Oct 29, 2012 11:42
На мгновение все смешалось. Ольга Александровна глядела на мужа, сидящего у нее на коленях со смешанным выражением ужаса и обоготворения на лице. При этом, она издавала странные звуки, отдаленно напоминающие мышиный писк. Сын Степан, побагровев мордой ревел: «Батя! Батя вернулся!» И пятился задом. Ему вторила Зина. «Батя! Батя!» - верещала она.
Снарядов, не отрывая глаз, смотрел на своего покойного друга. Умерший был одет в тот самый костюм, в котором его похоронили, из кармана, впрочем, торчала начисто обглоданная куриная кость. На бескровном лице его выделялись горящие, насыщенные чернотой глаза. В остальном, покойник имел вид цветущий и самодовольный. И удивительно ЖИВОЙ.
- Будя! - рявкнул Бальтазаров и стала тишина. Медленно, степенно поднялся Семен Владимирович с колен супруги и потянулся как довольный кот.
«Да он же подрос! - в ужасе взбреднул Снарядов, - Сантиметров на десять как… Что же»…
Бальтазаров метнул в него дикий взгляд и ухмыльнулся, обнажив длинные желтые клыки. Погрозил пальцем, взглядом окинул кухню, на секунду задержавшись на окне, за которым тучей вихрились голуби, взрыкнул было, но тотчас же повернулся к колонке и заулыбался своей жуткой зубастой улыбкой.
- Огонь, хорошо, это хорошо, - забубнил он, - Ну! - и он уселся на стул, предназначенный для него. - Чего пригорюнились, родственнички? А, Киррюха?! - и хохотнул, раззявив пасть полную острых зубов.
- Се-ня, - выдохнула Ольга Александровна и начала сползать с табурета.
- Э, так негоже! А ну - ка, Степка, подыми мать, усади на стул. Хорошо же вы папку встречаете! - Бальтазаров потемнел лицом, - Не надо мне тут обморочничать, несите водку, праздновать будем!
Ольга Александровна несколько бессмысленным взглядом вперившись в пол, пробормотала:
- Так нет водки у нас… Кирилл… Олегович все выпил, уж несколько дней как…
- Значит не ждали, - поморщился Бальтазаров, - А? - он злобно уставился на Степана и его девку. Та, взвизгнула и ринулась прочь из кухни. Степан, впрочем, выдержал отцовский взгляд и просипел:
Так ты же… преставился, бать. Схоронили мы тебя…
- И что же? Ты мне не рад, сын? Может мне уйти? Водки хочу! - заорал он на весь дом гулким басом. - Бутылку, две! Неси, давай!
«Что же будет теперь? - внутренне верещал Снарядов, - ведь теперь конец всему, всему! - Он явственно вспомнил беседу с похоронным стариком. Выходило так, что коль непринятый ни одним из миров чудовищный Бальтазаров, нашел способ избежать тенет послежизни и вернуться в мир материальный, то все основополагающие законы вселенной пошатнулись и дали сбой.
«Господь не потерпит этой пакости! - верещал он беззвучно, - Нас ждет апокалипсис! Мы как колосс на глиняных ногах рухнем теперь, не только дом наш, не только страна наша, но и весь мир! Все устройство вселенское падет, ибо нет логики больше, нет неоспоримости. Иисус…
Иисуууус?! - проревел Бальтазаров, приподнявшись со стула, - Бог, значить?! Ты, Кирюха в поэтичном пьянстве своем весь мозг проел. Тебе теперь одна дорога - на тот свет, и та, благодаря мне - заказана. Жалкий ты червь, Кирюха, безголосый и никчемный. Тебе книги заповедовали что? Не поминать имя господне всуе! - Бальтазаров так зыркнул на Снарядова, что тот чуть не обмочился от страха. - А отчего завет такой дан был? От того, что неведомо тебе истинное имя Господа нашего. Но я узнал! - он хитро прищурился и только сейчас Снарядов с тупым изумлением, хотя казалось, что изумляться уже было нечему, заметил, что стул, на котором сидит Бальтазаров выпустил кожистые щупальца и обвил ноги покойника. - Имя господне - АЗИМУТ! - изрек Бальтазаров и в это мгновение на секунду стало абсолютно тихо кругом. Неслышно текла вода из-под крана, бесшумно ревело пламя в колонке, словно в немом кино, мельтешили голуби за стеклом.
- Азимут, - В абсолютной тишине, слово это прозвучало как приговор.
