то бояться.
Каждый день, в который мы неравнодушны, Аня жива. Каждый день, в который мы помогли одному конкретному человеку, - Аня жива.
Вероника Марченко, председатель правления фонда "Право Матери".
Опубликовано “Открытой Россией” 07.10.2016 г.
Рассказывали ли нам в приемной комиссии журфака МГУ, что журналист - профессия повышенного риска? Конечно нет. Мы вообще застали еще те времена, когда аббревиатура СМИ была длиннее на одну букву и звучала как СМИП. Буква «П» честно и не стесняясь обозначала «пропаганду». И, как это ни смешно, пропагандистов советскому журфаку и правда, удавалось выпускать блестящих: Аджубей и Лацис, Лесневская и Листьев, Щекочихин... Каждый из них, на мой взгляд, пропагандировал как минимум неравнодушие и занимался по максимуму тем, во что искренне верил, выходил далеко за рамки печатных или эфирных выступлений, стараясь, так или иначе, самому жить по озвученным принципам. Это, по-моему, высший пилотаж «пропаганды», ее самая чистая проба - жить без двойных стандартов.
Анна Политковская не могла отстраненно наблюдать за страданиями «маленького человека» и описывать их хорошо поставленным литературным языком. Она пропагандировала соучастие в судьбе обездоленных, была небезразлична к самым “униженным и оскорбленным”. Между сильным и слабым всегда выбирала сторону слабого.
...Потерять ребенка, сына - что это такое, не хочет знать никто из нас (догадываясь, что есть горе и боль, вынести которые практически невозможно). Большинство уверены, что их это не должно коснуться никогда. Но, к сожалению, у государства иногда на эту тему другое мнение.
Мы познакомились с Политковской из-за войны. Лучше бы войны не было, а мы не были бы знакомы. Но война началась (а потом и вторая), и мы познакомились. Из-за того, что с начала 1995 года тысячам простых «маленьких людей» в России начали приходить гробы с их сыновьями - 18-19-летними парнишками. То есть сначала сыновья начали «пропадать» - буквально или по документам, - от них не было никаких известий, командование мычало в ответ на вопросы матерей и отцов что-то невразумительное, а спустя месяцы - тем, кому повезло - приходила похоронка.
Тем, кому не повезло, пришлось искать тела своих сыновей самостоятельно: перебирая трупы в вагонах-рефрижераторах под Ростовом, бродя по горам и аулам, попадая в плен и под бомбежки, сдавая тесты ДНК, - чтобы спустя пять или семь лет обрести могилу сына. Те, кому не повезло совсем, до сих пор не имеют и этого. От живого веселого сына у них лишь дым воспоминаний и придушенные проклятия в адрес тех, кто развязал войну. Политковская была из тех, кто видел этот дым, кто слышал этот стук пепла в сердце.
Наш фонд «Право матери» к тому времени работал уже пятый год, и к нам постоянно приходили мои бывшие коллеги, журналисты (я уже целиком сосредоточилась на правозащитной работе, из журналистики ушла), чтобы получить достоверную информацию из первых рук. Так и Анна Политковская пришла: возникла однажды на пороге - еще совсем не седая, молодая - и с тех пор регулярно писала о наших делах (несудебных и судебных), сначала для «Общей газеты», а потом - для «Новой».
Периодически я перечитываю написанное ею тогда. И не знаю, что тут можно добавить:
«…В такт этой тошной карусели вертимся по российскому кругу и мы, журналисты, не находя пока других возможностей, кроме крика в сторону власти: "Берегите людей - всё остальное в принципе бессмысленно". Если мы желаем движения вперед, если именно ради этого прошли последние годы, нам предстоит найти достойный выход из чеченского лабиринта. И чем скорее, тем лучше для всех. Поверьте, есть в обществе беда, опаснее инфляции. Это - опустошенность людей, глухое равнодушие и, как следствие, наступающее вслед за беспросветностью, озверение толпы» (16-22 января 1997 года, N2(181), «Общая газета»).
«…Открой любую газету и увидишь, как добрая ее половина посвящена тому, какая у нас в стране неважная власть. Причем везде - и вверху, в Кремле, и внизу, в сельсовете, и по любой вертикали, а также горизонтали. Ее основной видовой характеристикой стало устойчивое равнодушие ко всему, что не входит в круг ее личных интересов. Однако, пожалуй, нигде моральный распад власти, ее физиономия не выглядит столь хамской, как по отношению к семьям погибших солдат» (2-8 июля 1998 года, N26(256), «Общая газета»).
«…Указом президента последнее воскресенье ноября объявлено у нас Днем Матери - "в целях повышения социальной значимости материнства". И эти слова - ложь и ханжество. Государство, позволяющее себе подобным образом расправляться с женщинами, воспитавшими погибших солдат, пока не имеет никакого права ни на песни, ни на пляски во славу материнства, которое в действительности не ценит ни на грош» (3 декабря 1998 года, «Общая газета»).
