Две легенды
Сатирик и эстет, перфекционист и экспериментатор, реалист и мизантроп, человек начитанный и с фантазией - Стэнли Кубрик был первоклассным фотографом и вдумчивым шахматистом. Эти два главных увлечения его молодости оказали будущему режиссёру неоценимую услугу - он умел работать с камерой и подолгу обдумывал, куда её следует направить. Не так много надо уметь, чтобы снимать фильмы. А чтобы снимать хорошие - лишь немногим более. Всего на один шаг, что отделяет посредственность от гениальности, совершить который едва ли хватит и целой жизни. Но Кубрику и не требовалось ничего делать, ведь он был на шаг впереди уже в начале пути. Для личности своего масштаба он снял немного фильмов, но ни один из них не был похож на остальные. Хотя он трижды, не считая пробных работ, обращался к военной тематике, каждый раз это была другая война, другой взгляд, другая мораль. Чем больше со временем осознаёшь этот факт, тем естественнее задаёшься вопросом: как на творческой стезе режиссёра мог возникнуть «Спартак»? Казалось бы, помня о времени, во всём можно было винить тотальный контроль Голливудского продюсера, под чьим гнётом из студии могло выйти только нечто совершенно и заранее определённое. Но достаточно вспомнить мрачное «Убийство» и поразительную откровенность «Троп славы», чтобы убедиться в реальной способности Кубрика достигать предельной новизны и свободы даже в тесных рамках традиционного жанра и говорить правду, обходя стороной все каноны и цензуру. Чтобы всё-таки добиться истины, стоит обратиться к самому фильму.
Фракиец Спартак, попавший в рабство к римлянам, вынужден обучаться в неволе военному ремеслу наравне с другими рабами, чтобы впоследствии стать гладиатором и служить утехой спесивым, скучающим патрициям, неуёмно жаждущим лицезреть кровавую бойню. Ненадуманная серьёзность и строгая выдержанность сцен в школе гладиаторов заставляет ощутимо осознать бесчеловечное отношение и унизительное положение оказавшихся там рабов. Незаметно зарождающаяся любовь между Спартаком и Варинией, драматичность тяжёлого выбора между дружбой и смертью на арене, первая встреча с Крассом и легкомысленными богачками, мановением руки решившими судьбы двух рабов, - всё это вполне правдоподобная демонстрация бывших когда-то событий. Но после сценически выразительного и жестокого бунта гладиаторов кинореальность напрочь затмевает историческую. В силу вступают законы Голливуда, по которым непременно требуется заставить зрителя испытать сильные эмоции от вида важности и трагичности происходящего на экране. Спартак превращается в единоличного лидера восстания и с добродушным отеческим видом обучает рабов выживанию на поле боя. Он необразован, его кругозор сравним с кругозором ребёнка, но в душе он благороден и полон идеалов о свободе человека. Исключая несколько мелких схваток и решающей битвы, которые и то показаны очень приблизительно, мы видим на экране лишь торжественный парад звёзд в лице Лоуренса Оливье, Чарльза Лотона, Тони Кёртиса и прочих не столь памятных имён. Речи и поступки героев призваны придать событиям пущую значительность, только чтобы получше скрыть их видимую псевдоисторичность. В последней же части картины она становится уже настолько очевидной, что за выдуманные громкие слова Спратака, распятого на кресте, становится просто стыдно. Невероятное умение американцев наглядным деланным пафосом опошлить всё к финалу так, что во всё увиденное ранее просто перестаёшь верить.
В конце 50-ых у Кубрика были финансовые проблемы, и от двухлетней бездеятельности он согласился помочь Керку Дугласу закончить «Спартака». Любые съёмки он считал полезной тренировкой, возможностью находить оригинальные решения в любой ситуации. Но эта, кажется, была совсем безнадёжной. Для своего времени фильм был совсем неплох, по зрелищности уступая разве что «Бен-Гуру». Но в отличие от Уайлера, Кубрик был не на своём месте, делал не свою работу. На площадке и без него было полно знаменитых корифеев Голливуда. «Спартака» запросто могли совместными усилиями снять Далтон Трамбо, Керк Дуглас и тот же Оливье. Последний хотя бы был стоящим режиссёром. Кубрик же только попусту мутил воду и был не способен надавить на кого-нибудь настолько, чтобы фильм хоть немного приобрёл черты авторского почерка. В своих будущих работах, начиная с «Доктора Стрейнджлава», он уже держал под полновластным контролем все этапы создания фильма - от сценария до окончательной версии монтажа. О сценарии же «Спартака» с самого начала отзывался, как о дешёвом и «глупом морализаторстве». Даже обидно, что до неискушённого советского зрителя дошла и прогремела именно эта, самая нетипичная для Кубрика работа, выставившая талант режиссёра в ярком, но совершенно иллюзорном свете. Остаётся только искренне удивляться баснословным наградам и похвалам то ли из пиетета перед непогрешимостью Кубрика, то ли по каким-то другим необъяснимым причинам и критиковать фильм лишь за то, что истинному мастеру не дали превратить его в действительно грандиозную историческую эпопею.