И снова мир обрел звуки.
- Конечно, Азимут, - встрял Степан, - потому что путь указывает. Ты, бать, вот что - лучше расскажи нам как тебя черти в аду ебли, без этой фантасмагории!
Бальтазаров зыркнул на сына, приподнялся было со стула и щупальца рванулись следом и пламя из колонки потянулось за ним, но тотчас же сел обратно и устало произнес:
- Я тебе, паршивцу, сказал - водки мне принести. Ступай в ларек, что под домом, и купи две бутылки. Подешевле бери, подлец, - он зевнул и как-то осунулся. - Не по себе мне тут с вами.
Все это время, находящийся в экзистенциальном коконе Снарядов пытался совладать с мертвым ужасом, сковавшим его.
«Значит, Азимут, - шептал он, - Теперь, когда имя Бога прозвучало, мы все погибнем. Нет спасения»
- Разумеется, нет, - снова прочитал его мысли Бальтазаров, - А вы бы и так сдохли. Как лемминги. Не волнуйся, Кирилл, ты подумай лучше о… сезонной миграции, - он снова зевнул и на сей раз ощутимо уменьшился в размерах, - или о генеральной уборке… Сегодня наступит конец света и я пророк его.
- Надо было тебя разрубить! - заверещал Снарядов, - И отдать твоему отцу-матери и кладбищенскому деду-прадеду. Не тебе решать, когда миру конец! Не ты судить нас будешь!
- Кто же вас, тлю, судить будет? - рассудительно заявил Бальтазаров и значительно поглядел на сына. - Ты еще здесь?
- Я мигом, бать, - Степан изогнулся весь и попятился, то и дело мелко кланяясь, - Щас все организуем. Не изволь! - пискнул он из коридора и хлопнул входной дверью.
- Ну вот, - Бальтазаров вперил взгляд в Снарядова, - не хотел, чтобы сын видел. А…пустое все! Через несколько часов рухнет мироздание как карточный дом. - Он внезапно вскочил, на ходу раскрывая пасть шире, шире, шире, ухватился кряжистыми своими ручищами за Ольгу Александровну, находящуюся в полузабытьи, потянул ее к себе и заглотнул головою вперед, целиком затолкав жену в себя.
- Привети мне теффку, - проскрежетал он, издавая утробные звуки животом, - поом пововорим.
Снарядов потерял сознание.
Степан несся по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки зараз. В тусклом свете, он едва обращал внимание на кишащие мелкой живностью пролеты. Лишь когда ему под ноги попалось что-то склизкое, лопнувшее во все стороны черной дрянью, он невольно поморщился: «Алкашня! Засрали подъезд!»
Тьма, встретившая его за дверью, была непроглядна. Он глянул было на небо, но кроме глубочайшей черноты, не увидел ни единой звезды. Фонари, недавно установленные во дворе очередным кандидатом в депутаты, не горели. Не светился и ларек, где круглосуточно продавали мутную желтоватую сивуху, опрометчиво называя ее «Водкой Особой». Было так темно, что, вытянув руку перед собой, Степан не увидел пальцев.
- Вот жеж! - сплюнул он неуверенно, - Батя делов натворил! Как бы не случилось чего взаправду! - при мысли о покойнике, он заулыбался, отчего-то представляя себе, как они с отцом будут бегать в футбол за гаражами. Это бредовое видение заставило его ускорить шаг. Ощупывая пространство перед собой, Степан двигался предположительно в направлении ларька.
- Погодите, умоляю вас, - птичий голос за спиной был почти оглушающим в мертвой темноте и тишине. Степан вздрогнул, но продолжил идти вперед.
- Бате водка нужна! - бросил он, не оглядываясь.
- Я дам вам водку. Остановитесь. Я прошу.
- СМИЛОСТЕВИСТЕСТЕСЬ, ДЯДЕНЬКА!!!!!!! - заорал кто-то у него под ногами. Степан взвизгнул, споткнулся и растянулся во весь рост. Щербатый асфальт показался ему подозрительно мягким, будто не на землю упал он, а провалился в торфяное болото, теплое, жадное.
- Послушайте же…
С усилием перевернувшись, Степан приоткрыл глаза. К его удивлению, тьма расступилась немного. Над ним склонились двое - старик в нелепом пальто и маленькая девочка, с причудливо - огромной головой, на которой что-то шевелилось и попискивало.
Их лица излучали слабое свечение, разогнавшее тьму.
