Такая тема
В одном потайном месте есть группа для вечернего рассказывания историй; каждый вечер там объявляется новая тема - ну, и все на неё что-нибудь рассказывают. (Эту группу придумал я, но дело не в том.)
Недавно была тема «театр», и вот, там рассказалось - не то чтобы «хорошая история», просто заслуживающая фиксации в пространстве-времени. Такая.
с театром было смешно. «как-то раз занесло меня в студенческий театр» - одна из significant parts of story of my life. но, действительно, было дело.
дружочек привёл меня на репетицию, мне понравилось, я попросился остаться (не зная, что здесь оставляют в общем всех желающих), и пропал. было так (как мне сейчас помнится; можно бы уточнить у сидящей рядом жены, но я не стану): пара гиперактивных студенток журналистики ставила свою пьесу абсурда, составленную коллективно из стихов своих и полудюжины знакомых... пьеса не то чтобы пользовалась успехом, но их увидел крутой режиссёр, и взял к себе, в отдельную «труппу» без названия и смысла, ставить - ну, «Вишнёвый сад» Чехова.
Режиссёр был такой: он успел побывать одним из крутых профессоров харьковской театралки, потом - глав.режем главного харьковского драм.театра, потом ещё кем-то... потом - для денег режиссёром «утренников» в Израильском культурном центре, а для души - нашим режиссёром... потом - одним из режиссёров харьковской муз.комедии. Потом он умер. Лет уже наверное 5 или 7 назад.
«Труппа» была такая: костяк составляли студентки второго курса журфака, две отвязные лесби (одна - на 3-5 лет старше нас всех, с ребёнком и разводом в анамнезе) и их подруга из той же группы, очень отдельная и интровертная (теперь она известна как моя жена и юзер muml); потом - младший лейтенант пожарной охраны соседней военной академии, простоватый парень, разговаривающий исключительно цитатами из «Покровских ворот», «Брата» и «Брата-2»; трогательный мальчик-полубомж, живущий с мамой-алкоголичкой и учащийся (иногда) в интернате; сисадмин, закончивший тот же институт, в котором учился я; трое филологов-первокурсников (включая дружочка, который меня привёл); я - первокурсник-программист; быстро спивающийся, рыжий, толстый, прекрасный недоучившийся актёр и фотограф от бога, бывший студент нашего режиссёра; престранная девочка-парикмахер типажа «задрот» (не в этом коллективе).
После (почти) каждой репетиции мы пили водку.
Режиссёр, Борис Иванович Варакин, был такой: очень хороший, и всё понимал, но ни на что не мог решиться. Говорят, за всю жизнь он не довёл до конца [со своей точки зрения] ни один спектакль. В театральном институте, посреди дипломного спектакля своего курса, выходил на сцену со словами «ну, комиссия должна понять, что это же не спектакль, это как бы у нас такая открытая репетиция», и, действительно - останавливал действие, объяснял что-то актёрам, заставлял повторить отыгранную сцену.
Под конец жизни, говорят, его очень ценили как режиссёра музкомедии - но только потому, что в какой-то момент главный режиссёр приходил на репетицию и говорил «всё, вот это и будем считать финальной версией», и насильно выводил спектакль на сцену. Нас, юных и самовлюблённых, он своим «Вишнёвым садом» просто сжёг - мы репетировали больше двух лет, то подбираясь к «уже финальной версии, на послезавтра я договорился с телевидением - придут на генеральную репетицию, через неделю выступаем в ...», а то возвращаясь обратно к первой сцене первого акта и пересматривали взгляд на роли всех основных персонажей.
Но за время «основных» репетиций мы успели поставить - и показать! показать! - это было важно! - несколько небольших спектаклей: один - поэтический спектакль на стихи Иегуды Амихая/Леонида Киселёва; другой - по Хармсу; третий - отрывок из пьесы по «Иосифу и его братьям»...
На самом первом, и, почему-то очень важном для нас (или только мне так казалось?) показе одного из этих спектаклей - поэтического, сложного, бОльного, Б.И. украл наш триумф - выложив всё, мы, вместо аплодисментов и выходов на поклоны, были сменены «следующим номером программы» - специально приглашённым клезмер-оркестром (дело было всё в том же израильском культурном центре). Мне кажется, вот этого мы так и не простили.