Фракиец Спартак, попавший в рабство к римлянам, вынужден обучаться в неволе военному ремеслу наравне с другими рабами, чтобы впоследствии стать гладиатором и служить утехой спесивым, скучающим патрициям, неуёмно жаждущим лицезреть кровавую бойню. Ненадуманная серьёзность и строгая выдержанность сцен в школе гладиаторов заставляет ощутимо осознать бесчеловечное отношение и унизительное положение оказавшихся там рабов. Незаметно зарождающаяся любовь между Спартаком и Варинией, драматичность тяжёлого выбора между дружбой и смертью на арене, первая встреча с Крассом и легкомысленными богачками, мановением руки решившими судьбы двух рабов, - всё это вполне правдоподобная демонстрация бывших когда-то событий. Но после сценически выразительного и жестокого бунта гладиаторов кинореальность напрочь затмевает историческую. В силу вступают законы Голливуда, по которым непременно требуется заставить зрителя испытать сильные эмоции от вида важности и трагичности происходящего на экране. Спартак превращается в единоличного лидера восстания и с добродушным отеческим видом обучает рабов выживанию на поле боя. Он необразован, его кругозор сравним с кругозором ребёнка, но в душе он благороден и полон идеалов о свободе человека. Исключая несколько мелких схваток и решающей битвы, которые и то показаны очень приблизительно, мы видим на экране лишь торжественный парад звёзд в лице Лоуренса Оливье, Чарльза Лотона, Тони Кёртиса и прочих не столь памятных имён. Речи и поступки героев призваны придать событиям пущую значительность, только чтобы получше скрыть их видимую псевдоисторичность. В последней же части картины она становится уже настолько очевидной, что за выдуманные громкие слова Спратака, распятого на кресте, становится просто стыдно. Невероятное умение американцев наглядным деланным пафосом опошлить всё к финалу так, что во всё увиденное ранее просто перестаёшь верить.
В конце 50-ых у Кубрика были финансовые проблемы, и от двухлетней бездеятельности он согласился помочь Керку Дугласу закончить «Спартака». Любые съёмки он считал полезной тренировкой, возможностью находить оригинальные решения в любой ситуации. Но эта, кажется, была совсем безнадёжной. Для своего времени фильм был совсем неплох, по зрелищности уступая разве что «Бен-Гуру». Но в отличие от Уайлера, Кубрик был не на своём месте, делал не свою работу. На площадке и без него было полно знаменитых корифеев Голливуда. «Спартака» запросто могли совместными усилиями снять Далтон Трамбо, Керк Дуглас и тот же Оливье. Последний хотя бы был стоящим режиссёром. Кубрик же только попусту мутил воду и был не способен надавить на кого-нибудь настолько, чтобы фильм хоть немного приобрёл черты авторского почерка. В своих будущих работах, начиная с «Доктора Стрейнджлава», он уже держал под полновластным контролем все этапы создания фильма - от сценария до окончательной версии монтажа. О сценарии же «Спартака» с самого начала отзывался, как о дешёвом и «глупом морализаторстве». Даже обидно, что до неискушённого советского зрителя дошла и прогремела именно эта, самая нетипичная для Кубрика работа, выставившая талант режиссёра в ярком, но совершенно иллюзорном свете. Остаётся только искренне удивляться баснословным наградам и похвалам то ли из пиетета перед непогрешимостью Кубрика, то ли по каким-то другим необъяснимым причинам и критиковать фильм лишь за то, что истинному мастеру не дали превратить его в действительно грандиозную историческую эпопею.