- Эко! - удивился Степан, - Да я вас знаю, итить. Ты, старикан, на проводах папкиных руки ему лобызал, все шептал что-то над гробом, а ты,.. тебя я тоже знаю, ты из соседского подъезда… или из нашего?
- Я с тобой живу. - устало сказала девочка.
- Видите ли, - промолвил старик, - мы, некоторым образом, родственники ваши будем. Тут долго все объяснять. Словом, я вашего батюшку уж и так и сяк умолял на похоронах - лежи, лежи тихо, пока ангелы не вострубят, но не судьба ему. Он мне сказал…
- Что? - выдохнул Степан с невольным интересом. Старик говорил складно, спокойно и страх несколько отступил.
- Он сказал: «Придет время, когда святые будут судить ангелов». Вот только он ошибся и тогда и сейчас. Он не святой, нет. Он - недоразумение… Как же вам объяснить,.. как если бы кто-то не там поставил запятую, тем самым начисто изменив смысл всего предложения. Его неправильно сделали. Поэтому, ни один из миров его не держит. Он думает, что его послали закончить все это - старик неопределенно махнул рукой в сторону всепоглощающей тьмы, из недр которой доносились теперь смрадные чавкающие звуки, - но он не Губитель. Он - Врата. И путем его пройдут Темные, и Темные унаследуют мир. Вы что думаете - он сбежал из Ада? Его выпустили!
- Но, Азимут… - начал, было, Степан и тотчас же девочка - гидроцефал прикрыла его рот исклеванной ладошкой
- Не произносите это имя! - зашептал старик. - Тот, кого вы назвали - не Бог. Он лишь направление для Темных, проходящих сквозь врата. Мир погибнет, захлебнувшись желудочным соком Древних, отравленный язвенной отрыжкой существ, сам облик которых преступен!
Степан тупо пялился на старика.
- Вы должны нам помочь, - продолжал тот. - У нас еще есть несколько часов, прежде чем цемент законов мироздания расплавится. Тогда, через вашего батюшку, хлынут на землю орды нечестивых созданий.
- Водка… - проблеял Степан.
- Он ведь съел вашу мать, знаете ли, - безучастно заявила гидроцефалка. - И женщину эту, с которой вы живете, к слову, тоже съел. Он и поэта слопает, только чуть попозже.
Она еще не успела закончить предложение, как перед глазами Степана сформировалось новое видение - на сей раз, он играл с батей в хоккей, и снова за гаражами. Отец улыбался, помахивая клюшкой, в которой безошибочно можно было узнать безрукий торс и свернутую голову поэта Снарядова.
- Я… - начал он, пытаясь проглотить ком рвоты в горле.
- Вам нужно нарушить его целостность, - тихо сказал старик. - По уму, конечно, надо было его изрубить в куски, но куда уж нам тягаться с Вратами. Уколите его вот этим, - он протянул Степану острый кусок мутно - зеленого стекла, - хорошо уколите и разбейте окно. Голуби закончат дело.
- Голуби, - эхом отозвалась девочка. Тишину двора взорвал клекот тысячи птиц. Шум их крыльев заполонил тьму. Степан чувствовал, как они носятся вокруг, задевая его своими перьевыми телами, ощущал их дыханье на своем лице. Он зажмурился и замычал.
Когда он открыл глаза, все было тихо. В темноте тускло, кладбищенски светился вход в подъезд неподалеку.
Медленно поднявшись с земли, он побрел в сторону подъезда. В голове, в сумбуре перьев и птичьих криков мелькали обрывочные мысли: «Сожрал. Врата. Водка. Хоккей». Он попытался собрать их воедино, но не смог.
Уже в подъезде, поднимаясь по лестнице, он ощутил необычную тяжесть в руке. Поглядев вниз, он увидел зажатый в окровавленном кулаке острый осколок мутно-зеленого стекла.
- Вот она водка для бати, - тупо ухмыльнулся Степан, - Напьется до смерти. И голуби, бля, голуби! Эх! Убью, если ты маму съел! - и он побежал вверх по резиновой плавящейся лестнице.
Мертвец грезил, отстраненно глодая женскую ногу. Перед его мысленным взором проносились эоны, освещенные правлением бога Азимута и ставленника его - Семена Владимировича Бальтазарова.
Кто-то застонал. Недовольно рыкнув, покойник открыл глаза.
- А, - раскатисто буркнул он, - в себя пришел. И не притворяйся, я слышу, как ты сопишь мысленно.