Мы были такие: мы начинали собираться за полчаса до репетиции на ступеньках Харьковского Университета (который, по странным причинам, предоставлял нам свои аудитории для репетиций), болтали и веселились. Часто опаздывал кто-то из ведущих актёров, или сам Б.И. - но мы всегда дожидались. Репетировали - какое-то странное, неопределённое время - а затем почти никогда не расходились. Стояли на тех же ступеньках у входа в университет, потом шли то в пластиковую рюмочную «Одарка» здесь же (на центральной площади большого европейского города... её давно нет, конечно) и пили самую дешёвую водку, а в худших случаях - брали трёхлитровую банку ванильного самогона и пили его в подворотнях. «Сына» (обозначенный выше как «трогательный мальчик-полубомж») умел, обойдя нас десятерых, насобирать мелкими монетами нужную сумму на выпивку; денег ни у кого не было.
Ещё: параллельно студентки журфака, с которых всё началось, продолжали заново репетировать - уже без Б.И. - свой собственный спектакль «СПИд» («Синдром», надо понимать, «потерянной индивидуальности»); текст до сих пор есть у меня на винчестере; он очень плохой.
Ещё: воскресенья мы очень часто проводили вместе - в том самом Израильском культурном центре, то репетировали какие-то свои спектакли для него или другие «утренники», нарезанные из них же (и какждый назывался - «Гешер» - мост - всегда находилось как это объяснить); и выступали в том же культурном центре, за его стальными дверями с ОченьСерьёзнойОхраной, а мы - пили самую дешёвую водку из горла, по кругу, в их супер-приличной курилке туалета, пугая секретарш и библиотекарей.
И отмечали дни рождения друг друга, и всякие прочие праздники - всенощными, глупыми попойками, с неизменным стриптизом в исполнении кого-нибудь неуместного, и прочими радостями бытия (но - насколько мне было известно - совершенно без промискуитета).
И очень друг друга, кажется, любили; и совершенно друг к другу, кажется, были равнодушны.
И много было всего, за несколько лет, плохого, и очень плохого, глупого, стыдного, близкого, чем-то хорошего. Мы были актёры, и одна команда, и все дела. Мы были маргиналы, мы пили в рассыпающейся в хлам квартире моего дружочка и спали там же вповалку, мы читали изо всех сил перед милыми старушками, пришедшими в израильский культурный центр на воскресную культурную программу, играли своего Хармса на Дне журналиста в универе. К нам прибивались страннейшие люди - маленький лысый фотограф лет 40, с абсолютно гомосексуальными (нет, именно что - «пидарскими») повадками, рассказывавший истории о своей большой любви с престарелыми графинями в Крыму; какие-то совершенные уже алкоголики-наркоманы, с которыми кто-то из наших познакомился вчера в три часа ночи; и милые невинные девочки, с которыми кто-то из нас начинал встречаться...
Многие из нас выглядели пародийно (не специально, а как скопище духов и демонов, только слегка похожих на людей) - у кого-то была толстенная коса ниже пояса, кто-то был очень маленький, но неуёмный, кто-то - очень высокий и с тяжёлым взглядом; кто-то - невероятно толстый и рыжий; кто-то - непредставимо манерный и нервный и т.д.
Потом всё закончилось. «Не вздохом, но всхлипом». Мы перессорились, мы всё реже ходили на репетиции, перестали встречаться и интересоваться друг другому. Одна из лесб-журналисток вышла замуж во второй раз, развелась, вышла замуж в третий, родила вторую дочь; другая завела нормальную лесби-семью; пожарник потерял семью и работу и работал сторожем на стоянке; сисадмин упал с балкона 11 этажа, спасая котёнка, и умер в больнице; кто-то ещё умер прямо на улице, кто-то стал активистом-экологом и постит Вконтакте фотки с пикетов... Режиссёр ещё нашёл признание - после нескольких лет «организатором утренников в культурных центрах» снова стал уважаемы харьковским режиссёром, и когда он умер, по одному из местных телеканалов даже показывали двухчасовую передачу, посвящённую ему лично.
