вечерний чай (и немного кофе)
не знаю, что это, но текст очень большой!!!
Конечно, героем хорошей современной книги должен стать программист-фотограф. Его путь должен начаться в Рио-де-Жанейро и продолжаться по черногорским серпантинам. Там, под лучами ласкового майского солнца медленный автобус сдаёт назад, застывая над пропастью, пропуская монастырский грузовичок, гружёный яблоками и сливами. Герой, впрочем, не молится, даже вздрагивая от шороха пропасти; он давно атеист - с тех пор, как курносая сестрёнка пяти лет не выжила в борьбе с раком, была проглочена болезнью, приговорена к превращению в статистически-холодное, оцифрованное "ничто".
Но вот подъём оканчивается, горизонт сверкает, а в новом кадре игривой киносъёмки смех гуляющих по одесским набережным студентов сплетает воспоминания о романтике университетских лет с пьяной реальностью, вспышкой короткого курортного романа - впрочем, в память о последнем лишь будет подмигивать до февраля змейка-татуировка, а затем фотография затеряется в просторах сети, голодной, усмехающейся, равнодушной.
Одной только фотографией ему не прокормиться. Читать Кастанеду на закате, давить лимонный сок на розовые запятые креветок, а в полдень звонить в журнал и вяло требовать гонорар давно стало мечтой-миражом, но правда в том, что строка за строкой хитрый код снится ему из ночи в ночь, исключая матово-серые часы, проходящие в кокаиновом дурмане, пляшущие в расширенных зрачках экзальтированных девиц в нелепых трико. Его жизнь праздна, но страх реален: они найдут, доберутся и уничтожат. И здесь плохо очерченный наш герой, путешественник и лентяй, приоткрывает тайну того, какие зрачки преследуют его по жилистым переплетениям оптоволокна, какие лапы тянутся за перепиской с той самой одной-единственной, рождённой под Минском, но приговорённой жить вблизи крикливого североморского побережья. Они - жалкие, но цепкие, гонятся за тайной рослого, мускулистого, с обветренным лицом бывшего моряка, ровно три года ходившего под парусом и сделавшего семь тысяч триста пятнадцать снимков коралловых рифов. Он нёс под сердцем несбыточную, слишком юную мечту, интуитивно осязаемую, недостаточно страстную, чтобы выплеснуть на свет гениального фотографа, но достаточно, чтобы плакать в танце с луной, в то время, как ты, милая моя, ласковая, в розовое одетая, тешишься в тени "Ритца" на противоположном аравийском берегу.
-Вы украли кое-что у нашего хозяина, - написал анонимный отправитель той маске моего героя, которая имеет талант к цифре и коду, но в ответ они лишь получили презрительное молчание, и трижды объехали мир, пока не нагнали его в киевском отеле, совершенно невменяемого, слепого от пьянства и оглохшего в табачном дыму.
-Открывайте, - колотили в дверь трое служащих отеля, но киллер уже прикручивал глушитель к стволу и усмехался.
"Я хочу, чтобы он страдал", - гласила приписка к заказу итальянского барона, чьи секреты бездарный фотограф и блестящий программист стащил в очередном порыве ненависти к сети. "Сожгу её, сожгу развратницу, отнимающую у моих пальцев способность осязать", - кричал он, вышвыривая мерзкую иглу раз и навсегда и кидаясь в бегство дальше на восток, к своим сибирским корням, к своей среднеазиатской новой любви. Она погибнет, о да, расстрелянная безухим итальянцем, но герой мой устремится ещё отчаяннее на юг, где след его потеряется в почти немой, почти бескровной (если глядеть издалека), но оттого не менее чудовищной войне двадцать первого века.
Приближаясь к пакистанской границе, он помчится за миражом лучшего кадра в своей жизни. Наконец-то, в шаге от огнедышащей язвы нового Вавилона, где религия сражается с милосердием, а нищета ночами душит империю потребления, он отыскивает импульс, сверкающую жемчужину для коллекции своих сполохов-снов. Объектив наведён, и кадр пойман, но герой тает, за мгновение до того, как цифра всё же обессмертит его лицо и взмах выразительных чёрных бровей. Свинец легко пробивает плоть, играючи закручивается в потоке чистого, горного кислорода, уносится к бирюзовым небесам, к рыжей каёмке горизонта, к гневливому аду трепетной души, к синеокой русской зиме, где фантазия, боль и любовь рождают простейшую историю о простейшем: падающем с пьедестала, восходящем к небесам, утопающем в муке, срывающем покров!.. - о том, кого никогда не будет, никогда не было, никогда не могло быть.