Сидящий подле него на табурете Снарядов, весь оплетенный щупальцами, поднял голову и встретился взглядом с горящими чернильной тьмой очами Бальтазарова.
- Я - а... ошибся… - промямлил он.
- Дать тебе топор, поэт? - равнодушно басанул Бальтазаров и в руке у него невесть откуда появился маленький тесак, с рукоятью украшенной вязью. - А, глазки вона как загорелись! Только здесь не кладбище махасидхов! - заревел он, и топор оплавился, потек жидким металлом, впитываясь в зеленоватую плоть, - Не тебе судить Извечного. Ты - пища для богов, маленькая блядь, возомнившая, что вирши ее способны изменить Сущее? Справедливости тебе захотелось? Вот она - твоя поэтическая справедливость! - и он махнул оторванной ногой в сторону омерзительной лужи под своим стулом, в которой с невероятной скоростью гнило разорванное на куски женское тело.
Снарядов хотел было сказать, что все не так, что мир строится на струнах и мембранах, что каждое сказанное слово отзывается в одной из множественных вселенных, в одном из одиннадцати измерений, но поперхнулся и исторг из себя ком удивительно густой зловонной рвоты, плюхнувшийся ему прямо на колени. Бальтазаров загоготал и в один миг проглотил ногу.
- Вот! - ревел он, - корчась от смеха. - А ведь я могу сделать так, что ты сам себя вырвешь, а потом сожрешь себя вырванного и так до тошноты, а-гггааа-га!
В этот момент, в коридоре возник Степан. Был он рыхлый, дикий, невиданный. Блуждающими огоньками горели вытаращенные зенки. Из носа текло.
- Батя! - заорал он полоумно, - ведь неправда все, скажи мне? Ведь поиграем в футбол, бать! Не казни!
Бальтазаров с презрением посмотрел на сына, протянул руку к газовой колонке и без усилий оторвал от нее половину. Скомкал металл, будто бумагу и отправил в ненасытную пасть. Оскаблился акульим ртом и непрожеванно заурчал:
- Тихо, тихо, юродивый. Тебя я напоследок оставлю. Будешь у меня пажом при дворе хаоса. Вселенная четвертого типа, - он с презрением плюнул раскаленным металлом на ногу Снарядова. Поэт взревел, дернулся, но щупальца лишь плотнее сжались на его теле. - Быть ей здесь.
- Ты водку ль принес? - взъярился он, - Давай сюда шмурдяк. Выпьем как отец с сыном. А, впрочем, все равно. Вся эта шелуха… слишком человеческая шелуха. Я теперь….
Внезапно, Степан ринулся вперед. Как в тумане, полумертвый от боли Снарядов увидел, что в руках у него появилась бутылка водки… Нет, не бутылка, а кусок бутылочного стекла, сияющий, как бриллиант. С несуразной нервной быстротой, Степан ухватился за отца правой рукой, и ткнул осколком покойника в глаз.
Бальтазаров заорал и вместе с ним заорал дом. Вопили трубы, корчились в агонии стены, мгновенно вспенился линолеум и потекла мебель. Весь дом ходил ходуном, ревел, захлебывался. Щупальца, опутавшие тело Снарядова, сжались в чудовищных конвульсиях. В последнюю секунду своей жизни, поэт услышал почти блаженный хруст собственных костей.
Степан, балансируя на шатающемся, скользком полу, выдернул осколок стекла из отцовской глазницы и запустил им в окно. «Не разобьет!» - пронеслась запоздалая мысль, но оконное стекло разлетелось тысячью крошечных осколков и в образовавшийся проем хлынули голуби.
- Я - ааааааа намеееестнииииик!!! - орал Бальтазаров. Из глазницы его обильно текла вязкая тьма, - Азимууууут!!!
- Я здесь, - пророкотал голос, - Ты - никто.
За миг до конца, Степан узрел похоронного старика в фетровой шляпе и неказистом пальто, висящего за окном. Он держал за руку девочку - гидроцефала, мать голубей, исторгающую из своей головы все новые сонма птиц.
- Ведь это я его впустил! - запоздало понял он, - Я открыл папу его ключом!
Голуби, ухватывались за клочья тьмы, извергаемой Бальтазаровым-Вратами и уносились прочь. Летели в каждый дом, к каждому сердцу.
Старик потянул разом удлинившуюся руку к Степану и погладил его по голове.
- Хороший песик, - прошептал он.
И выключил свет.