no exit
год или два назад, шесть вечера, остров. отпускаю ручку скорости и мопед начинает постепенно замедлять свое движение. метров через сто замечаю спуск к пляжу, едва видную сквозь блеклую траву гравийку. доехав, сворачиваю на нее, байк начинает болтать из стороны в сторону и трясти - езда по грунтовке, усыпанной щебнем, дискомфортна.
медитативная зомбическая сонливость расслабленного полета над гладким асфальтовым полотном изчезает. это похоже на первые моменты после пробуждения, когда будто бестелесым энергетическим сгустком повисаешь бездвижно в сером, спокойном тумане. через мгновение обрушится цунами воспоминаний-адаптантов трансляции тебя-как-части-абсолюта в этот новый старый мир. иногда бывает проснешься со стойким ощущением, что не твоя это жизнь, имя чужое и экспириенс не родной, вылезешь в недоумении из под одеяла, встанешь, подцепишь ногами непривычно привычными движениями свои чужие тапочки, побредешь на кухоньку, заваришь там крепкого кофе, смешав его три к одному со сливками, глотнешь разок-другой и, разглядывая вроде бы понятное, но в то же время и абсолютно незнакомое пространство за окном, закуришь. я ли я? - беспокоит странный вопрос. отвлекаешься, наблюдая как смешиваются дым от тлеющей сигареты и пар из чашки, переплетаются причудливо между собой. в конечном итоге они ускользают от твоего взора, оставшись в прошлом, перестают быть видимы в настоящем. также как и ключ к тайнам вселенной принадлежащий тому, кем ты был вчера, увидевшему и понявшему ***, уносится темпоральным потоком в несуществующую здесь более реальность..
идеальная голограмма - твоя нынешняя тюрьма - устроена таким образом, что любого рода интерференции (взаимодействия) рождают новые иллюзорные фрагменты. здесь все пути бесконечны и бессмысленны подобно траектории движения по поверхности ленты мебиуса. рано или поздно, но ты вернешься на место, откуда начинал. каждый новые витки накапливают отчаяние: выхода нет. можно дознуться фентанилом, можно вышибить собственные мозги надпиленной пулей из блестящего серебристого револьвера, можно, не выебываясь понапрасну, сброситься с высокого дома. самоубийство - ценный опыт, практика направленная на разрушение стереотипов. но в конечном итоге не приносит искомого освобождения: калейдоскоп повернется, те же, что и всегда, стекляшки отразятся системой зеркал знакомо незнакомым узором и завтра ты проснешься вновь. в своей чужой кровати в новом старом мире.. выхода нет
..я поставил мотосайк у коренастого баньяна, сбросил с ног вьетнамки и направился в сторону моря. корраловый песок на пляже был невесомым и белым, словно мука, вблизи ленивой, неподвижной и теплой прибрежной воды, намокая, он становился похож на серый, еще пока влажный, цементный раствор - такой же плотный и неподатливый. метрах в тридцати я увидел расстеленные на песке ковры и на них беспорядочно разбросанные соломенные циновки, разноцветные подушки и неподвижные человеческие фигуры. на границе с песком под выгоревшим на солнце до серого цвета тростниковым навесом украшенным гирляндой розово-зеленых диодов блестела лаковой поверхностью барная стойка. из расположенного на ней музыкального центра доносились гитарные аккорды и хрипловатый голос филлипинского боба марли. он пел о том, что секрет его постоянной радости прост: он любит вдыхать сизоватые клубы дыма забористой домашней сенсемильи. подойдя ближе, я заметил в растянутом промеж пальм гамаке застывшего аборигена, видимо хозяина этого места. мы обменялись приветствиями, стало ясно, что здесь на последний урожай также не жалуются. с усилием указав рукой на бамбу неподалеку, гостеприимный чювак, остекленев глазами, вновь слился с вечностью. достав из холодильника бутылку воды, я плюхнулся на подушки, приколотил артефактную беломорину и поджог ее. выкурив часть, протянул дымящуюся штакетину телу поблизости и принялся наблюдать за уходящим под воду до рассвета солнцем..