Мы с muml поженились и в нашей жизни были потом другие истории про театр. А этой больше не будет.
Недавно была тема «театр», и вот, там рассказалось - не то чтобы «хорошая история», просто заслуживающая фиксации в пространстве-времени. Такая.
с театром было смешно. «как-то раз занесло меня в студенческий театр» - одна из significant parts of story of my life. но, действительно, было дело.
дружочек привёл меня на репетицию, мне понравилось, я попросился остаться (не зная, что здесь оставляют в общем всех желающих), и пропал. было так (как мне сейчас помнится; можно бы уточнить у сидящей рядом жены, но я не стану): пара гиперактивных студенток журналистики ставила свою пьесу абсурда, составленную коллективно из стихов своих и полудюжины знакомых... пьеса не то чтобы пользовалась успехом, но их увидел крутой режиссёр, и взял к себе, в отдельную «труппу» без названия и смысла, ставить - ну, «Вишнёвый сад» Чехова.
Режиссёр был такой: он успел побывать одним из крутых профессоров харьковской театралки, потом - глав.режем главного харьковского драм.театра, потом ещё кем-то... потом - для денег режиссёром «утренников» в Израильском культурном центре, а для души - нашим режиссёром... потом - одним из режиссёров харьковской муз.комедии. Потом он умер. Лет уже наверное 5 или 7 назад.
«Труппа» была такая: костяк составляли студентки второго курса журфака, две отвязные лесби (одна - на 3-5 лет старше нас всех, с ребёнком и разводом в анамнезе) и их подруга из той же группы, очень отдельная и интровертная (теперь она известна как моя жена и юзер muml); потом - младший лейтенант пожарной охраны соседней военной академии, простоватый парень, разговаривающий исключительно цитатами из «Покровских ворот», «Брата» и «Брата-2»; трогательный мальчик-полубомж, живущий с мамой-алкоголичкой и учащийся (иногда) в интернате; сисадмин, закончивший тот же институт, в котором учился я; трое филологов-первокурсников (включая дружочка, который меня привёл); я - первокурсник-программист; быстро спивающийся, рыжий, толстый, прекрасный недоучившийся актёр и фотограф от бога, бывший студент нашего режиссёра; престранная девочка-парикмахер типажа «задрот» (не в этом коллективе).
После (почти) каждой репетиции мы пили водку.
Режиссёр, Борис Иванович Варакин, был такой: очень хороший, и всё понимал, но ни на что не мог решиться. Говорят, за всю жизнь он не довёл до конца [со своей точки зрения] ни один спектакль. В театральном институте, посреди дипломного спектакля своего курса, выходил на сцену со словами «ну, комиссия должна понять, что это же не спектакль, это как бы у нас такая открытая репетиция», и, действительно - останавливал действие, объяснял что-то актёрам, заставлял повторить отыгранную сцену.
Под конец жизни, говорят, его очень ценили как режиссёра музкомедии - но только потому, что в какой-то момент главный режиссёр приходил на репетицию и говорил «всё, вот это и будем считать финальной версией», и насильно выводил спектакль на сцену. Нас, юных и самовлюблённых, он своим «Вишнёвым садом» просто сжёг - мы репетировали больше двух лет, то подбираясь к «уже финальной версии, на послезавтра я договорился с телевидением - придут на генеральную репетицию, через неделю выступаем в ...», а то возвращаясь обратно к первой сцене первого акта и пересматривали взгляд на роли всех основных персонажей.
Но за время «основных» репетиций мы успели поставить - и показать! показать! - это было важно! - несколько небольших спектаклей: один - поэтический спектакль на стихи Иегуды Амихая/Леонида Киселёва; другой - по Хармсу; третий - отрывок из пьесы по «Иосифу и его братьям»...
На самом первом, и, почему-то очень важном для нас (или только мне так казалось?) показе одного из этих спектаклей - поэтического, сложного, бОльного, Б.И. украл наш триумф - выложив всё, мы, вместо аплодисментов и выходов на поклоны, были сменены «следующим номером программы» - специально приглашённым клезмер-оркестром (дело было всё в том же израильском культурном центре). Мне кажется, вот этого мы так и не простили.