«…Государство наше холодно как лед и увертливо в обязательствах, как злостный алиментщик.<…> Уже зима 2000 года. Не отданы долги по первой войне, сотни солдатских тел продолжают лежать неопознанными в Ростове - а вояки опять играются в новые трупы. Ключ к разгадке этой отечественной трагедии только в нас. МЫ все это позволяем проделывать с теми, кто не МЫ, нашими соседями, но только чтобы это не коснулось нас…» (20-23 января 2000 года, N2(Д), «Новая газета»).
Помимо очевидной пустоты в профессиональном смысле - место Политковской не смог занять никто, да простят меня все мои любимые журналисты; Анина смерть - какая-то лично моя «непроработанная», как выражаются психологи, травма. Мне трудно о ней говорить, а ведь и смерти, и похороны окружают меня в силу работы ежедневно. Но тут другое. Мы о стольком не поговорили - не по работе, а по жизни, - казалось, это будет потом, потом, когда все наладится и можно будет перестать бесконечно кого-то спасать и помогать: вот сейчас суд, потом опять суд, потом командировка, потом встретимся в жюри, оценивая материалы региональных журналистов, присланные на конкурс в Независимый институт коммуникативистики... - а когда же поговорить про собак? А про Париж? Про собственных детей?..
Про ее собаку я прочту уже потом. Про Париж поговорили минуту (клетчатая юбочка, красные колготки - для тех, кто понимает) и снова про суды… А потом будет «Норд-Ост». А потом Политковскую отравят по пути в Беслан. А потом 11 сентября 2006 года в «Новой Газете» выйдет ее последний материал про «дело фонда». А потом, меньше чем через месяц, ее убьют.
...Потерять мать - что это такое, Вера и Илья Политковские узнали слишком рано. Потерять дочь - что это, Раиса Александровна Мазепа знает уже 10 лет как. Как жаль, что нельзя лишить их этого знания, вернув Анну обратно.
Узнав о смерти Ани, Николай Власов, отец убитого армавирского спецназовца, написал нам в фонд:
«...Как тяжело. Не могу перенести потерю Ани. Прости этих андроидов, Аня. Прости их, Аня, ведь они даже тебя убитую боятся! Убили женщину красивую и духовно, и физически. Хорошие люди, они красивы и душой и внешностью, они красивы во всем, в поступках, в мыслях. Вера и Илья, я тоже горжусь, что был знаком с ВАШЕЙ МАМОЙ.Как в труднейшую минуту моей жизни она своим чутьем почувствовала и нашла меня, почувствовала, что мне плохо и поддержала. Поддержала, когда я хотел лечь в могилу рядом с моим сыном...Перевернутая страна перевернутое мышление.Хочется выть от бессилия и злобы!!! АНЯ, ПРОСТИ НАС ВСЕХ за то, что не уберегли тебя!..»
Через год, когда 27 ноября 2007-го в Мюнхене Анин сын Илья будет получать ее посмертную награду, он передаст денежную часть премии в фонд «Право матери». Позвонит мне и скажет, что «мама считала фонд лучшей общественной организацией в стране», а я буду реветь с той стороны трубки, как, собственно, делаю это и в настоящий момент.
Коллеги-правозащитники тут недавно спрашивали меня, как нам удается работать без иностранных грантов, с чего начался наш «успешный фандрайзинг»? Он начался, друзья, с одной тысячи рублей, которую сын убитой Ани Политковской каждый месяц переводит в фонд «Право матери». Мы можем не собрать больше ни рубля, но тысяча Ильи Политковского - наше тайное оружие - такой волшебный неразменный рубль из сказки - не даст нам прекратить свою работу. На нас смотрит Аня и помогает ее Илья. (Вот, получается, про детей все-таки поговорили.)
...Когда пишут, что журналистика - это профессия повышенного риска, это одновременно и правильно, и ложно. Профессия «повышенного риска» убила Холодова, Щекочихина, Политковскую? Нет. Они не дожили до своих «профессиональных» инфарктов, которые им гарантировал их темперамент и тот непосильный груз дел, которые они на себя взвалили. Их жизнь отредактировали и сократили какие-то двуличные сволочи, понимавшие журналистику как вранье и путавшие личное обогащение с общественным благом.
Что остается нам после них? Что остается нам после Ани? Страх «не высовываться», чтобы не «умереть молодым»? Пример высшего служения? Память? Слова? Остаются они сами. Остается Аня. Она жива не только в маленькой Ане, внучке, которую не успела увидеть, но и в нас. Во всех, на чьи жизни повлияла. А нас слишком много, чтобы чего-то бояться.
Каждый день, в который мы неравнодушны, Аня жива. Каждый день, в который мы помогли одному конкретному человеку, - Аня жива.
Вероника Марченко, председатель правления фонда "Право Матери".
Опубликовано “Открытой Россией” 07.10.2016 г.