медитативная зомбическая сонливость расслабленного полета над гладким асфальтовым полотном изчезает. это похоже на первые моменты после пробуждения, когда будто бестелесым энергетическим сгустком повисаешь бездвижно в сером, спокойном тумане. через мгновение обрушится цунами воспоминаний-адаптантов трансляции тебя-как-части-абсолюта в этот новый старый мир. иногда бывает проснешься со стойким ощущением, что не твоя это жизнь, имя чужое и экспириенс не родной, вылезешь в недоумении из под одеяла, встанешь, подцепишь ногами непривычно привычными движениями свои чужие тапочки, побредешь на кухоньку, заваришь там крепкого кофе, смешав его три к одному со сливками, глотнешь разок-другой и, разглядывая вроде бы понятное, но в то же время и абсолютно незнакомое пространство за окном, закуришь. я ли я? - беспокоит странный вопрос. отвлекаешься, наблюдая как смешиваются дым от тлеющей сигареты и пар из чашки, переплетаются причудливо между собой. в конечном итоге они ускользают от твоего взора, оставшись в прошлом, перестают быть видимы в настоящем. также как и ключ к тайнам вселенной принадлежащий тому, кем ты был вчера, увидевшему и понявшему ***, уносится темпоральным потоком в несуществующую здесь более реальность..
идеальная голограмма - твоя нынешняя тюрьма - устроена таким образом, что любого рода интерференции (взаимодействия) рождают новые иллюзорные фрагменты. здесь все пути бесконечны и бессмысленны подобно траектории движения по поверхности ленты мебиуса. рано или поздно, но ты вернешься на место, откуда начинал. каждый новые витки накапливают отчаяние: выхода нет. можно дознуться фентанилом, можно вышибить собственные мозги надпиленной пулей из блестящего серебристого револьвера, можно, не выебываясь понапрасну, сброситься с высокого дома. самоубийство - ценный опыт, практика направленная на разрушение стереотипов. но в конечном итоге не приносит искомого освобождения: калейдоскоп повернется, те же, что и всегда, стекляшки отразятся системой зеркал знакомо незнакомым узором и завтра ты проснешься вновь. в своей чужой кровати в новом старом мире.. выхода нет
..я поставил мотосайк у коренастого баньяна, сбросил с ног вьетнамки и направился в сторону моря. корраловый песок на пляже был невесомым и белым, словно мука, вблизи ленивой, неподвижной и теплой прибрежной воды, намокая, он становился похож на серый, еще пока влажный, цементный раствор - такой же плотный и неподатливый. метрах в тридцати я увидел расстеленные на песке ковры и на них беспорядочно разбросанные соломенные циновки, разноцветные подушки и неподвижные человеческие фигуры. на границе с песком под выгоревшим на солнце до серого цвета тростниковым навесом украшенным гирляндой розово-зеленых диодов блестела лаковой поверхностью барная стойка. из расположенного на ней музыкального центра доносились гитарные аккорды и хрипловатый голос филлипинского боба марли. он пел о том, что секрет его постоянной радости прост: он любит вдыхать сизоватые клубы дыма забористой домашней сенсемильи. подойдя ближе, я заметил в растянутом промеж пальм гамаке застывшего аборигена, видимо хозяина этого места. мы обменялись приветствиями, стало ясно, что здесь на последний урожай также не жалуются. с усилием указав рукой на бамбу неподалеку, гостеприимный чювак, остекленев глазами, вновь слился с вечностью. достав из холодильника бутылку воды, я плюхнулся на подушки, приколотил артефактную беломорину и поджог ее. выкурив часть, протянул дымящуюся штакетину телу поблизости и принялся наблюдать за уходящим под воду до рассвета солнцем..