Конечно, героем хорошей современной книги должен стать программист-фотограф. Его путь должен начаться в Рио-де-Жанейро и продолжаться по черногорским серпантинам. Там, под лучами ласкового майского солнца медленный автобус сдаёт назад, застывая над пропастью, пропуская монастырский грузовичок, гружёный яблоками и сливами. Герой, впрочем, не молится, даже вздрагивая от шороха пропасти; он давно атеист - с тех пор, как курносая сестрёнка пяти лет не выжила в борьбе с раком, была проглочена болезнью, приговорена к превращению в статистически-холодное, оцифрованное "ничто".
Но вот подъём оканчивается, горизонт сверкает, а в новом кадре игривой киносъёмки смех гуляющих по одесским набережным студентов сплетает воспоминания о романтике университетских лет с пьяной реальностью, вспышкой короткого курортного романа - впрочем, в память о последнем лишь будет подмигивать до февраля змейка-татуировка, а затем фотография затеряется в просторах сети, голодной, усмехающейся, равнодушной.
Одной только фотографией ему не прокормиться. Читать Кастанеду на закате, давить лимонный сок на розовые запятые креветок, а в полдень звонить в журнал и вяло требовать гонорар давно стало мечтой-миражом, но правда в том, что строка за строкой хитрый код снится ему из ночи в ночь, исключая матово-серые часы, проходящие в кокаиновом дурмане, пляшущие в расширенных зрачках экзальтированных девиц в нелепых трико. Его жизнь праздна, но страх реален: они найдут, доберутся и уничтожат. И здесь плохо очерченный наш герой, путешественник и лентяй, приоткрывает тайну того, какие зрачки преследуют его по жилистым переплетениям оптоволокна, какие лапы тянутся за перепиской с той самой одной-единственной, рождённой под Минском, но приговорённой жить вблизи крикливого североморского побережья. Они - жалкие, но цепкие, гонятся за тайной рослого, мускулистого, с обветренным лицом бывшего моряка, ровно три года ходившего под парусом и сделавшего семь тысяч триста пятнадцать снимков коралловых рифов. Он нёс под сердцем несбыточную, слишком юную мечту, интуитивно осязаемую, недостаточно страстную, чтобы выплеснуть на свет гениального фотографа, но достаточно, чтобы плакать в танце с луной, в то время, как ты, милая моя, ласковая, в розовое одетая, тешишься в тени "Ритца" на противоположном аравийском берегу.
-Вы украли кое-что у нашего хозяина, - написал анонимный отправитель той маске моего героя, которая имеет талант к цифре и коду, но в ответ они лишь получили презрительное молчание, и трижды объехали мир, пока не нагнали его в киевском отеле, совершенно невменяемого, слепого от пьянства и оглохшего в табачном дыму.
-Открывайте, - колотили в дверь трое служащих отеля, но киллер уже прикручивал глушитель к стволу и усмехался.
"Я хочу, чтобы он страдал", - гласила приписка к заказу итальянского барона, чьи секреты бездарный фотограф и блестящий программист стащил в очередном порыве ненависти к сети. "Сожгу её, сожгу развратницу, отнимающую у моих пальцев способность осязать", - кричал он, вышвыривая мерзкую иглу раз и навсегда и кидаясь в бегство дальше на восток, к своим сибирским корням, к своей среднеазиатской новой любви. Она погибнет, о да, расстрелянная безухим итальянцем, но герой мой устремится ещё отчаяннее на юг, где след его потеряется в почти немой, почти бескровной (если глядеть издалека), но оттого не менее чудовищной войне двадцать первого века.
Приближаясь к пакистанской границе, он помчится за миражом лучшего кадра в своей жизни. Наконец-то, в шаге от огнедышащей язвы нового Вавилона, где религия сражается с милосердием, а нищета ночами душит империю потребления, он отыскивает импульс, сверкающую жемчужину для коллекции своих сполохов-снов. Объектив наведён, и кадр пойман, но герой тает, за мгновение до того, как цифра всё же обессмертит его лицо и взмах выразительных чёрных бровей. Свинец легко пробивает плоть, играючи закручивается в потоке чистого, горного кислорода, уносится к бирюзовым небесам, к рыжей каёмке горизонта, к гневливому аду трепетной души, к синеокой русской зиме, где фантазия, боль и любовь рождают простейшую историю о простейшем: падающем с пьедестала, восходящем к небесам, утопающем в муке, срывающем покров!.. - о том, кого никогда не будет, никогда не было, никогда не могло быть.