Мы были такие: мы начинали собираться за полчаса до репетиции на ступеньках Харьковского Университета (который, по странным причинам, предоставлял нам свои аудитории для репетиций), болтали и веселились. Часто опаздывал кто-то из ведущих актёров, или сам Б.И. - но мы всегда дожидались. Репетировали - какое-то странное, неопределённое время - а затем почти никогда не расходились. Стояли на тех же ступеньках у входа в университет, потом шли то в пластиковую рюмочную «Одарка» здесь же (на центральной площади большого европейского города... её давно нет, конечно) и пили самую дешёвую водку, а в худших случаях - брали трёхлитровую банку ванильного самогона и пили его в подворотнях. «Сына» (обозначенный выше как «трогательный мальчик-полубомж») умел, обойдя нас десятерых, насобирать мелкими монетами нужную сумму на выпивку; денег ни у кого не было.
Ещё: параллельно студентки журфака, с которых всё началось, продолжали заново репетировать - уже без Б.И. - свой собственный спектакль «СПИд» («Синдром», надо понимать, «потерянной индивидуальности»); текст до сих пор есть у меня на винчестере; он очень плохой.
Ещё: воскресенья мы очень часто проводили вместе - в том самом Израильском культурном центре, то репетировали какие-то свои спектакли для него или другие «утренники», нарезанные из них же (и какждый назывался - «Гешер» - мост - всегда находилось как это объяснить); и выступали в том же культурном центре, за его стальными дверями с ОченьСерьёзнойОхраной, а мы - пили самую дешёвую водку из горла, по кругу, в их супер-приличной курилке туалета, пугая секретарш и библиотекарей.
И отмечали дни рождения друг друга, и всякие прочие праздники - всенощными, глупыми попойками, с неизменным стриптизом в исполнении кого-нибудь неуместного, и прочими радостями бытия (но - насколько мне было известно - совершенно без промискуитета).
И очень друг друга, кажется, любили; и совершенно друг к другу, кажется, были равнодушны.
И много было всего, за несколько лет, плохого, и очень плохого, глупого, стыдного, близкого, чем-то хорошего. Мы были актёры, и одна команда, и все дела. Мы были маргиналы, мы пили в рассыпающейся в хлам квартире моего дружочка и спали там же вповалку, мы читали изо всех сил перед милыми старушками, пришедшими в израильский культурный центр на воскресную культурную программу, играли своего Хармса на Дне журналиста в универе. К нам прибивались страннейшие люди - маленький лысый фотограф лет 40, с абсолютно гомосексуальными (нет, именно что - «пидарскими») повадками, рассказывавший истории о своей большой любви с престарелыми графинями в Крыму; какие-то совершенные уже алкоголики-наркоманы, с которыми кто-то из наших познакомился вчера в три часа ночи; и милые невинные девочки, с которыми кто-то из нас начинал встречаться...
Многие из нас выглядели пародийно (не специально, а как скопище духов и демонов, только слегка похожих на людей) - у кого-то была толстенная коса ниже пояса, кто-то был очень маленький, но неуёмный, кто-то - очень высокий и с тяжёлым взглядом; кто-то - невероятно толстый и рыжий; кто-то - непредставимо манерный и нервный и т.д.
Потом всё закончилось. «Не вздохом, но всхлипом». Мы перессорились, мы всё реже ходили на репетиции, перестали встречаться и интересоваться друг другому. Одна из лесб-журналисток вышла замуж во второй раз, развелась, вышла замуж в третий, родила вторую дочь; другая завела нормальную лесби-семью; пожарник потерял семью и работу и работал сторожем на стоянке; сисадмин упал с балкона 11 этажа, спасая котёнка, и умер в больнице; кто-то ещё умер прямо на улице, кто-то стал активистом-экологом и постит Вконтакте фотки с пикетов... Режиссёр ещё нашёл признание - после нескольких лет «организатором утренников в культурных центрах» снова стал уважаемы харьковским режиссёром, и когда он умер, по одному из местных телеканалов даже показывали двухчасовую передачу, посвящённую ему лично.
Мы с muml поженились и в нашей жизни были потом другие истории про театр. А этой больше не будет.